– Ну и фиг с ним. Сам получит. У меня в среду перезапись, которая в пятницу провалилась. Тема о терпимости и гомосексуализме. Почетным гостем должна быть Милена, но… – голос чуть дрогнул, но тут же выправился. – У меня карт-бланш от редактора, так что я тебя приглашаю.
Он остолбенел. И лишь спустя несколько долгих секунд вымолвил.
– Ты смеешься?
– Ничуть. Раз уж начал светиться, так почему…
– Да потому! Если я стану говорить, это будет не отлучение, а статья. Вам можно, вы сами с собой. А что я говорить буду? Про него? – он кивнул в сторону полузакрытой двери. Лена молчала. – Вот то-то же.
– А у тебя так серьезно. Я не знала. А как ты с этим живешь?
Он отвел глаза.
– Лучше не спрашивай. Стараюсь жить. Я… в любом случае, потом все припомнится. Но и оторвать от себя его не могу.
– А ты еще спрашивал меня.
– Потому и спрашивал, чтоб хоть ты…
Они помолчали. Наконец, Лена произнесла:
– Все равно приходи. Формат изменим, а ты и денег получишь и помелькаешь…. И уезжай отсюда. Потом не выберешься. Говорят, после шестнадцатого город запечатают наглухо. Это мне парень из правительства сказал. А он слов на ветер не бросает.
Бросив окурок в банку из-под кофе, как раз для этой цели служившую, коротко попрощалась и прошла к лифту. Кондрат постоял, ожидая, когда за ней прибудет лифт, но так и не дождался. Обернулся, и, вздрогнув, увидел перед собой Кольку. Тот закрыл дверь и произнес тихо:
– Пошли. Я разогрел голубцы. Ты голодный, небось.
Кондрат молча проследовал за ним, не зная, что и сказать. Колька, полностью завладев вниманием, словно извиняясь за свою выходку часом ранее, наложил тарелку, поставил перед Микешиным сметану и сел напротив. Кондрат поискал глазами, вилки не было.
– Ну вот, как всегда, – произнес Колька, вставая и подавая искомый прибор. – Я уже поел. Не понимаю, чего ты с ней вандалаешься, ну в голове ветер так свистит, мне слышно было. Только из-за бабок?
– Ну почему ты такой?
– Какой? Критичный?
– Сам знаешь.
– Мне она не нравится. И никогда не нравилась.
– И поэтому ты считаешь нас, – он даже слово не сразу подобрал, – любовниками. Или что там сказали в передаче.
– Да не считаю я вас, – Колька насупился. – Мне просто она не нравится. Обычная блондинка без мозгов. Что она городила…
– Ты конечно, подслушал.
– Трудно не услышать, когда ждешь ее ухода. Чем ты ей мозги компостировал – это вообще. Зачем, спрашивается.
– Послушай, – Кондрат даже вилку отложил, – когда я еще не был отстранен, ты почему-то относился совсем иначе к моим рассуждениям. Если мы оба говорим про Милену.
– Про нее, разумеется. Просто я ни во что такое не верю, ну в спасение в последний момент. Это Голливуд, батюшка, а не жизнь. Такого у нас, в реале, не бывает.
– То есть, в то, что Варавва попал вслед за Иисусом в рай ты не веришь, я правильно понял?
– Ну, – он смутился. – Я не про то. И к тому же тут два разных человека.
– Ты про пол или про грехи?
– Варавва уже был наказан. Ему там, с креста, что угодно принять было легко, лишь бы поверить. Да проще, – упрямо мотнул он головой.
– Я говорил о поступке.
– Что она с Домбаевой трахалась перед смертью? Пардон, совокуплялась. Ты про это мне рассказывал, когда хотел от меня того же. А сейчас приводишь совсем с другой стороны. Вас, церковников, вообще не разберешь, вы так можете любое писание выгородить.
– Прекрати, Коль, прошу. Не своими словами говоришь. Так банда твоя выражается, но никак не ты. Я же знаю, – он мягко коснулся его бедра. Колька не отстранился. Напротив, как-то неожиданно размяк. Ладонь опустилась к колену и снова поднялась.
– Не знал, что Домбаева на тебя так действует, – тихо произнес Колька и поднялся. – Ну пошли тогда, раз такое дело.
Кондрат молча проследовал за ним в комнату, только сейчас почувствовав тяжелый аромат духов ушедшей гостьи.
48.
Лиза вышла на порог, провожая его. Он помахал рукой, с трудом улыбнулся в ответ. И медленно побрел, не оборачиваясь, к магазину, «супермаркету», как его величали в поселке. Пистолет «Вальтер – ПП», пусть и травматический, неприятно оттягивал карман ветровки. Вот только пользоваться им Андрею Кузьмичу еще не приходилось. Вчера, директор, вручая сотрудникам оружие, вместо обещанной премии, уверял, штука надежная, расхваленная, у него самого такая есть, не раз применялась и даже с успехом. Подчеркнув голосом последние слова, он вручил коробочку Андрею Кузьмичу под жидкие хлопки коллег, которых ожидала та же участь, и потребовал, чтобы каждый теперь носил «Вальтеры» с собой, лично проверять будет. А то уже пятерых недосчитались с начала этой катавасии. Вот и в тот день не дождались водителя. Уехал за мясом, рыбой, и как в воду канул. Думать, что ударился в бега, никому не хотелось. Но поселок пустел с удивительной скоростью, даже несмотря на ожидаемую со дня на день спецоперацию.
Сегодня утром городок выглядел совсем удручающе – пока Иволгин брел на работу, даже собаки во дворах не брехали. Улица Паустовского затихла окончательно. Он вглядывался в окна, еще вчера вечером светившиеся теплыми огнями – занавески сняты, значит, всё, уехали. Или, если дверь приотворена, выходит, не успели. Он содрогнулся и пошел быстрее. Пальцы нащупали в кармане рукоятку, вцепились в нее.
Он пришел без пяти семь, как всегда. Вот только сторож не отворял ворота склада. «Звонили, опять завоза не будет», – буркнул он в усы, пропуская товароведа внутрь через узкую калитку. Склад пуст, все, что было в магазине, лежало на прилавках. В восемь «супермаркет» открылся. Сторож дежурил на входе, убив из ружья одного мертвяка, подошедшего к открытию, позвонил в милицию, но так и не дозвонился никто не поднял трубку. Тогда оттащил труп с глаз долой. На складе его упрятали в морозилку. В девять туда затащили еще двоих. А в десять магазин закрылся. Все ждали, может после обеда что прояснится. Но не дождались, поставщик объяснил, что второго шофера ему взять неоткуда. А ваш у него так и не появился, скорее всего, сбежал. Директор хотел возразить, но связь прервалась прежде.
– Такие дела, – произнес он, опуская трубку.
Все, включая сторожа, собрались в его кабинете, теперь сотрудников оставалось восемь человек: три продавца, товаровед, бухгалтер и заместитель самого директора. И все они, оглядываясь друг на друга, пытались понять, что делать дальше. Сам директор молчал. Пауза, повисшая в кабинете, давила, с каждой секундой все сильнее.
– На сегодня все, – наконец, произнес директор. – Магазин закрывается. Когда откроется, я вам сообщу. Надеюсь, после спецоперации. Архип Егорович, вы будете здесь за главного.
– А что мне охранять? Трупы в холодильнике? – недовольно спросил сторож. Директор махнул рукой недовольно и приказал остальным расходиться.
– И все же, – упорствовал сторож, – что я охранять буду? И для чего?
– От мародеров. Забыли, вчера ночью аптеку разграбили.
– Там хоть было что брать. У нас уже нечего. А ну как мертвяки сунутся? Знаете, я так просто своей шкурой рисковать….
Директор велел ему закрыть, заложить, заколотить, что можно, и уходить. Иволгин помочь, но сторож, разозленный свалившейся работой, его прогнал. Домой возвращаться было непривычно в такую рань, покрутившись немного у магазина, словно цепной пес, он отправился на Паустовского. Полученная тележка с магазинскими продуктами и кое-каким скарбом, остатками былой роскоши, разошедшейся меж сотрудниками в качестве своеобразной компенсации и в память о былом союзничестве, тряслась на колдобинах щербатой асфальтовой дороги.
Так рано его никто не ожидал. Лиза играла во дворе, жена смотрела телевизор. Андрей Кузьмич постучал в калитку, поприветствовал Лизу, конечно, та только обрадовалась столь скорому его возвращению.
– Все продали, наконец? –спросила она. Лиза не раз обращалась с подобными вопросами к нему, и теперь, получив-таки утвердительный ответ, пришла в восторг. – Значит, ничего-ничего в магазине не осталось? И ты туда больше не пойдешь, честно?
Для нее это было главным. Чтобы никто никуда не уходил. Особенно теперь, когда вокруг нее образовалась новая семья, потерять которую она никак не могла. Ведь после того, как ушла мама, кроме них, у нее никого не осталось. Лиза радостно бросилась на шею Андрею Кузьмичу, мгновенно позабыв и про куклы и про содержимое привезенной тележки, которое, без сомнения, таило в себе немало интересных открытий и находок. Так вместе они и вошли в дом. Татьяна обернулась, улыбка невольно коснулась ее губ. Лицо было бледным, видимо, опять копошилась без меры сил по хозяйству, она иначе не может.
– Ты вовремя пришел. Как раз президент начал выступать.
– Я вам гостинцев принес. Видимо, последних из «супермаркета».
Она поднесла палец к губам, когда Марков заговорил вновь. Иволгин подсел к ней на диван, прислушался. Замерла и Лиза, уткнувшись ему в бок. Она очень любила, когда все вместе собираются на диване, и смотрят телевизор, и неважно что, пусть это будет говорящая голова, торжественно, и вместе с тем, встревожено, вещающая о чем-то скучном и непонятном. Главное, все были вместе. Остальное ее заботило куда меньше.
Иволгин слушал президента как-то отстраненно, будто бы речь Маркова его ни в коей мере не касалась. Обращал больше внимания на отекшее лицо Татьяны, белевшее в полутьме занавешенной комнаты. В который раз поймал себя на мысли: как странно, что эта молодая веселая девушка, ей тогда едва исполнилось двадцать два, выбрала именно его, человека на двенадцать лет старшего. А по прошествии года всего вышла замуж, переехала в этот поселок из самой Рязани. Что она нашла в нем, чего он сам не может по сию пору найти в себе?
Отец Дмитрий венчал их, говорил напутственные речи и провозглашал долгие лета. А соседи шушукались за спиной, как делали это все время их знакомства. И утихли только сейчас, разбредшись или разъехавшись. Улица Паустовского опустела, некому больше судачить об их браке, о первенце, которого ждали с таким нетерпением – и с перешептыванием за спинами. О том, как Настя росла, пошла в школу, училась, и вот теперь, в пятнадцать лет, почти самостоятельная, уехала в Москву, себя показать, а заодно подать документы в техникум – она всегда мечтала стать модельером, а тут училище при совместном российско-итальянском предприятии, высокий конкурс, строгий отбор. Она изредка позванивала, последнее время, как началась эта пандемия, немного чаще, раз в два-три дня. Рассказывала о себе, и всегда одинаково – пусть не прошла, но устроилась на подготовительные курсы прямо при предприятии, можете не беспокоится, я может даже денег буду вам посылать из стипендии. Возможно, поздней осенью, в ноябре, будет добор, она снова попытается. А пока очень много работы, никак не вырвется. Иволгин ее отговаривал возвращаться – в столице безопасней. Настя соглашалась немедленно, добавляя, лучше уж им выбираться – да хоть в ту же Рязань, это уже когда говорила с мамой. Таня согласилась, но когда закончила разговор, лицо было грустное.
– Так мы нескоро дочку увидим, – и замолчала надолго. Ее тревожило что-то, но что… Андрей Кузьмич так и не решился спросить.
Вот и сегодня, он смотрит на нее, и лишь про себя пытается задать вопрос, волнующий все эти шестнадцать лет знакомства. А она, словно чувствуя это, изредка поворачивает к нему белое свое лицо, покрытое бисеринками пота, и тихо улыбается. Словно успокаивает.
После речи они немного поговорили, Татьяне понравился костюм Маркова, похож на твой, заметила она, только сшит немного лучше. Лиза поддержала, чем насмешила обоих. И нимало не смутившись, побежала разбирать подарки, принесенные Иволгиным из «супермаркета».