Он не только ко мне
прибегал,но неоднократноописывалвсЈ этоейсамойв красноречивейших
письмах,и признавалсяей,засвоеюполною подписью, что недалеекак
напримервчера, он рассказывал постороннему лицу,чтоона держитегоиз
тщеславия, завидует его ученостии талантам; ненавидит егои боится только
выказатьсвою ненависть явно, встрахе чтоб оннеушел отнее итем не
повредил ее литературной репутации; что вследствие этого он себя презирает и
решилсяпогибнуть насильственноюсмертью, а отнее ждет последнего слова,
которое всЈрешит,и пр., и пр.,всЈ в этом роде. Можно представить после
этого, до какой истерики доходили иногда нервные взрывыэтогоневиннейшего
из всех пятидесятилетних младенцев! Я сам однажды читал одно из, таковых его
писем, после какой-то между ними ссоры, из-за ничтожной причины, но ядовитой
по выполнению. Я ужаснулся и умолял не посылать письма.
- Нельзя... честнее... долг... я умру, если не признаюсь ей во всем, во
всем! - отвечал он чуть не в горячке, и послал-таки письмо.
В том-то и была разница между ними, что Варвара Петровнаникогда бы не
послала такого письма. Правда, он писать любил безпамяти, писал к ней даже
живя в одномс нею доме, а в истерических случаях и по два письма в день. Я
знаюнаверное,чтоонавсегдавнимательнейшимобразомэтиписьма
прочитывала, даже в случае идвух писем в день,ипрочитав,складывала в
особый ящичек, помеченные и рассортированные; кроме того слагала их в сердце
своем. Затем, выдержав своего другавесь день без ответа, встречалась с ним
как нивчем не бывало, будто ровно ничего вчераособенного не случилось.
Мало-по-малу она так его вымуштровала, что он уже и сам не смел напоминать о
вчерашнем, а только заглядывал ей некоторое время в глаза. Но она ничегоне
забывала,аонзабывалиногдаслишкомуж скорои,ободренныйееже
спокойствием, нередко в тот же день смеялся и школьничал за шампанским, если
приходилиприятели.С какимдолжно быть ядом она смотрелана неговте
минуты,а онничего-то непримечал! Разве через неделю, черезмесяц, или
дажечерезполгода,вкакую-нибудьособуюминуту,нечаянновспомнив
какое-нибудь выражениеиз такого письма, азатемивсе письмо, совсеми
обстоятельствами, он вдруг сгорал отстыдаидо того бывало мучился,что
заболевалсвоими припадками холерины. Эти особенные с ним припадки,в роде
холерины,бывали внекоторыхслучаяхобыкновеннымисходомегонервных
потрясений ипредставляли собою некоторыйлюбопытный в своем роде курьез в
его телосложении.
Действительно, Варвара Петровна наверно и весьма частоего ненавидела;
ноон одного только в нейнеприметилдосамого конца,того,что стал
наконец для нееее сыном, ее созданием, даже можно сказать ее изобретением;
стал плотью от плоти ее, и что она держит и содержит его вовсенеиз одной
только "зависти кего талантам", И как должнобытьонабылаоскорбляема
такими предположениями!В ней таиласькакая-тонестерпимая любовь к нему,
средибеспрерывной ненависти, ревностиипрезрения.
Онаохраняла егоот
каждой пылинки, нянчилась с ним двадцать два года, неспала бы целыхночей
отзаботы,еслибыделокоснулосьдоегорепутациипоэта,ученого,
гражданского деятеля.Она еговыдумала, и в своювыдумку сама же первая и
уверовала. Он был нечто в роде какой-то ее мечты... Но она требовала от него
заэтодействительномногого, иногда даже рабства. Злопамятнаже была до
невероятности. Кстати уж расскажу два анекдота.
IV.
Однажды,ещеприпервыхслухах об освобождении крестьян, когдався
Россиявдругвзликовалаиготовиласьвся возродиться,посетилВарвару
Петровнуодинпроезжий петербургскийбарон,человекссамымивысокими
связями и стоявший весьма близко у дела. Варвара Петровна чрезвычайно ценила
подобные посещения, потомучто связи ее в обществевысшем,посмертиее
супруга,всЈ болееи болееослабевали,под конеци совсем прекратились.
Барон просидел унеечас и кушалчай. Никогодругих небыло, но Степана
ТрофимовичаВарвара Петровнапригласила ивыставила.Барон о нем кое-что
дажеслышали прежде,или сделал видчто слышал, ноза чаем мало к нему
обращался. Разумеется, Степан Трофимович вгрязь себя ударить не мог,да и
манерыегобылисамыеизящные.Хотяпроисхожденияонбыл,кажется,
невысокого, но случилось так, чтовоспитан был с самого малолетства в одном
знатном домевМосквеи, сталобыть, прилично; по-французски говорил как
парижанин. Таким образом, барон с первого взгляда должен былпонять, какими
людьмиВарвараПетровнаокружает себя, хотябы и в губернском уединении.
Вышлооднаконетак.Когдабаронподтвердилположительносовершенную
достоверность только что разнесшихся тогда первых слухово великой реформе,
Степан Трофимовичвдругневытерпели крикнул ура!и даже сделалрукой
какой-то жест, изображавший восторг. Крикнул он негромко и даже изящно; даже
может быть восторгбыл преднамеренный, а жест нарочно заучен пред зеркалом,
за полчаса пред чаем; но должно быть у него что-нибудь тут не вышло, так что
барон позволилсебе чуть-чутьулыбнуться,хотятотчасженеобыкновенно
вежливо ввернул фразу о всеобщем и надлежащем умилении всех русских сердец в
видувеликого события.Затем скоро уехалиуезжая не забылпротянутьи
СтепануТрофимовичудва пальца. Возвратясьвгостиную, ВарвараПетровна
сначала молчала минуты три, что-токакбыотыскивая настоле;новдруг
обернуласькСтепануТрофимовичу,ибледная,сосверкающимиглазами,
процедила шепотом:
- Я вам этого никогда не забуду!
На другой день она встретилась со своим другомкак ни в чем не бывало;
ослучившемсяникогданепоминала.Нотринадцать летспустя,водну
трагическуюминуту, припомнилаи попрекнула его, и так же точно побледнела
как и тринадцать лет назад, когда в первый раз попрекала.