intrate per angustam portam quia lata porta et spatiosa via quae ducit ad perditionem et multi sunt qui intrant per eam
quam angusta porta et arta via quae ducit ad vitam et pauci sunt qui inveniunt eam
(Mt.7:13,14).
— Верно. Это не просто врезано в камень над главным входом — всякий, кто проходит под этой надписью, должен столь же глубоко выцарапать это в себе, на лбу написать, если иначе не может усвоить. Кому это не по силам, тот через те же двери вылетает вон. Думаешь, ты в ином положении? Осознай одну простую вещь, Гессе: здесь ты не инквизитор. Там, за этими стенами, встреться мы по службе, ты, может, и будешь иметь право спорить со мной и отдавать мне приказы, но здесь — здесь приказываю я. Здесь мне плевать на твои полномочия, на твой первый ранг, на императорское благоволение и прочую хрень, здесь в моей воле решать, останешься ли ты в должности следователя вообще. Что? — с наигранным участием уточнил инструктор, когда Курт вскинул голову, глядя на него растерянно. — А ты мнил, что тебе прописали отпуск на альпийской природе?
— Вы не можете решать… — начал он, и тот оборвал:
— Могу. Для того ты и здесь. Все твои подвиги описаны в сопроводительных документах, Гессе, я знаю о тебе практически все; и какой вывод следует из этого? Вывод такой: тебя мне отдали, чтобы я решил, насколько готов ты к продолжению службы. В ней ты уже сошелся и еще не раз сойдешься с теми, кто перешибет тебя одним плевком, если ты не сумеешь противопоставить их силе — свою. Сила же твоя всего-навсего в выносливости и боевых навыках.
— Не только, — возразил Курт уже чуть увереннее и нахальнее.
— Да, — не стал спорить тот. — Еще ты умеешь заградить мозги от попыток в них залезть; и это тоже недурно, однако — как ты будешь это делать, если уже теперь ты не можешь натужить их даже для того, чтоб просто зачитать хорошо тебе известный кусок Евангелия?.. Любой мало-мальски неленивый малефик-мозгодолб сейчас мог бы сделать из тебя куклу, готовую по его приказу отплясывать нагишом на алтаре. И вот что ты должен уяснить: если я не увижу подтверждения хваленой двужильности, о которой такими восторгами кишит твоя recensio — твоему начальству я рекомендую отстранить тебя от оперативной работы. Сейчас я вижу, что ты не выносливей любого из моих парней. Чего я невижу? не вижу смысла в твоем пребывании здесь; у меня и так есть чем заняться вместо того, чтоб расходовать время на доходяг. Сегодня день испытания, в который я вынесу свой вердикт — стану ли я натаскивать тебя вообще или вышлю обратно с припиской «не годен». Словом, Гессе, если служба тебе дорога, и остаток дней ты не желаешь провести в архиве в обнимку с чернильницей — бегом вперед; остановишься раньше, чем я велю — прощайся со Знаком следователя на веки вечные. Итак, встал или собирай пожитки.
Он встал…
Десять кругов ада, медленно проползло в голове, когда его вывернуло наизнанку. Когда же сознание внезапно отключилось, подумать он не успел уже ничего.
— Будем считать, ты не безнадежен, — без каких-либо предисловий подытожил инструктор, когда он пришел в себя. — Продышался?
— Да, — отозвался Курт настороженно, и тот кивнул:
— Славно. Еще полкруга — до плаца. Бегом.
Утро следующего дня он встретил полутрупом — каждая мышца трещала при малейшей попытке шевельнуться, ноги отказывались передвигаться вовсе, а покрывающие все тело синяки и глубокие ссадины, оставленные старшим инструктором при их недолгой стычке на плацу, вгоняли и без того ниспавший дух в состояние унылой тоски — стоило лишь задуматься о том, что каждый из этих ударов мог быть (и был бы в действительном бою) нанесен заточенным лезвием. До сих пор Курт почитал себя неплохим бойцом — и, надо сказать, не без оснований, возможностей испытать и подтвердить это практически была масса; и неспроста любой в Германии, от студента до капитана городских стражей (ну, кроме, быть может, господ рыцарей, коим, как известно, и адово серное озеро по колено…), рискнет столкнуться в драке с выпускником академии святого Макария лишь по суровой необходимости либо же по непроходимой глупости. С инквизитором лучше не связываться — и не только по причине страшной кары за покушение, это знает всякий. Знал и он сам — до вчерашнего дня, когда Альфред Хауэр объяснил, насколько глубоко было его заблуждение…
— Не стану понапрасну порочить ваших наставников, — заметил тот, пока Курт, кривясь и шипя, приседал и размахивал руками, пытаясь пробудить окаменевшие мышцы к жизни. — Для рядового следователя, быть может, этих умений и довольно — довольно, чтобы заломать рядового вояку; а малефики, они ведь частенько имеют гнусное обыкновение шляться в окружении доброй охраны — тебе ли не знать. И неспроста ведь в обстоятельствах чрезвычайных руководство обращается к кому?.. Верно, к нам. Когда речь идет о нешуточных вопросах, прибывает зондергруппа. Вот только наши парни посвящают этому годы, день за днем, а я должен сделать из тебя человека за три месяца; задача невозможная…
— Возможно все, — возразил Курт угрюмо, скосясь на инструктора исподлобья. — Кроме того, позволю себе напомнить, если уж вы должны — следовательно, можете.
— А ты не умничай, — осадил Хауэр. — Я не смогу ничего, если ты станешь отлынивать и перечить.
— Не стану, — заверил он коротко. — Не приучен.
Прекословить Курт действительно перестал, возмутившись лишь однажды, когда инструктор, принарядив его в кольчугу, увешав оружием и снабдив тяжелой дорожной сумкой, скомандовал свое обычное «бегом». Пытаясь следить за словами и понимая при том, что обороты избирает не самые учтивые, Курт заметил, что отдавать приказы несложно, и сам он постиг сию науку в совершенстве, каковой факт несомненно даст прочувствовать майстеру инструктору, когда им доведется повстречаться в будущем в иных обстоятельствах.
— Не доведется, — безрадостно усмехнулся Хауэр. — Покомандовать мной вам не светит, майстер инквизитор, на оперативную работу меня не выпускают — берегут. Я умею делать хороших бойцов из таких вот олухов, и заменить меня некем… Намекаешь, Гессе, что я требую от тебя невозможного? Знаешь, всем здесь рано или поздно приходила в голову мысль, что Хауэр заплесневел, разгуливая по плацу и покрикивая на других. Ты не первый… Жди. Переведи дух — сейчас не помешает.
Инструктор возвратился спустя четверть часа — так же облаченным в тяжелую кольчугу, так же вооруженным до зубов, с такой же до отказа набитой сумой.
— Подержи, — сбросив мешок на руки Курту, предложил тот, ухмыльнувшись, когда он присел, едва не выронив. — Дабы ты не думал, будто я насовал туда перьев… А теперь — вперед. И учти: за каждый шаг, на который ты отстанешь, бежишь лишний круг.
Лишних кругов было три, но более всего убивало не это, а то, что Хауэр одолел и их тоже — все так же впереди. Не запыхавшийся старший инструктор, когда он, пробежав последние шаги, повалился в холодный снег коленями, покровительственно хлопнул по плечу, заметив с одобрением:
— Ведь можешь. Можешь и больше, когда надо. А раз можешь, значит, впредь и будешь. А теперь, если не хочешь завтра плеваться кровью, поднимись на ноги и отдышись.
… — Не хватай ртом воздух, как полудохлая рыба — возьми себя в руки и заставь вдыхать медленно. В этом все дело, — пояснял инструктор наутро, когда Курт снова стоял на четвереньках в хрусткой снежной крупе, поднимая себя на ноги с невероятным усилием. — Потому ты сейчас готов издохнуть на месте, а я в силах говорить. Потому ты отставал. Натренировать ноги резво переступать — ерунда, не это главное; если ты решил, что я норовлю сделать из тебя бегуна на ярмарочную потеху, ты ошибся. Дыхание — вот за чем ты должен следить. Как певец на клире. Дыхание — средоточие жизни, Гессе, и от того, как ты дышишь, зависит и состояние твоего тела, и состояние духа. Вынуди разгневанного человека сделать несколько глубоких вдохов — и половина гнева уйдет. В бою лишь на минуту сбей дыхание…
— Знаю, — оборвал Курт довольно невежливо, и тот кивнул:
— Ну, хоть этому вас научили… Эти дни мы состязались в скорости, лишь чтобы показать тебе, что такое возможно — быстро, далеко и не уставая, однако впредь я стану обучать тебя не этому. Вот так, обвешанный железом и барахлом, человек может бежать целый день. Тронувшись в путь с рассветом, остановиться на отдых лишь вечером, и это не отголоски легенд о древних воинах, могущих взгрузить на плечи осадную башню. Я это могу. Поверь на слово. И мои парни это могут; кто хуже, кто лучше, но могут. Запомни еще одно. Это не выбито в камне, но должно быть прописано в твоем разуме, в памяти, в существе твоем, осознано и прожито. Человек может все. Создавая венец природы, Господь заложил в него многое, заложил главное — способность учиться, и учиться всему . Нужно лишь желание, время и верный подход, но — человек может все . Запомни. А теперь я поясню: я истязаю тебя этой, как тебе может показаться, бессмысленной беготней, потому что именно этот подход в твоем случае и является верным, если у тебя действительно есть желание учиться. Ты научишься правильно дышать, что пригодится в боях, каковых, я так мыслю, на твоем веку будет немало. Вам говорили в академии, что задача инквизитора не сводится к тому, чтобы уметь выстаивать по два часа в схватке?.. Плюнь и забудь. Чушь. Ты должен это уметь. Вот тебе пример. Ворвавшись в дом очередного малефика, ты видишь, что он один — ни стражи, ни наемников с невообразимыми мечами, ни арбалетчиков, лишь он один, вооруженный одним клинком. Правда, управляется с ним дай Боже… Ты убил на него четверть часа времени и уйму сил и, наконец, сумел пробить. Вот только твой меч не пускает ему кровь, а проходит сквозь него, как сквозь дым. Иллюзия. Злой, уже задыхающийся, ты вламываешься в следующую комнату, где этот самый малефик похохатывает над твоими потугами. И снова стычка. И — что? Снова иллюзия. Когда, в конце концов, ты доползаешь до него самого, он может брать тебя голыми руками.