– Знаю, слышал, – с невеселой улыбкой отозвался Изя Шапиро.
Мать говорила про величественного и одновременно беззащитного леву Халифа:
«Даже не верится, что еврей».
Лев Халиф – помесь тореадора с быком.
Одна знакомая поехала на дачу к Вознесенским. Было это в середине зимы. Жена Вознесенского, Зоя, встретила ее очень радушно. Хозяин не появился.
– Где же Андрей?
– Сидин в чулане. В дубленке на голое тело.
– С чего это вдруг?
– Из чулана вид хороший на дорогу. А к нам должны приехать западные журналисты. Андрюша и решил: как появится машина – дубленку в сторону! Выбежит на задний двор и будет обсыпаться снегом. Журналисты увидят – русский медведь купается в снегу. Колоритно и впечатляюще! Андрюша их заметит, смутится. Затем, прикрывая срам, убежит. А статьи в западных газетах будут начинаться так:
«Гениального русского поэта мы застали купающимся в снегу…»
Может, они даже сфотографируют его. Представляешь – бежит Андрюша с голым задом, а кругом российские снега.
Какой-то американский литературный клуб пригласил Андрея Вознесенского. Тот читал стихи. Затем говорил о перестройке. Предваряя чуть ли не каждое стихотворение, указывал:
«Тут упоминается мой друг Аллен Гинсберг, который присутствует в этом зале!»
Или:
«Тут упоминается Артур Миллер, который здесь присутствует!»
Или:
«Тут упоминается Норман Мейлер, который сидит в задних рядах!»
Кончились стихи. Начался серьезный политический разговор. Вознесенский предложил – спрашивайте. Задавайте вопросы.
Все молчат. Вопросов не задают.
Тот снова предлагает – задавайте вопросы. Тишина. Наконец поднимается бледный американский юноша. Вознесенский с готовностью к нему поворачивается:
– Прошу вас. Задавайте любые, самые острые вопросы. Я вам отвечу честно, смело и подробно.
Юноша поправил очки и тихо спросил:
– Простите, где именно сидит Норман Мейлер?
Приехал из Германии Войнович. Поселился в гостинице на Бродвее. Понадобилось ему сделать копии. Зашли они с женой в специальную контору. Протянули копировщику несколько страниц. Тот спрашивает:
– Ван оф ич? (Каждую по одной?)
Войнович говорит жене:
– Ирка, ты слышала? Он спросил: «Войнович?» Он меня узнал! Ты представляешь? Вот она популярность!
Молодой Андрей Седых употребил в газетной корреспонденции такой оборот:
«…Из храма вынесли огромный ПОРТРЕТ богородицы…»
Андрей Седых при встрече интересовался:
– Скажите, как поживает ваша жена? Она всегда такая бледная. Мы все за нее так переживаем. Как она?
Я отвечал:
– С тех пор, как вы ее уволили, она живет нормально.
Заболел старый писатель Родион Березов. Перенес тяжелую операцию. В русскоязычной газете появилось сообщение на эту тему. Заметка называлась:
«Состояние Родиона Березова».
Там же появилась информация:
«Случай на углу Бродвея и Четырнадцатой. Шестилетняя девочка, ехавшая на велосипеде СВАЛИЛАСЬ под мчавшийся автобус…»
В заметке чувствуется некоторое удовлетворение.
В той же газете:
«На юге Франции разбился пассажирский самолет. К СЧАСТЬЮ, из трехсот человек, летевших этим рейсом, погибло двенадцать!»
Рекламное объявление там же:
«За небольшие деньги имеете самое лучшее: аборт, противозачаточные таблетки, установление внематочной беременности!»
Траурное извещение:
«ПРЕЖДЕВРЕМЕННАЯ кончина Гарри Либмана».
Знаменитый артист Борис Сичкин жил в русской гостинице «Пайн» около Монтиселло. Как-то мы встретились на берегу озера. Я сказал:
– Мы с женой хотели бы к вам заехать.
– Отлично. Когда?
– Сегодня вечером. Только как мы вас найдем?
– Что значит – как вы меня найдете? В чем проблема?
– Да ведь отель, – говорю, – большой.
Сичкин еще больше поразился:
– Это как прийти в Мавзолей и спросить: «Где здесь находится Владимир Ильич Ленин?»
Сичкин попал в автомобильную катастрофу. Оказался в госпитале. Там его навестил сын Эмиль. И вот они стали прощаться. Эмиль наклонился, чтобы поцеловать отца. Боря ощутил легкий запах спиртного. Он сказал:
– Эмиль, ты выпил. Я расстраиваюсь, когда ты пьешь.
Сын начал оправдываться:
– Папа, я выпил один бокал шампанского.
Боря тихим голосом спросил:
– Что же ты праздновал, сынок?
Едем как-то в машине: Сичкин, Фима Берзон, жена Берзона – Алиса и я. Берзон – лопоухий, маленький и злобный. Алиса говорит Сичкину:
– Ответьте мне, Боря, как это женщины соглашаются работать в публичных домах? Обслуживают всех без разбора. Ведь это так негигиенично! И никакого удовольствия.
Сичкин перебил ее:
– Думаешь они так уж стараются? Всем отдаются с душой? Ну, первый клиент еще, может быть, туда-сюда. А остальные у них там идут, как Фима Берзон!
Лет тридцать назад Евтушенко приехал в Америку. Поселился в гостинице. Сидит раз в холле, ждет кого-то. Видит, к дверям направляется очень знакомый старик: борода, измятые штаны, армейская рубашка.
Несколько секунд Евтушенко был в шоку. Затем он понял, что это Хемингуей. Кинулся за ним. Но Хемингуей успел сесть в поджидавшее его такси.
– Какая досада, – сказал Евтушенко швейцару, – ведь это был Хемингуей! А я не сразу узнал его!
Швейцар ответил деликатно:
– Не расстраивайтесь. Мистер Хемингуей тоже не сразу узнал вас.
Рассказывают, что на каком-то собрании, перед отъездом за границу, Евтушенко возмущался:
– Меня будут спрашивать о деле Буковского. Снова мне отдуваться? Снова говно хлебать?!
Юнна Мориц посоветовала из зала:
– Раз в жизни объяви голодовку…
Юнна Мориц в Грузии. Заказывает стакан вина. Там плавают мухи.
Юнна жалуется торговцу-грузину. Грузин восклицает:
– Где мухи – там жизнь!
Алешковский рассказывал:
Эмигрант Фалькович вывез из России огромное количество сувениров. А вот обычной посуды не захватил. В результате семейство Фальковичей долго ело куриный бульон из палехских шкатулок.
Алешковский уверял:
– В Москве репетируется балет, где среди действующих лиц есть Крупская. Перед балериной, исполняющей эту роль, стоит нелегкая хореографическая задача. А именно, средствами пластики выразить базедову болезнь.
Томас Венцлова договаривался о своей университетской лекции. За одну я беру триста долларов. За вторую – двести пятьдесят. За третью – сто. Но эту, третью я вам не рекомендую.
В Нью-Йорке гостил поэт Соснора. Помнится, я, критикуя Америку, сказал ему:
– Здесь полно еды, одежды, развлечений и – никаких мыслей!
Соснора ответил:
– А в России, наоборот, сплошные мысли. Про еду, про одежду и про развлечения.
Оказался в больнице. Диагноз – цирроз печени. Правда, в начальной стадии. Хотя она же, вроде бы, и конечная. После этого мои собутыльники по радио «Либерти» запели:
«Цирроз-воевода дозором
Обходит владенья свои…»
Сцена в больнице. Меня везут на процедуру. На груди у меня лежит том Достоевского. Мне только что принесла его Нина Аловерт. Врач-американец спрашивает:
– Что это за книга?
– Достоевский.
– «Идиот»?
– Нет, «Подросток».
– Таков обычай? – интересуется врач.
– Да, – говорю, – таков обычай. Русские писатели умирают с томом Достоевского на груди.
Американец спрашивает:
– Ноу Байбл? (Не Библия?)
– Нет, – говорю, – именно том Достоевского.
Американец посмотрел на меня с интересом.
Когда выяснилось, что опухоль моя – не злокачественная, Лена сказала:
«Рак пятится назад…»
Вышел я из больницы. Вроде бы поправился. Но врачи запретили мне пить и курить. А настоятельно рекомендовали ограничивать себя в пище. Я пожаловался на все это одному знакомому. В конце и говорю:
– Что мне в жизни еще остается? Только книжки читать?!
Знакомый отвечает:
– Ну, это пока зрение хорошее…
Диссидентский романс:
«В оппозицию девушка провожала бойца…»
Волков начинал как скрипач. Даже возглавил струнный квартет. Как-то обратился в Союз писателей:
– Мы хотели бы выступить перед Ахматовой. Как это сделать?
Чиновники удивились:
– Почему же именно Ахматова? Есть более уважаемые писатели – Мирошниченко, Саянов, Кетлинская…
Волков решил действовать самостоятельно. Поехал с товарищами к Ахматовой на дачу. Исполнил новый квартет Шостаковича.
Ахматова выслушала и сказала:
– Я боялась только, что это когда-нибудь закончится…
Прошло несколько месяцев. Ахматова выехала на Запад. Получила в Англии докторат. Встречалась с местной интеллигенцией.
Англичане задавали ей разные вопросы – литература, живопись, музыка.
Ахматова сказала:
– Недавно я слушала потрясающий опус Шостаковича. Ко мне на дачу специально приезжал инструментальный ансамбль.
Англичане поразились:
– Неужели в России так уважают писателей?
Ахматова подумала и говорит:
– В общем, да…
Миши Юпп сказал издателю Поляку:
– У меня есть неизвестная фотография Ахматовой.
Поляк заволновался:
– Что за фотография?
– Я же сказал – фото Ахматовой.
– Какого года?
– Что – какого года?
– Какого года фотография?
– Ну, семьдесят четвертого. А может, семьдесят шестого. Я не помню.
– Задолго до этого она умерла.
– Ну и что? – спросил Юпп.
– Так что же запечатлено на этой фотографии?
– Там запечатлен я, – сказал Юпп, – там запечатлен я на могиле Ахматовой в Комарове.
Миша Юпп говорил своему приятелю:
– Ко мне довольно часто являются за пожертвованиями. Но выход есть. В этих случаях я перехожу на ломаный английский.
Приятель заметил:
– Так уж не старайся.
Гриша Поляк был в гостях. Довольно много ел. Какая-то женщина стала говорить ему:
– Как вам не стыдно! Вы толстый! Вам надо прекратить есть жирное, мучное и сладкое. В особенности сладкое.
Гриша ответил:
– Я, в принципе, сладкого не ем. Только с чаем.
Блюмин рассказывал, как старая эмигрантка жаловалась мужу:
– Где моя былая грация? Где моя былая грация?
Муж отвечал:
– Сушится, Фенечка, сушится.
К нам зачастили советские гости. Иногда – не очень близкие знакомые. В том числе и малосимпатичные. Все это стало мне надоедать. Мама бодро посоветовала:
– Объясни им – мать при смерти.
Лена возражала:
– В этом случае они тем более заедут – попрощаться.
Эмигрантка в Форест Хиллсе:
– Лелик, если мама говорит «ноу», то это значит – «ноу»!
В Ленинград приехала делегация американских конгрессменов. Встречал их первый секретарь Ленинградского обкома Толстиков. Тут же состоялась беседа. Один из конгрессменов среди прочего заинтересовался:
– Каковы показатели смертности в Ленинграде?
Толстиков уверенно и коротко ответил:
– В Ленинграде нет смертности!
Беседовал я с одним эмигрантом. Он говорил среди прочего:
– Если б вы знали, как я люблю телячий студень! И шашлыки на ребрышках! И кремовые пирожные! И харчо!
– Почему же, – спрашиваю, – вы такой худой?
– Так ведь я кушаю. Но и меня кушают!
Самый короткий рассказ:
«Стройная шатенка в кофточке от „Гучи“ заявила полной блондинке в кофточке от „Лорда Тейлора“: – Надька, сука ты позорная!»
Зашла к нашей матери приятельница. Стала жаловаться на Америку. Американцы, мол, холодные, черствые, невнимательные, глупые… Мат ей говорит: