Что ж? ты согласен? Капитон осклабился.
- Женитьба дело хорошее для человека, Гаврила Андреич; и я, с своей стороны, с очень моим приятным удовольствием.
- Ну, да,-возразил Гаврила и подумал про себя: "Нечего сказать, аккуратно говорит человек".-Только вот что,-продолжал он вслух,-невесту-то тебе приискали неладную.
- А какую, позвольте полюбопытствовать?..
- Татьяну.
- Татьяну?
И Капитон вытаращил глаза и отделился от стены.
- Ну, чего ж ты всполохнулся?.. Разве она тебе не по нраву?
- Какое не по нраву, Гаврила Андреич! девка она ничего, работница, смирная девка... Да ведь вы сами знаете, Гаврила Андрепч, ведь тот-то, леший, кикимора-то степная, ведь он за ней...
- Знаю, брат, все знаю,-с досадой прервал его дворецкий.-да ведь...
- Да помилуйте, Гаврила Андреич! ведь он меня убьет, ей-богу убьет, как муху какую-нибудь прихлопнет; ведь у него рука, ведь вы извольте сами посмотреть, что у него за рука; ведь у него просто Минина и Пожарского рука. Ведь он, глухой, бьет и не слышит, как бьет! Словно во сне кулачищами-то махает. И унять его нет никакой возможности; почему? потому, вы сами знаете, Гаврила Андреич, он глух и вдобавку глуп, как пятка. Ведь это какой-то зверь, идол, Гаврила Андреич,-хуже идола... осина какая-то: за что же я теперь от него страдать должен? Конечно, мне уж теперь все нипочем: обдержался, обтерпелся человек, обмаслился, как коломенский горшок,-все же я, однако, человек, а не какой-нибудь, в самом деле, ничтожный горшок.
- Знаю, знаю, не расписывай...
- Господи боже мой!-с жаром продолжал башмач-ник,-когда же конец? когда, господи! Горемыка я, горемыка неисходная! Судьба-то, судьба-то моя, подумаешь! В младых летах был я бит через немца хозяина, в лучший сустав жизни моей бит от своего же брата, наконец в зрелые годы вот до чего дослужился...
- Эх, ты, мочальная душа,- проговорил Гаврила.- Чего распространяешься, право!
- Как чего, Гаврила Андреич! Не побоев я боюсь, Гаврила Андреич. Накажи меня господин в стенах да подай мне при людях приветствие, и все я в числе человеков, а тут ведь от кого приходится...
- Ну, пошел вон,-нетерпеливо перебил его Гаврила. Капитон отвернулся и поплелся вон.
- А положим, его бы не было,- крикнул ему вслед дворецкий,-ты-то сам согласен?
- Изъявляю,- возразил Капитон и удалился. Красноречие не покидало его даже в крайних случаях. Дворецкий несколько раз прошелся по комнате.
- Ну, позовите теперь Татьяну,- промолвил он наконец. Через несколько мгновений Татьяна вошла чуть слышно и остановилась у порога.
- Что прикажете, Гаврила Андреич?-проговорила она тихим голосом.
Дворецкий пристально посмотрел на нее.
- Ну,-промолвил он,-Танюша, хочешь замуж идти? Барыня тебе жениха сыскала.
- Слушаю, Гаврила Андреич. А кого они мне в женихи назначают?-прибавила она с нерешительностью.
- Капитона, башмачника.
- Слушаю-с.
- Он легкомысленный человек, это точно. Но госпожа в этом случае на тебя надеется.
- Слушаю-с.
- Одна беда... ведь этот глухарь-то, Гараська, он ведь за тобой ухаживает. И чем ты этого медведя к себе приворожила? А ведь он убьет тебя, пожалуй, медведь этакой..
- Убьет, Гаврила Андреич, беспременно убьет.
- Убьет... Ну, это мы увидим. Как это ты говоришь: убьет! Разве он имеет право тебя убивать, посуди сама.
- А не знаю, Гаврила Андреич, имеет ли, нет ли.:
- Экая! ведь ты ему этак ничего не обещала...
- Чего изволите-с?
Дворецкий помолчал и подумал:
"Безответная ты душа!"-Ну, хорошо,-прибавил он,- мы еще поговорим с тобой, а теперь ступай, Танюша; я вижу, ты точно смиренница.
Татьяна повернулась, оперлась легонько о притолоку и ушла.
"А может быть, барыня-то завтра и забудет об этой свадьбе,- подумал дворецкий,- я-то из чего растревожился? Озорника-то мы этого скрутим; коли что-в полицию знать дадим..."-Устинья Федоровна!-крикнул он громким голосом своей жене,- поставьте-ка самоварчик, моя почтенная...
Татьяна почти весь тот день не выходила из прачечной. Сперва она всплакнула, потом утерла слезы и принялась по-прежнему за работу. Капитон до самой поздней ночи просидел в заведении с каким-то приятелем мрачного вида и подробно ему рассказал, как он в Питере проживал у одного барина, который всем бы взял, да за порядками был наблюдателен и притом одной ошибкой маленечко произволялся: хмелем гораздо забирал, а что до женского пола, просто во все качества доходил... Мрачный товарищ только поддакивал; но когда Капитон объявил наконец, что он, по одному случаю, должен завтра же руку на себя наложить, мрачный товарищ заметил, что пора спать. И они разошлись грубо и молча.
Между тем ожидания дворецкого не сбылись. Барыню так заняла мысль о Капитоновой свадьбе, что она даже ночью только об этом разговаривала с одной из своих компаньонок, которая держалась у ней в доме единственно на случай бессонницы и, как ночной извозчик, спала днем. Когда Гаврила вошел к ней после чаю с докладом, первым ее вопросом было:
а что наша свадьба, идет? Он, разумеется, отвечал, что идет как нельзя лучше и что Капитон сегодня же к ней явится с поклоном. Барыне что-то нездоровилось; она недолго занималась делами. Дворецкий возвратился к себе в комнату и созвал совет. Дело точно требовало особенного обсуждения. Татьяна не прекословила, конечно; но Капитон объявлял во всеуслышание, что у него одна голова, а не две и не три... Герасим сурово и быстро на всех поглядывал, не отходил от девичьего крыльца и, казалось, догадывался, что затевается что-то для него недоброе. Собравшиеся (в числе их присутствовал старый буфетчик, по прозвищу дядя Хвост, к которому все с почтеньем обращались за советом, хотя только и слышали от него, что: вот оно как, да: да, да, да) начали с того, что, на всякий случай для безопасности, заперли Капитон а в чуланчик с водоочистительной машиной и принялись думать крепкую думу. Конечно, легко было прибегнуть к силе; но боже сохрани! выйдет шум, барыня обеспокоится-беда! Как быть? Думали, думали и выдумали наконец. Неоднократно было замечено, что Герасим терпеть не мог пьяниц... Сидя за воротами, он всякий раз, бывало, с негодованием отворачивался. когда мимо его неверными шагами и с козырьком фуражки на ухе проходил какой-нибудь нагрузившийся человек. Решили научить Татьяну, чтобы она притворилась хмельной и прошла бы, пошатываясь и покачиваясь, мимо Герасима. Бедная девка долго не соглашалась, но ее уговорили;
притом она сама видела, что иначе она не отделается от своего обожателя.