Раз, в Индийском океане, после того, как на палубе постоял боченок с дождевой водой, раздался знакомый хоровой концерт: в воде вывелись тысячи комаров. В Каптоуне одному знакомому вздумалось подарить мне пару сверчков. Их принесли на судно в коробке. Я посадил их в просторный ящик и не занимался ими больше, пока не вышел в море, то-есть два-три дня. Я никогда не слыхал, чтобы сверчков нужно было кормить, однако, когда я открыл крышку их ящика, оказалось, что один с'ел другого (от него остались только крылья), а потом и сам околел.
«Спрей» причален к прежнему кедровому столбу.
18-го июня налетел шквал, и сразу стало больше ветра, чем нужно. Также и море могло бы быть спокойнее. «Спрей» попала в самую середину стремительного Гольфштрема и запрыгала, как дельфин, по неправильным волнам, как бы торопясь наверстать потерянное время. Казалось, «Спрей» задевала только верхушки волн. Здесь, всего в нескольких сотнях миль от дома, непогода хотела в последний раз натешиться надо мною. Шквал сменялся шквалом. Бурные валы неслись как-будто со всех сторон сразу, и к 23-му июля я выбился из сил в борьбе с ними. В этот день была гроза с градом. Молнии уже не вспыхивали, а лились с неба непрерывной струей огня. И день и ночь я несся, постепенно приближаясь к берегам. 25-го числа я попал в тот самый ураган, который часом раньше пронесся над Нью-Йорком, снося здания и ломая деревья в щепы. Даже суда в доках сорвались с причалов и стали налетать друг на друга, причиняя большие разрушения. Мне посчастливилось во-время заметить приближение урагана: я успел убрать паруса и все приготовить к его встрече. До этой бури я держал курс на Нью-Йорк, но, когда ураган стих, я направился в ближайший порт, чтобы там опомниться и передохнуть. На рассвете я вошел в Нью-Порт.
Здесь кончилось мое странствие: я был уже на родине. Но мы со «Спрей» не могли успокоиться, пока не вернулись к месту рождения моего судна, в Ферхавн. Там, причалив к тому же кедровому столбу, к которому я причаливал перед отправлением, я мог, наконец, сказать, что полный круг завершился. Экипаж «Спрей» находился в наилучшем здравии. Я чувствовал себя на десять лет моложе, чем при от'езде. Трехлетнее плавание не отозвалось и на моей «Спрей»: она была безукоризненно крепка и ни разу не дала ни малейшей течи. 46.000 миль не оказали никакого влияния на прочное суденышко. Мы со «Спрей» не открыли новых материков: кажется, открывать вообще уже нечего, все открыто прежде нас. Но и проходить между уже открытыми странами во всякую погоду не плохо, и эти три года были похожи на непрерывное чтение увлекательной книги. Но, чтобы рассчитывать прочесть ее до конца, нужно быть готовым ко всяким случайностям и уметь взяться за то дело, около которого находишься. Важнее всего для меня оказалась та школа, которую я прошел за всю свою долголетнюю морскую практику.
Из-за дальнего поворота реки показались два парохода.
Но нашлась маленькая группа смельчаков, которые сдаваться не пожелали. Их было пятеро: Звонарев, Ельцов, Туманов, Черных и Пыжнов. Все они, кроме Туманова, были из Красноярских железнодорожных мастерских.
Лодка с пятью «безумцами» причалила к берегу.
II. У тунгузов.
Лодку выволокли и спрятали в кустах, Притаились за кустам. Через два часа увидели, как три неприятельских парохода и два пленных — «Россия» и «Николай» — шли обратно в направлении Красноярска.
Над всеми пятью колыхались белозеленые флаги.
Когда пароходы совсем скрылись из виду, беглецы развели костер и стали закусывать.
— Перестреляют теперь наших, — сказал Пыжнов.
Остальные угрюмо молчали. Они знали, что ожидает тех, оставшихся на пароходах: одних пуля, других нагайка и тюрьма.
— Ну, ребята, теперь мозговать, как нам выбраться отсюда, — сказал Звонарев, дожевав кусок хлеба с салом и закуривая.
Черных знал эти места. До Подкаменной Тунгузки отсюда пятьсот верст. По этому берегу пять рыбацких поселков. До первого — Бородина — триста верст. По тому берегу идет проселочная дорога. Там до Тунгузки будет, если считать с зимовками, двадцать поселков, а без зимовок — шесть. Первая отсюда зимовка — Мироедовская, но вряд ли там можно найти сейчас живого человека.