.. Опускаем весь тот процесс, посредством
которого он дошел до последнего решения; мы и без того слишком забежали
вперед... Прибавим только, что фактические, чисто материальные затруднения дела
вообще играли в уме его самую второстепенную роль. "Стоит только сохранить над
ними всю волю и весь рассудок, и они, в свое время, все будут побеждены, когда
придется познакомиться до малейшей тонкости со всеми подробностями дела..." Но
дело не начиналось. Окончательным своим решениям он продолжал всего менее
верить, и когда пробил час, все вышло совсем не так, а как-то нечаянно, даже
почти неожиданно.
Одно ничтожнейшее обстоятельство поставило его в тупик, еще прежде чем он сошел
с лестницы. Поровнявшись с хозяйкиною кухней, как и всегда отворенною настежь,
он осторожно покосился в нее глазами, чтоб оглядеть предварительно: нет ли там,
в отсутствие Настасьи, самой хозяйки, а если нет, то хорошо ли заперты двери в
ее комнате, чтоб она тоже как-нибудь оттуда не выглянула когда он за топором
войдет? Но каково же было его изумление, когда он вдруг увидал, что Настасья не
только на этот раз дома, у себя в кухне, но еще занимается делом: вынимает из
корзины белье и развешивает на веревках! Увидев его, она перестала развешивать,
обернулась к нему и все время смотрела на него, пока он проходил. Он отвел глаза
и прошел, как будто ничего не замечая. Но дело было кончено: нет топора! Он был
поражен ужасно.
"И с чего взял я, - думал он, сходя под ворота, - с чего взял я, что ее
непременно в эту минуту не будет дома? Почему, почему, почему я так наверно это
решил?" Он был раздавлен, даже как-то унижен. Ему хотелось смеяться над собою со
злости... Тупая, зверская злоба закипела в нем.
Он остановился в раздумье под воротами. Идти на улицу, так, для виду, гулять,
ему было противно; воротиться домой - еще противнее. "И какой случай навсегда
потерял!" - пробормотал он, бесцельно стоя под воротами, прямо против темной
каморки дворника, тоже отворенной. Вдруг он вздрогнул. Из каморки дворника,
бывшей от него в двух шагах, из-под лавки направо что-то блеснуло ему в глаза...
Он осмотрелся кругом - никого. На цыпочках подошел он к дворницкой, сошел вниз
по двум ступенькам и слабым голосом окликнул дворника. "Так и есть, нет дома!
Где-нибудь близко, впрочем, на дворе, потому что дверь отперта настежь". Он
бросился стремглав на топор (это был топор) и вытащил его из-под лавки, где он
лежал между двумя поленами; тут же, не выходя, прикрепил его к петле, обе руки
засунул в карманы и вышел из дворницкой; никто не заметил! "Не рассудок, так
бес!" - подумал он, странно усмехаясь. Этот случай ободрил его чрезвычайно.
Он шел дорогой тихо и степенно, не торопясь, чтобы не подать каких подозрений.
Мало глядел он на прохожих, даже старался совсем не глядеть на лица и быть как
можно неприметнее. Тут вспомнилась ему его шляпа. "Боже мой! И деньги были
третьего дня, и не мог переменить на фуражку!" Проклятие вырвалось из души его.
Заглянув случайно, одним глазом, в лавочку, он увидел, что там, на стенных
часах, уже десять минут восьмого. Надо было и торопиться и в то же время сделать
крюк: подойти к дому в обход, с другой стороны...
Прежде, когда случалось ему представлять все это в воображении, он иногда думал,
что очень будет бояться. Но он не очень теперь боялся, даже не боялся совсем.
Занимали его в это мгновение даже какие-то посторонние мысли, только всё
ненадолго. Проходя мимо Юсупова сада, он даже очень было занялся мыслию об
устройстве высоких фонтанов и о том, как бы они хорошо освежали воздух на всех
площадях. Мало-помалу он перешел к убеждению, что если бы распространить Летний
сад на все Марсово поле и даже соединить с дворцовым Михайловским садом, то была
бы прекрасная и полезнейшая для города вещь.
Тут заинтересовало его вдруг:
почему именно во всех больших городах человек не то что по одной необходимости,
но как-то особенно наклонен жить и селиться именно в таких частях города, где
нет ни садов, ни фонтанов, где грязь и вонь, и всякая гадость. Тут ему
вспомнились его собственные прогулки по Сенной, и он на минуту очнулся. "Что за
вздор, - подумал он. - Нет, лучше совсем ничего не думать!"
"Так, верно, те, которых ведут на казнь, прилепливаются мыслями ко всем
предметам, которые им встречаются на дороге", - мелькнуло у него в голове, но
только мелькнуло как молния; он сам поскорей погасил эту мысль... Но вот уже и
близко, вот и дом, вот и ворота. Где-то вдруг часы пробили один удар. "Что это,
неужели половина восьмого? Быть не может, верно, бегут!"
На счастье его, в воротах опять прошло благополучно. Мало того, даже, как
нарочно, в это самое мгновение только что перед ним въехал в ворота огромный воз
сена, совершенно заслонявший его все время, как он проходил подворотню, и чуть
только воз успел выехать из ворот во двор, он мигом проскользнул направо. Там,
по ту сторону воза, слышно было, кричали и спорили несколько голосов, но его
никто не заметил и навстречу никто не попался. Много окон, выходивших на этот
огромный квадратный двор, было отперто в эту минуту, но он не поднял головы -
силы не было Лестница к старухе была близко, сейчас из ворот направо. Он уже был
на лестнице...
Переводя дух и прижав рукой стукавшее сердце, тут же нащупав и оправив еще раз
топор, он стал осторожно и тихо подниматься на лестницу, поминутно
прислушиваясь. Но и лестница на ту пору стояла совсем пустая; все двери были
заперты; никого-то не встретилось. Во втором этаже одна пустая квартира была,
правда, растворена настежь, и в ней работали маляры, но те и не поглядели. Он
постоял, подумал и пошел дальше. "Конечно, было бы лучше, если б их здесь совсем
не было, но... над ними еще два этажа".
Но вот и четвертый этаж, вот и дверь, вот и квартира напротив; та, пустая. В
третьем этаже, по всем приметам, квартира, что прямо под старухиной, тоже
пустая: визитный билет, прибитый к дверям гвоздочками, снят - выехали!.. Он
задыхался. На одно мгновение пронеслась в уме его мысль: "Не уйти ли?" Но он не
дал себе ответа и стал прислушиваться в старухину квартиру: мертвая тишина.
Потом еще раз прислушался вниз на лестницу, слушал долго, внимательно... Затем
огляделся в последний раз, подобрался, оправился и еще раз попробовал в петле
топор. "Не бледен ли я... очень? - думалось ему, - не в особенном ли я волнении?
Она недоверчива... Не подождать ли еще... пока сердце перестанет?.."
Но сердце не переставало. Напротив, как нарочно, стучало сильней, сильней,
сильней... Он не выдержал, медленно протянул руку к колокольчику и позвонил.
Через полминуты еще раз позвонил, погромче.
Нет ответа. Звонить зря было нечего, да ему и не к фигуре. Старуха, разумеется,
была дома, но она подозрительна и одна. Он отчасти знал ее привычки... и еще раз
плотно приложил ухо к двери. Чувства ли его были так изощрены (что вообще трудно
предположить), или действительно было очень слышно, но вдруг он различил как бы
осторожный шорох рукой у замочной ручки и как бы шелест платья о самую дверь.
Кто-то неприметно стоял у самого замка и точно так же, как он здесь, снаружи,
прислушивался, притаясь изнутри и, кажется, тоже приложа ухо к двери...
Он нарочно пошевелился и что-то погромче пробормотал, чтоб и виду не подать, что
прячется; потом позвонил в третий раз, но тихо, солидно и без всякого
нетерпения. Вспоминая об этом после, ярко, ясно, - эта минута отчеканилась в нем
навеки, - он понять не мог, откуда он взял столько хитрости, тем более что ум
его как бы померкал мгновениями, а тела своего он почти и не чувствовал на
себе.