У медиков с давних времен есть традиция – обход и осмотр больных делать по утрам. С ранеными та же история, за ночь в ране может развиться воспалительный процесс, не замеченный накануне. Доктор Ливси не знал эти азы медицинской науки?
Альтернатива одна – Ливси все-таки осмотрел утром того дня раны капитана и перевязал их. Но перевязал так неудачно, что вскоре повязки сбились и раны закровоточили. Тогда понятно, отчего сквайр и Грей занялись не своим делом. Не понятно лишь, на какой толкучке доктор Ливси купил диплом врача.
Нам могут возразить: доктор должен ставить диагнозы и назначать лечение, проводить сложные операции, а простые процедуры – перевязывать раны, делать инъекции и ставить клизмы – входят в обязанности младшего медицинского персонала: санитаров, фельдшеров, медбратьев…
Но «должен» и «умеет» – немного разные понятия. Врач, допустим, в обычных условиях перевязками и уколами не занимается. Но обязан уметь делать их не хуже, чем подчиненные медики низшего звена. Как иначе проконтролировать работу фельдшера? Попадется неумеха и начнут больные помирать от воздушной эмболии…
Диагност, кстати, доктор Ливси тоже весьма своеобразный. О том, как он лихо диагностировал удар у Билли Бонса: мгновенно, на глазок, даже не пощупав пульс у больного, – мы уже вспоминали. На острове чудеса диагностики продолжаются.
Ливси сам рассказывает нам о том, как осматривал Тома Редрута и ставил ему диагноз:
«Вдруг в кустах щелкнул пистолет. <…> Просвистела пуля и бедняга Том Редрут пошатнулся и во весь рост грохнулся на землю. <…> Перезарядив ружья, мы кинулись к бедному Тому. Капитан и Грей уже осматривали его. Я глянул только краем глаза и сразу понял, что дело безнадежно».
Больше ничего конкретного о ране Редрута доктор нам не сообщает… Однако вот что любопытно: пистолет в кустах «щелкнул». Не грохнул, не бабахнул, – глагол соответствует негромкому звуку. Можно сделать вывод: пистолет небольшого калибра, карманный. Это вполне стыкуется с тем, что матросы отправились на берег по видимости безоружными, – здоровенный армейский или флотский пистоль восемнадцатого века незаметно в карман не спрятать.
Разумеется, и маленькая пулька может натворить больших дел, если попадет в сердце или голову. И все-таки чем меньше калибр пули, тем больше шансов выжить у раненого.
К тому же старый егерь не убит наповал: его перетаскивают в сруб, при этом он остается в сознании, он говорит длинными связными фразами. То есть мозг скорее всего не задет, сердце не прострелено. И легкие не прострелены – такая рана говорить долгими фразами не позволяет, тут же начинается кашель, на губах пузыриться кровь. Так куда же ранили Тома Редрута, что доктор Ливси выдал свой мрачный вердикт, едва лишь взглянув краем глаза? Смертельным могло бы оказаться ранение в живот. Но тогда Редрут умирал бы значительно дольше и мучительнее.
Вероятно, пуля угодила в конечность или в шею. Доктор намекает нам, что задета артерия: «нам удалось без всякой помехи перетащить несчастного егеря через частокол и внести его, истекающего кровью, под крышу блокгауза».
Артериальное кровотечение можно попытаться остановить, наложив жгут. Это азы медицины. Но доктор Ливси не упоминает о том, что он или кто-то иной пытался перевязать раненого. Он сообщает другое: «Мы положили его в сруб умирать». Бедолага Редрут попросту истек кровью. Без медицинской помощи.
«Глянул краем глаза» – вот и весь осмотр.
«Дело безнадежно» – вот и весь диагноз.
«Положили умирать» – вот и все лечение.
Нет, не хотелось бы лечиться у такого доктора…
Рискнем заявить, что никакой доктор Ливси не врач. Он военный, он офицер, – и, как любой военный тех времен, кое-что понимает в военной медицине. Но не врач.
Вернемся еще раз к тому моменту, когда подстрелили Редрута. Доктор, напомним, первым делом перезаряжает оружие, и лишь потом соизволяет обратить внимание на раненого. А его оружие – кремневый мушкет восемнадцатого века, заряжавшийся с дула. Зарядить его целая история, это не обойму вставить в современную винтовку.
Доктор заряжал, а под ногами у него лежал истекающий кровью человек. Не исключено, что спасти его можно было только немедленной помощью… И первыми попытались ему помочь капитан и Грей, отнюдь не медики, а люди, клятву Гиппократа не приносившие. Интересно, доктор Ливси слышал хоть краем уха о такой клятве?
Причем вопрос не стоял ребром: жизнь Тома Редрута или жизни остальных. Пираты один раз выстрелили из пистолета (судя по всему, единственного на тот момент у них) – и поспешили унести ноги, на их стороне численное преимущество, но товарищи доктора вооружены до зубов, атаковать их со складными ножами – самоубийство. Если бы один мушкет из нескольких – принадлежавший доктору Ливси – остался не перезаряженным, никакого изменения в раскладе сил не произошло бы. Но доктор возится с оружием…
Что характерно, все эти резоны доктор Ливси прекрасно понимал. Он несколько ранее сам утверждает: «Много значит быть старым солдатом, но быть доктором значит больше. В нашем деле нельзя терять ни минуты».
«В нашем» – в смысле, во врачебном? Но на практике-то доктор демонстрирует нам реакцию не медика, а опытного солдата.
Первая же боевая стычка – и маска врача слетает с доктора. Мы видим, что перед нами военный. Его главная задача – уничтожение врагов, а не спасение раненых. И руководствуется он в случае с Редрутом не врачебной этикой, а логикой военного, чуть позже цинично сформулированной капитаном: «Пожалуй, не приходится жалеть, что мы избавились от лишнего рта».
Потом доктор свою маску подберет, отряхнет от песочка, снова начнет изображать медика… Но веры ему уже никакой.
* * *
Вспомнилось по аналогии…
В Морском уставе Российского флота, утвержденном в 1720 году Петром Первым, говорилось однозначно: корабельный лекарь в бою никоим образом участвовать не должен. Ему, лекарю, во время морского боя вообще строжайше запрещалось выходить на палубу – должен был находиться неотлучно в лазарете, принимая раненых и оказывая им помощь. А если устанавливалось, что больной или раненый умер от небрежения лекаря, то последнего судили корабельным судом за убийство. И приговаривали к казни. И корабельный профос приводил приговор в исполнение.
Можно держать пари на что угодно: процент выживших раненых в петровском флоте был в разы выше, чем аналогичный показатель у бедолаг с «Испаньолы», угодивших на попечение доктора Ливси.
* * *
Еще один интересный вопрос – а кто Ливси по национальности?
Фамилия у него звучит по-шотландски… Хотя явно выдумана, в шотландской истории персонажи с такими фамилиями не светились. В английской, впрочем, тоже.
Но имелись в Шотландии (и сейчас имеются) два клана с похожими родовыми фамилиями: Лесли и Ливингстоны, и фамилия доктора звучит так, словно образована от слияния этих двух.
Оба клана так называемые равнинные – и в самом деле, доктор Ливси абсолютно не похож на сурового шотландского горца, носящего килт, играющего на волынке и рубящего врагов в капусту дедовским палашом. Но равнинные шотландцы хорошего происхождения к описанному времени мало отличались от английских джентри.
Возможно, впрочем, что Ливингстоны здесь ни при чем: Александр Лесли, один из виднейших представителей своего клана, во время гражданской войны в Англии был пожалован титулом графа Ливен… Фамилия доктора может быть образована слиянием этого титула с клановой фамилией Лесли – так, чтобы звучала по-шотландски.
Совпадение? Случайное созвучие? Едва ли… Во-первых, Стивенсон сам был шотландцем и неплохо разбирался в генеалогии кланов. Во-вторых, имена своим героям мэтр придумывал не абы как, а весьма тщательно.
Пример: Бен Ганн, бывший пират, три года робинзонивший на острове. Тоже шотландская клановая фамилия, только из горной Шотландии. А у клана Ганнов имелись септы – то есть семейства, связанные с кланом тесным родством, но носящие другую фамилию. Среди прочих ганновских септов – Робинсоны. Сейчас мало кто вспоминает, что мать знаменитого Робинзона Крузо была шотландкой и носила девичью фамилию Робинсон – то есть происходила именно из этого септа.
И имечко у Бена Ганна под стать фамилии. Бенджамин (иначе Вениамин), если кто забыл, – библейский персонаж, сын Иосифа и Рахили, и имя его переводится с древнееврейского как счастливчик, везунчик (дословно – сын правой руки). Кому ж найти без всякой карты зарытое на острове сокровище, как не счастливчику и везунчику?
Поэтому пока допустим, что доктор Ливси – шотландец. Чуть позже мы увидим, что Джим Хокинс сообщает нам много фактов, на первый взгляд незаметных, но постепенно превращающих это допущение в уверенность.
Глава четвертая
К вопросу о точной дате
Пожалуй, пришла пора как можно более точно датировать описанные в мемуаре Джима Хокинса события. Без этого двигаться дальше сложно… Не установив точную дату, например, трудно понять, зачем в окрестностях Бристоля поселился шотландец, выдающий себя за врача…
Косвенных датировок в истории, излагаемой нам Джимом Хокинсом и отчасти (по меньшей мере в трех главах) доктором Ливси, множество.
А точная дата названа лишь одна, да и то имеющая весьма опосредованное отношения к событиям. Но она сразу бросается в глаза, она занозой торчит из текста, и логично бы именно ее взять за точку отсчета, но не будем спешить.
Зададимся вопросом: а почему, собственно, все прочие даты или не названы, или вымараны из текста? А эта красуется, как баобаб в саванне, за много миль привлекая внимание? Не ложная ли она, случайно?
Именно так.
Дата ложная, и лживость мемуариста, сочинившего ее, мы докажем уже в этой главе. Но сначала займемся датировкой, пользуясь упоминаниями в тексте известных людей и событий.
Самый известная историческая личность из упоминаемых в тексте – английский король Георг. Хокинс и не скрывает особо, что дело происходит при правлении этого монарха… Беда в том, что имя царствующего короля мы знаем, а его порядковый номер среди прочих Георгов остается неизвестным. Маленькая хитрость не то Хокинса-мемуариста, не то Ливси-редактора – датировать события таким образом все равно что не датировать их вообще. Георги Ганноверские в количестве трех персон и с номерами с Первого по Третий правили Великобританией в течение века с лишним, причем без перерывов – один наследовал другому. Придумывая имена первенцам, монархи ганноверской династии особо фантазию не напрягали: а назовем-ка Георгом, в честь папы или дедушки… И называли.
Однако первые полтора десятилетия восемнадцатого века – правление королевы Анны – можно смело отсечь. Еще три десятка лет, вплоть до 1746 года, отсекает упоминание доктора Ливси о том, что он участвовал в сражении при Фонтенуа. Битва состоялась в мае 1745 года, значит, визиты Черного Пса и слепого Пью в «Адмирал Бенбоу» никак не могли состояться раньше 1746 года, поскольку происходили в январе.
Проблема в том, что Ливси – человек без возраста, как и прочие персонажи этой истории. Его действия на острове позволяют заподозрить, что он далеко не стар, но не более того. Доктор вполне мог биться при Фонтенуа в молодости, затем изучить медицину, стать мировым судьей, и где-нибудь в 1770 году отправиться за сокровищами вполне бодрым сорокапятилетним человеком… И с той же вероятностью рейд за сокровищами Флинта мог произойти спустя несколько месяцев после Фонтенуа.