- Вы-то идете к игумену? - отрывисто спросил Миусов Ивана Федоровича.
- Почему же нет? К тому же я особенно приглашен игуменом еще вчерашнего дня.
- К несчастию, я действительно чувствую себя почти в необходимости явиться на этот проклятый обед, - всё с тою же горькою раздражительностью продолжал Миусов, даже и не обращая внимания, что монашек слушает. - Хоть там-то извиниться надо за то, что мы здесь натворили, и разъяснить, что это не мы... Как вы думаете?
- Да, надо разъяснить, что это не мы. К тому же батюшки не будет, - заметил Иван Федорович.
- Да еще же бы с вашим батюшкой! Проклятый этот обед!
И однако все шли. Монашек молчал и слушал. Дорогой через лесок он только раз лишь заметил, что отец игумен давно уже ожидают и что более получаса опоздали. Ему не ответили. Миусов с ненавистью посмотрел на Ивана Федоровича:
"А ведь идет на обед, как ни в чем не бывало!" - подумал он. - "Медный лоб и Карамазовская совесть".
VII. СЕМИНАРИСТ-КАРЬЕРИСТ.
Алеша довел своего старца в спаленку и усадил на кровать. Это была очень маленькая комнатка с необходимою мебелью; кровать была узенькая, железная, а на ней вместо тюфяка один только войлок. В уголку, у икон, стоял налой, а на нем лежали крест и Евангелие. Старец опустился на кровать в бессилии; глаза его блестели и дышал он трудно. Усевшись, он пристально и как бы обдумывая нечто посмотрел на Алешу.
- Ступай, милый, ступай, мне и Порфирия довольно, а ты поспеши. Ты там нужен, ступай к отцу игумену, за обедом и прислужи.
- Благословите здесь остаться, - просящим голосом вымолвил Алеша.
- Ты там нужнее. Там миру нет. Прислужишь и пригодишься. Подымутся беси, молитву читай. И знай, сынок (старец любил его так называть), что и впредь тебе не здесь место. Запомни сие, юноша. Как только сподобит бог преставиться мне - и уходи из монастыря. Совсем иди.
Алеша вздрогнул.
- Чего ты? Не здесь твое место пока. Благословляю тебя на великое послушание в миру. Много тебе еще странствовать. И ожениться должен будешь, должен. Всё должен будешь перенести, пока вновь прибудеши. А дела много будет. Но в тебе не сомневаюсь, потому и посылаю тебя. С тобой Христос. Сохрани его и он сохранит тебя. Горе узришь великое и в горе сем счастлив будешь. Вот тебе завет: в горе счастья ищи. Работай, неустанно работай. Запомни слово мое отныне, ибо хотя и буду еще беседовать с тобой, но не только дни, а и часы мои сочтены.
В лице Алеши опять изобразилось сильное движение. Углы губ его тряслись.
- Чего же ты снова? - тихо улыбнулся старец. - Пусть мирские слезами провожают своих покойников, а мы здесь отходящему отцу радуемся. Радуемся и молим о нем. Оставь же меня. Молиться надо. Ступай и поспеши. Около братьев будь. Да не около одного, а около обоих.
Старец поднял руку благословить. Возражать было невозможно, хотя Алеше чрезвычайно хотелось остаться. Хотелось ему еще спросить, и даже с языка срывался вопрос: что предозначал этот земной поклон брату Дмитрию? но он не посмел спросить. Он знал, что старец и сам бы, без вопроса, ему разъяснил, если бы можно было. Но значит не было на то его воли. А поклон этот страшно поразил Алешу; он веровал слепо, что в нем был таинственный смысл. Таинственный, а может быть и ужасный. Когда он вышел за ограду скита, чтобы поспеть в монастырь к началу обеда у игумена (конечно, чтобы только прислужить за столом), у него вдруг больно сжалось сердце, и он остановился на месте: пред ним как бы снова прозвучали слова старца, предрекавшего столь близкую кончину свою.
Что предрекал, да еще с такою точностию, старец, то должно было случиться несомненно, Алеша веровал тому свято. Но как же он останется без него, как же будет он не видеть его, не слышать его? И куда он пойдет? Велит не плакать и идти из монастыря, господи! Давно уже Алеша не испытывал такой тоски. Он пошел поскорее лесом, отделявшим скит от монастыря, и, не в силах даже выносить свои мысли, до того они давили его, стал смотреть на вековые сосны по обеим сторонам лесной дорожки. Переход был не длинен, шагов в пятьсот не более; в этот час никто бы не мог и повстречаться, но вдруг на первом изгибе дорожки он заметил Ракитина. Тот поджидал кого-то.
- Не меня ли ждешь? - спросил поравнявшись с ним Алеша.
- Именно тебя, - усмехнулся Ракитин. - Поспешаешь к отцу игумену. Знаю; у того стол. С самого того времени, как архиерея с генералом Пахатовым принимал, помнишь, такого стола еще не было. Я там не буду, а ты ступай, соусы подавай. Скажи ты мне, Алексей, одно: чту сей сон значит? я вот что хотел спросить.
- Какой сон?
- А вот земной-то поклон твоему братцу Дмитрию Федоровичу. Да еще как лбом-то стукнулся!
- Это ты про отца Зосиму?
- Да, про отца Зосиму.
- Лбом?
- А, непочтительно выразился! Ну, пусть непочтительно. Итак, чту же сей сон означает?
- Не знаю, Миша, что значит.
- Так я и знал, что он тебе это не объяснит. Мудреного тут конечно нет ничего, одни бы кажись всегдашние благоглупости. Но фокус был проделан нарочно. Вот теперь и заговорят все святоши в городе и по губернии разнесут: "Чту дескать сей сон означает?" По моему, старик действительно прозорлив: уголовщину пронюхал. Смердит у вас.
- Какую уголовщину?
Ракитину видимо хотелось что-то высказать.
- В вашей семейке она будет, эта уголовщина. Случится она между твоими братцами и твоим богатеньким батюшкой. Вот отец Зосима и стукнулся лбом на всякий будущий случай. Потом, что случится: "ах, ведь это старец святой предрек, напророчествовал", - хотя какое бы в том пророчество, что он лбом стукнулся? Нет, это, дескать, эмблема была, аллегория, и чорт знает что! Расславят, запомнят: преступление, дескать, предугадал, преступника отметил. У юродивых и всё так: на кабак крестится, а в храм камнями мечет. Так и твой старец: праведника палкой вон, а убийце в ноги поклон.
- Какое преступление? Какому убийце! Что ты? - Алеша стал как вкопаный, остановился и Ракитин.
- Какому? Быдто не знаешь? Бьюсь об заклад, что ты сам уж об этом думал. Кстати, это любопытно: слушай, Алеша, ты всегда правду говоришь, хотя всегда между двух стульев садишься: думал ты об этом или не думал, отвечай?
- Думал, - тихо ответил Алеша. Даже Ракитин смутился.
- Что ты? Да неужто и ты уж думал? - вскричал он.
- Я... я не то чтобы думал, - пробормотал Алеша, - а вот как ты сейчас стал про это так странно говорить, то мне и показалось, что я про это сам думал.
- Видишь (и как ты это ясно выразил), видишь? Сегодня, глядя на папашу и на братца Митеньку, о преступлении подумал? Стало быть, не ошибаюсь же я?
- Да подожди, подожди, - тревожно прервал Алеша, - из чего ты-то всё это видишь?.. Почему это тебя так занимает, вот первое дело.
- Два вопроса раздельные, но естественные. Отвечу на каждый порознь. Почему вижу? Ничего я бы тут не видел, если бы Дмитрия Федоровича, брата твоего, вдруг сегодня не понял всего, как есть, разом и вдруг, всего как он есть.