– Я поняла, но уже половины не помню. И особенно, что меня будут запихивать в колодец – там что и вода вроде как есть? – она заглянула внутрь, но выяснить это оказалось невозможным, чернота колодца казалось темнее первозданного мрака. – Вообще, эта ночь выдалась такой сумасшедшей, да и сегодня встречалась с журналистом… умеет человек дурацкие вопросы задавать. Все настроение отбил.
Ширван только промолчал. Для него, пытающемуся приучить себя к гламурной жизни столицы последние пять лет из двадцати, все равно встречи со знаменитостями, о каждом шаге которых только и трезвонят по телевизору или в газетах, казались чем-то из разряда фантастики. Пусть даже знаменитость и одного с ним возраста, но почти физически Ширван ощущал себя младше и куда неопытней в разговоре с Миленой. И невольно смотрел на нее снизу вверх, в точности так же, как сама дива глядела немного снисходительно на собеседника – уже в силу выработанной привычки.
– А ты сам как сюда попал? – Он встряхнулся. Задумавшись, засмотревшись на Милену, пропустил вопрос, теперь надо выкручиваться.
– Трудно сказать.
– В смысле? Сам не знаешь, как попал? – она хохотнула, обнажив ряд острых зубов.
– Мой приятель является любовником жены брата Марата Бахметьева, то есть, человека, который все это задумал.
– Да, сложно объяснять ты горазд. Сказал бы просто: через своих.
– У нас «через своих» значит несколько другое.
– Вы, горцы, вообще народ сложный.
– Да, мы такие. Выдумываем себе трудности на чужие головы.
– Золотые слова, – они посмеялись, – я было подумала, что ты и сюда кокс доставил.
– Нет. Теперь я… как бы сказать. На нелегальном положении.
– Неужели менты наехали?
Он покачал головой, как-то разом ссутулившись.
– Хуже?
– Бритоголовые?
– Чеченцы. Правящий тейп. Мой дядя, вообще вся наша фамилия давно с ними в разладе, еще с второй чеченской. Власть не распилили, ну а теперь, когда те дорвались… короче, мстят. Вот дядю убили… сложно объяснить на пальцах, почему. Просто носит такую фамилию, которую в наше время…. Не знаю, как сказать, – он и сам не понимал, для чего обо всем пытается рассказать Милене, и почему она до сих пор от него не уйдет, посчитав и тему несуразной для тусовки, и что ему с этими проблемами вообще не место в этом уголке вечного блаженства. Но он говорил, сбиваясь с одного на другое, начал было объяснять суть кровной мести, потом перескочил снова на дядю, а девушка все слушала и слушала, и Ширвану виделось в ее глазах, что-то, и если не сочувствие, то некая потаенная боль, тщательно оберегаемая от посторонних.
– Знаешь, я сегодня тоже…. Не знаю, как объяснить. Очень плохой сон видела. Мне никогда такие не снятся. Ты веришь в вещие сны? – Сбитый с толку, Ширван растерянно пожал плечами. Милена взяла его за рукав рубашки и притянула к себе. – Очень плохой сон. Я его рассказала Артему, тому парню, который… словом, герою моего сна, но он не поверил. Посмеялся даже. А я очень за него переживаю. Вот послушай, – и быстро, без перехода, стала рассказывать свой странный сон. А закончив, столь же стремительно, спросила, что он об этом думает. Ширван молчал, не зная, что ответить. Он все еще был погружен в собственные, вполне реальные проблемы, чтобы подготовиться к восприятию чужих подозрительных снов, поначалу ему показалось даже, что Милена издевается над ним. Но нет, подозрения испарились, достаточно было пристально взглянуть в ее глаза. Он растерянно молчал, глядя на светскую львицу, здесь, на пересечении взглядов, решившую поговорить о том, на что в обычное время и место было наложено строжайшее табу. О самом сокровенном.
Первое время в столице Ширван нисколько не тяготился невозможностью поделиться своими переживаниями, для него, выросшего в иной среде, презрительным казалось само публичное проявление подобных чувств. Разве что в кругу самых близких друзей – так чтобы никто, кроме них или лучше, него, вообще бы не слышал. Ведь он мужчина, воин, защитник…. А после, спустя годы приятельского одиночества, когда знакомых масса, а поговорить не просто не с кем, но и не о чем, он сам стал искать возможность поплакаться в жилетку. Пытался найти надежного человека, но это ведь не его родовое село, а переменчивая быстротекущая Москва, где люди почти физически не могут удержаться друг с другом дольше года, их сносит мощным потоком жизни куда-то дальше, они теряются, исчезают, и не отвечают на его попытки вернуться. Вообще не отвечают ему, ведь для них этот человек давно пройденный этап. И только он никак не может приспособиться, подладиться под сменившееся в одночасье умонастроение. И все еще старается не опоздать на давно ушедший поезд. К тому же он работал дилером, а это накладывало дополнительное обязательство на скорость расставания.
В такое время место его рождения казалось тихим озером, благодатной пристанью – или затхлым болотом, в зависимости от степени отчаяния. Он либо проклинал дядю, выдравшего его с корнями из Чечни и вбросившего, словно котенка в омут, в столицу, либо пытался благодарить его, но все делал заочно. Ведь даже с дядей Ширван виделся далеко не каждую неделю, несмотря на его почти родительское отношение к племяннику, на тесные нити, связавшие их, и не дававшие потеряться в круговороте неугомонной московской жизни. У дяди был свой менявшийся круг знакомств, своя скорость течения, никак не сходившаяся с племянниковой. Первое время Асланбек уделял внимание родственнику, извлеченному из беспокойной Чечни, а затем лимит оказался исчерпан. Маугли получил работу и остался наедине. Через некоторое время друзья-приятели, ввели Ширвана в светскую тусовку, да там и оставили, попрощавшись по-английски, как тут водится. Первое время ему безумно нравилось, потом стало столь же безумно раздражать, а потом наступила тягучая, беспросветная апатия, когда хотелось повыть, но не было ни луны, ни сообщника.
И вот теперь ему показалось, что сообщник найден, и именно в тот день и час, когда он отчаялся отыскать. Самый странный сообщник, которого он мог вообразить себе. Но раздумывать не приходилось, не было времени, он ответил Милене, что не верит в вещие сны, постарался успокоить ее и убедить в ложности виденного, рассказав для примера пару своих сновидений, казалось бы, что-то предвещающих, но на деле явившихся пшиком. Он рассказывал столь горячо и убедительно, что сам готов был уверовать своим словам. Милена слушала и кивала. А он торопился, ведь так много еще предстояло ей сказать, так много.
– И все же, я думаю, тут что-то есть. Ведь мы с Артемом долго были в разлуке, а потом, он никогда не снился. И тут на тебе.
– Наверное, это из-за мертвецов. Ведь только о них и говорят.
– Да он и сам о них только и говорит, шутка сказать, работает в администрации президента и… – Ширван невольно присвистнул. Впрочем, чего он мог еще ожидать, разве могла Милена Паупер завести себе любовника низкого полета. – Не свисти, денег не будет. Так вот, его там загоняли, до того дошел, что слушает романсы в старой обработке.
– Кто это дошел? – вмешался девичий голос с напускной, от алкоголя, бодростью. Ширван резко оглянулся, прямо за его спиной стояла девушка, и тоже знакомая по телевизору. Вот только имени он никак не мог вспомнить.
– Лена, наконец! – подруги поцеловались, Ширван невольно отвернулся – уж слишком откровенен, даже бесстыж был этот поцелуй взасос, слишком долго они не отрывались друг от друга. Подобные проявления отношений до сих пор его коробили. – Я по тебе соскучилась.
– Я тоже, подруга. Слушай, а твоего приятеля я чуть было не узнала.
– Ширван Додаев, – напомнил он, косо поглядывая на разлучницу. – Из «Нотабене».
– Ах, да, тот самый Ширванчик-одуванчик, щедро оделявший нас своей пыльцой. Ничего, если мы отойдем во-он туда ненадолго? Между прочим, Мила, тебя Антон ищет. Скоро все начнется, а у него сценарий опять исправлен до неузнаваемости. Обещаю возвратить тебе ее после в целости и сохранности. Разве чуть встрепанную, но точно довольную, – обе странно захихикали, отчего у Ширвана неприятно екнуло сердце. Он попытался остановить Милену. Ведь еще столько недоговоренного оставалось меж ними. Он хотел рассказать ей, как обучался грамоте в своем селе, как муфтий собирал их, босоногих мальчишек, и по затрепанному Корану учил уму-разуму, наставлял на путь истинный. Внушал уважение к старшим, к словам Пророка и ненависть к врагам рода и веры. Рассказать, что на самом деле дядя не столько уж белая овечка, в свое время он был одним из старейшин их родового села, и в двухтысячном, стал переговорщиком, заручившись обещанием Москвы не грабить село и оставить в покое жителей. К тому времени он давно жил в столице, но связи с тейпом не терял, в пору независимости, кормил мятежников поставками продовольствия. Рассказать, что к прибытию дяди, вместе с федералами, в село, Ширван уже умел стрелять из автомата, в девять лет этому обязан был научиться каждый. Рассказать, что значит оружие в жизни горца, и что значит честь. И почему законы гор тянутся столь далеко и могут ждать столь долго – десять лет не срок, и Москва не укрытие.
И самое главное, рассказать, что он чувствует, что переживает со смертью дяди, когда приходится снимать у незнаковых людей сомнительные комнаты, вместе с дальнобойщиками, перекупщиками, проститутками, наркоманами, ведь знакомые, даже из тейпа, после смерти дяди немедленно отвернулись от него, более того, переметнулись на сторону родового врага, из чужого клана, презрев все законы; они бы сдали и его, кабы не спешное бегство Ширвана с квартиры. Не постоянные перемещения по городу – он знал, что люди, убившие дядю, не уехали из Москвы. А пока они здесь его жизнь: съемные квартиры, тусклый свет, поздний ужин и нудное кружение в метро, а затем, ночью, возвращение в вечный неоновый полдень клубов, где его еще знают, но где не связывают его жизнь и смерть его дяди, просто потому что Асланбек Додаев для них никто. В России много однофамильцев; в Чечне однофамильцев нет.
Он потянулся к Милене, пытаясь остановить ее, освободить от цепких рук Лены Домбаевой, но та лишь шепнула ему: «позже договорим», – и руки бессильно разжались.
– Я буду ждать тебя здесь, – зачем-то сказал он. Лена снова хихикнула неприятно, словно речь шла о какой-то непристойности. А затем они ушли, оставив Ширвана стоять у помоста и ждать, надеяться, на возвращение.
Тем временем, двери торжественно закрылись, свет в храме померк, ведущий объявил о начале действа. На помост вышли танцоры, закружились в стремительной круговерти под звуки католических псалмов, стилизованных в техно. Народ стал стягиваться к центру зала, образовывать парочки, танцевать, стараясь попасть в такт ухающей музыке. Ширван пошел к стойке бара. Но Милены там не увидел. Он не знал, что они с Домбаевой сразу прошли за кулисы, к кабинету Антона Сердюка. Нет, перед этим они остановились на лестнице, долго целовались, пока Милена не вырвалась из объятий. Странно, Она ждала чего-то другого, чего… теперь и сказать не могла. Лена обиделась, до кабинета провожать не стала.
– Здравствуй, моя прелесть. – поднявшись и подставив щеку для поцелуя, произнес Антон. – Ты вовремя. Лена… кстати, куда она делась? Ну ладно, потом. Лена говорила тебе о неприятностях из-за сценария? Я так и думал, у нее после первой же мозги плавятся, неудивительно, что только и способна бюстом махать по ящику. Так вот, сценарий летит коту под хвост, – он тараторил, одновременно быстро ища что-то в ящиках стола, перебирая длинными проворными пальцами бумаги, разбросанные всюду в его кабинете. – В то время как я должен за все отвечать. Марат не придет, отдуваться буду я один …. Ах, да, вот эти исправления. Посмотри, – он сунул Милене под нос листы бумаги. – Нет ты только посмотри. Колодец испорчен, значит, спускать туда тебя мы будем просто так. Никакой воды, даже рева не обещаю. Это черт знает, что творится. Как нарочно.