В магазине было душно, как в парилке, и Цветаев открыл окно и включил вентилятор. Но это мало помогло — город был раскалён, как старая духовка; и некоторое время они помолчали в надежде на свежее дуновение.
— Доставай, что у тебя есть? — велел Пророк, валясь на промятый диван, словно кегля. — Если ты думаешь, что слежка мне доставила удовольствие, то ошибаешься.
— А зачем тогда следить?
Пророк, поморщившись, махнул рукой, мол, проехали, не это важно.
— Твой любимы арманьяк, — предложил Цветаев, заглядывая на полки, где стояли пыльные бутылки, не поместившиеся в ящики.
Он поставил автомат в угол, сбросил куртку и снял портупею. Хочет показать, кто из нас старший, подумал он о Пророке и почему-то разозлился, однако, Пророк ничего не почувствовал, толстокожим он был на этот счёт или ему было наплевать на чувства других.
— Крепкого не хочу, — снова поморщился Пророк. — Напьёмся, драться начнём. А нам надо поговорить по душам. Давай что-нибудь послабее.
Хотел Цветаев ехидно спросить у него, когда это они по душам разговаривали, да передумал. Последние полгода — никогда! А если и разговаривали, то давным-давно, в прошлом, в таком далёком, что оно быльём поросло, потому и забыли, как это делается. А вспомнить не можем, подумал он. Злость ушла, злость была вредна по определения — в кои веки к тебе приходит друг поговорить по душам, а ты скотина, выпендриваешься. Цветаев достал из холодильника итальянскую кислятину, колбасу в белой плесени и с любопытством уселся за стол, у окна, напротив Пророка. Ему не терпелось прощупать его на предмет того, чего он знает о Ирине Самохваловой и Орлове. Пикантная ситуация: расспросить мужа о его жене, но так, чтобы он не заподозрил подвоха. В памяти так и крутился Лёха Бирсан. Однако надо было соблюдать осторожность, один глупый намёк — и начнётся термоядерная реакция со всеми вытекающими последствиями.
— Я ведь Сашку-то проверил, — простодушно сказал Пророк, загоняя штопор в пробку и силясь вытащить её одним рывком.
Цветаев подождал, пока он не справится:
— И что?.. — спросил осторожно, боясь сглазить удачу, хотя что-то ему подсказывало, что Пророк пришёл не сориться, а мириться, но по старой привычке делал это неуклюже, как слон в посудной лавке.
— Ничего, — коротко ответил Пророк, наливая вино в стаканы. — Жаглин не предатель!
Но глаза почему-то опустил и смотрел в пол. Наверное, не верит самому себе, решил Цветаев.
— Слава богу! — воскликнул он, чтобы исчезло тягостное ощущение всеобщего вранья. — Расскажи, — лицемерно попросил он, испытывая чувство превосходства, потому что знал подноготную всех тех обстоятельств, которые волновали Пророка; при этом он покромсал колбасу и бросил её на тарелку не первой свежести.
— Действительно, положил троих, — словно только сейчас удивился Пророк. — Как, ума не приложу. Я бы не смог, а он положил. И как, подлец, сделал!
— Как? — полюбопытствовал Цветаев, снимая с колбасного кружочка белую оболочку.
Колбаса была твёрдая, как подмётка, однако с остро-пряным вкусом и хорошо подходила к кислому вину.
— На наглости — колотушкой для рыбы! — с неожиданным смешком добавил Пророк.
И Цветаев представил, как Сашка Жаглин выхватил эту самую колотушку у Зинки, разумеется, и нёсся, между прочим, с ней через полгорода, целенаправленно — именно туда, где его могли наверняка убить, в такое место, где это вызвало бы наибольший резонанс — на Бессарабский рынок, где бандерлогов, как блох на собаке. Влюбленным и дуракам везёт. Искал смерти, а получил славу удальца!
— Двоих забил этой колотушкой. А третий? Знаешь, что он с ним сделал? — Пророк поднял на него безумные глаза.
— Что? — от любопытства подался вперёд Цветаев.
Ему было жаль Жаглина. Хотя как поглядеть: смерть ради любимой! Что может быть краше! Он представил колотушку в руках разъярённого Жаглина и ему тоже стало смешно.
— Загрыз. Элементарно загрыз. Вот здесь, — Пророк показал на шею слева. — Ты сумел бы?
— Наверное, — пожал плечами Цветаев, смотря при каких обстоятельствах, если при таких, как у Жаглина, то ещё надо подумать; вдруг вспомнил упитанную Зинку в бордовом халате, бигуди и позавидовал — такие чувства не каждому даны. В отчаянии, восторженно сообразил, из-за неё! Ай, да мужик! Ай, да любовь!
— А я — нет, — тяжело признался Пророк. — Всё вот здесь омертвело, — и постучал себя по груди.
— А жена? — удивился Цветаев, наивно полагая, что она с Кубинским одно целое.
— А что жена? Жена счастлива, — сказал он странно.
Удивил Пророк, так удивил, что в пору расспросить подробности, да язык не повернулся. Цветаев сделал только участливое лицо.
— Я проверил, — сказал Пророк, возвращаясь к основной теме разговора. — Все трое с почестями похоронены на «Берковском». А там, как известно, хоронить запрещено.
— Значит, Сашка не виноват? — лицемерно предположил Цветаев.
В восторге он уже собрался было раскрывать карты перед Пророком, но вдруг подумал, что Пророк не будет играть в благородство, не будет разбираться в деталях, вникать в суть проблемы, а пойдёт и убьёт пьяного Орлова. И будет прав! Сто раз прав — нечего к чужим женам приставать! Но тогда их прошлое развалится как карточный домик, от него ничего не останется. Всё быльём порастёт. А этого нельзя допустить. Хватит с меня одного Лёхи Бирсана. И вообще, прошлое дразнить нельзя, оно не для этого создано, оно создано, чтобы в нём прятаться. Пока это ему удавалось всякий раз, как только он вспоминал жену и школьные годы.
— Не виноват, — подтвердил Пророк. — Осталось тебя проверить, — добавил он как бы между прочим и, поморщившись, словно от досады, выпил своё вино. — Кислятина однако!
— Подожди, подожди, а кто же ему руку сломал?.. — удивился Цветаев и стал кое о чём догадываться.
— Этого я не знаю. Может, в горячке не почувствовал?
Ага, иронично подумал Цветаев, тебе руку сломай, посмотрим, как ты запоёшь. Зинка ему руку сломала! Вот кто! И таким образом сподвигла на подвиг. Хороша баба! Цветаев глупо засмеялся, выдавая себя с головой. Если бы он на ней ещё и официально женился! Ляха бляха!
Пророк посмотрел на него с подозрением:
— Ты что-то сказал?
— Ничего не сказал, — опомнился Цветаев. — Представил, как он бандерлога загрыз.
— А-а-а… Ну да, — глядя на него с недоверием, согласился Пророк. — Мне тоже вначале смешно было. Даже очень, — от тряхнул головой, словно отбрасывая наваждение. — Ты, кстати, был с ним, когда его убили.
— Опять намёки?! — нарочно вспылил Цветаев и покосился в окно: луна поднялась выше и вовсю заглядывала в комнату, словно силясь понять, что здесь делают люди, о чём они спорят. Так вот она, эта луна, призывала ни в чём не сознаваться, даже под страхом лишения живота.
Цветаев точно знал, что перед Антоном пасовать нельзя, иначе он завладеет душой, и произведёт над ней вивисекцию, если уже не произвёл; нет хуже зависеть от друга, и самое странное, непонятно зачем? Однако точно не за красивые глазки.
— Никаких намёков. Одна констатация, — сказал Пророк, но сделал это так, словно не доверял Цветаеву.
И правильно, подумал Цветаев, я бы тоже не доверял после всех смертей.
— Я же говорил: нашёл его в парке с пулей в башке, — ответил он постным голосом, чтобы хоть чем-то пронять Пророка.
— Это я уже слышал и про пиндосовских собак — тоже.
— Ничего больше не знаю, — как на духу покаялся Цветаев.
— А как ты, вообще, там очутился? — Пророк посмотрел на него проникновенно, должно быть, стараясь понять, насколько он врёт; друг должен врать, но умеючи, а иначе что это за друг.
А не надо было шляться к жене, зло подумал Цветаев, глядишь, Жаглин был бы жив.
— Как? — переспросил Цветаев, выигрывая время. — Как обычно. Гулял…
О Зинаиде Тарасовой тоже нельзя было говорить ни слова, даже упоминать её имени. Пророк раскрутит её в два счёта, сбесится, а потом возьмёт и убьёт Гектора Орлова, и Ирку заодно, а меня — прицепом, как свидетеля его унижений.
— В два часа ночи? — с иронией уточнил Пророк.
— Ну да… — подтвердил Цветаев. — Лето же!
— С дыркой в ноге? — брови у Пророка полезли на крутой лоб.
— Потому и с дыркой, что в два часа, — нагло заверил его Цветаев.
Пророк подумал мгновение:
— Что-то ты, друг, темнишь, — хохотнул через силу и посмотрел так, словно готов был вывернуть наизнанку. — Пьянствовали на пару?!
— Был немного, — поспешнее чем надо, согласился Цветаев.
— Смотри, старик, всё равно выясню, — пригрозил Пророк, но как-то вяло; вышел из него, похоже, весь пар.
— Выясняй, — беспечно согласился Цветаев, поняв, что Пророк берёт его на арапа. — Пока выяснишь, поздно будет.
— Что «поздно»? Что «будет»?! — из последних сил вцепился Пророк.
— Ничего не будет, — твёрдо сказал Цветаев. — Отстань от меня! Зря ты всё это затеял. Я думаю, что никто не виноват.
— В смысле?
— Нет предателя. В смысле, нет предателя в отношении нашего дела, — веско сказал он и вдруг сообразил, что все события почему-то крутится вокруг секса, только слепой этого не видит, но промолчал об этой страшной догадке.
Он вдруг поймал себя на мысли, что раньше его интересовали мнения друзей, особенно — Пророка, а теперь он готов руководствоваться собственными выводами, и никто, кроме Наташки, разумеется, ему не указ.
— А в чём есть? — остыл Пророк.
— Я ещё не понял, — признался Цветаев, оторопело, потому что теперь всё, что с ними происходило, имело совсем другой смысл, монодрама какая-то, а не жизнь.
Пророк пристально посмотрел на него; и Цветаев подумал, что он сейчас спросит насчёт Гектора Орлова, или, не дай бог, — о жене, начнутся пьяные сопли, которые Цветаев терпеть не мог, но Пророк не спросил, а только скрипнул зубами и скомандовал:
— Наливай что-нибудь покрепче!
Видать, и ему тоже было тяжело — подозревать собственную жену, а может, он запутался с этим сексом, как и я? — подумал Цветаев. Такой вариант не стоит исключать.
И только потом, по прошествии нескольких дней, он наконец сообразил, что с Антоном Кубинским произошла страшная история: заматерел он, раньше всех заматерел, опередил друзей лет на двадцать, и это убило его душу: лишился он эмоций, способности сострадать и любить, недаром его прозвали Пророком, стал он тем, кем становятся люди, наделённые властью и выполняющие тяжёлую и смертельно опасную работу. А самое главное, он с этой работой, похоже, не справляется. Вот и бесится, и на всех кидается, и на Ирку — тоже, ведь она же предпочла его, а не Лёху Бирсана. А ведь это уже не боевая группа, а любовный треугольник!
* * *
Он проснулся от телефонного звонка и увидел, что два часа ночи и что звонит не кто-нибудь, а сама Ирина Самохвалова.
Цветаев испугался, что этот звонок убьёт его, точнее, убьёт-то его как раз ревнивец Пророк за то, что он тайно якшается с его женой, а когда поглядел на диван, на котором должен был спать Пророк, то обнаружил, что от Пророка осталась лишь одна вмятина.
Цветаев вскочил, чувствуя во всех членах страшную скованность, потому что уснул, оказывается, в кресле; хромая, как утка, обежал апартаменты, никого не обнаружил, закрыл входную дверь, которая была распахнутой настежь, и только тогда схватил телефон, который, словно раскалился от трелей и взывал в отчаянии ко всему белому свету.