Ты всем надоел, – громко сказала дама, давеча переживавшая из-за муарового платья.
– А это Василиса Прокофьевна Регинина, наша «гранд-дама», – подвел к ней мецената Штерн. – Гениально сыграла королеву Гертруду, все рецензенты отметили.
– Назвали «неувядающей», – подхватил сосед «гранд-дамы» – тот, что с голубоватыми сединами.
Под приглушенное хихиканье монументальная Василиса Прокофьевна метнула изничтожающий взгляд на шутника.
– Голос с того света, – процедила она. – Покойникам надлежит молчать.
Смешки стали громче.
Отношения внутри труппы непросты, атмосфера перенасыщена электричеством, констатировал Эраст Петрович.
Регинина вскинула полный подбородок:
– Нет худшей беды для актрисы, чем слишком долго цепляться за амплуа героини. Нужно уметь вовремя перейти из одного женского возраста в другой. Я буду вечно благодарна Ною Ноевичу за то, что он уговорил меня покончить с Дездемонами, Корделиями и Джульеттами. Господи, какое освобождение не молодиться, не впадать в истерику из-за каждой новой морщинки! Теперь я могу хоть до самой смерти спокойно играть Екатерин Великих и Кабаних. Ем пирожные, набрала сорок фунтов и нисколько не мучаюсь!
Сказано это было с истинным величием. Штерн воскликнул:
– Королева! Истинно regina! Угрызайтесь, голубчик, что упустили свое счастье, – с укором молвил он седовласому. – Это наш «резонер» Лев Спиридонович Разумовский, мудрейший человек, хоть и бывает колок. В прошлом первый любовник. И, кажется, не только по сцене, а, Лев Спиридонович? Откройте наконец тайну, из-за чего вы развелись с Василисой Прокофьевной? Почему она называет вас «мертвецом» и «покойником»?
Заметив среди актеров оживление, Фандорин догадался, что эта тема в театре пользуется популярностью, и удивился: не странно ли – держать в небольшой труппе бывших супругов, которые к тому же не сумели сохранить добрых отношений?
– Василиса зовет меня так, потому что я для нее умер, – с кроткой печалью ответил «резонер». – Я действительно совершил чудовищную вещь, которой нет прощенья. Не то чтобы я о нем, впрочем, умолял… А подробности пусть останутся между нами.
– Труп. Живой труп, – скривила губы Регинина, употребив название пьесы, о которой в этом сезоне говорила вся Россия.
Шустров вдруг оживился.
– Вот именно, – сказал он. – «Живой труп» – отличный пример того, как театр с кинематографом поддерживают и рекламируют друг друга. После графа Толстого осталась неопубликованная пьеса, ее текст таинственным образом попадает к моему конкуренту Перскому, и тот уже начал снимать фильму, не дожидаясь выхода спектакля! Содержание никому неизвестно, машинописные копии выкрадываются, перепродаются по триста рублей! Семья покойного подает в суд! Представляю, как публика будет рваться и в кинематографы, и в театры! Отличная композиция! Мы с вами об этом поговорим позднее.
Он успокоился так же внезапно, как возбудился. Все смотрели на предпринимателя с почтительным недоумением.
– Мой помощник Девяткин, – показал Ной Ноевич на укушенного. – А также актер без амплуа, так называемый «содействующий». Его история в некотором роде уникальна. Вырос в кадетском корпусе, служил в саперном батальоне где-то в Бешбармаке…
– На Мангышлаке, – поправил Девяткин.
– В общем, в жуткой дыре, где главный культурный аттракцион – свиной рынок.
– В общем, в жуткой дыре, где главный культурный аттракцион – свиной рынок.
Второй режиссер опять поправил:
– Не свиной – конный. Свиней там не разводят, это мусульманские земли.
– И вдруг заезжает к ним на гастроли какой-то театришко. Дрянной, но с классическим репертуаром. Наш поручик сражен, влюблен, околдован! Бросает службу, поступает на сцену под романтическим псевдонимом, кошмарно играет в кошмарных постановках. А потом новое чудо. Проездом в Петербурге попадает на мой спектакль и наконец понимает, что такое настоящий театр. Приходит ко мне, умоляет взять кем угодно. Я разбираюсь в людях – это моя профессия. Взял помощником и ни разу о том не пожалел. А вчера Девяткин проявил себя героем. Ну-да вы, Андрей Гордеевич, конечно, знаете.
– Знаю. – Шустров крепко пожал ассистенту левую, не забинтованную руку. – Вы молодец. Спасли всех нас от больших убытков.
У Эраста Петровича приподнялась левая бровь, а настроение вдруг улучшилось. Если для мецената здоровье Элизы – всего лишь вопрос «убытков», то… Это совсем другое дело.
– Я сделал это не из-за ваших убытков, – пробормотал Девяткин, но гостя уже знакомили со следующим артистом.
– Костя Ловчилин. Как следует из псевдонима – актер на роли ловчил и плутов, – представил Штерн молодого человека с невероятно живой физиономией. – Играл Труффальдино, Лепорелло, Скапена.
Тот провел рукой по буйным кудрявым волосам, оскалил толстогубый рот и шутовски поклонился:
– К услугам вашего сиятельства.
– Смешное лицо, – одобрительно заметил Шустров. – Я заказывал провести исследование. Публика любит комиков почти так же, как роковых женщин.
– Наше дело лакейское. Кого прикажете, того и сыграем. Угодно роковую женщину? Рад стараться! – по-солдатски отсалютовал Ловчилин и тут же очень похоже изобразил Альтаирскую: затуманил взор, изящно переплел руки и даже полуулыбку воспроизвел.
Все актеры, даже сама Луантэн, засмеялись. Не развеселились только двое: Шустров, который с серьезным видом покивал головой, да Фандорин – ему кривлянье показалось неприятным.
– А вот наша «субретка», Серафимочка Клубникина. Я ее увидел Сюзанной в «Женитьбе Фигаро» и сразу пригласил в труппу.
Хорошенькая пухлая блондинка присела в быстром книксене.
– А правду говорят, что вы холостой? – спросила она – чертики в глазах так и запрыгали.
– Да, но скоро собираюсь жениться, – ровно ответил Шустров, не откликаясь на заигрывание. – Пора уже. Возраст.
Долговязая дама с костлявым лицом, скривив огромный рот, сказала громким сценическим шепотом (как пишут драматурги, «в сторону»):
– Отбой, Сима. Не по наживке рыба.
– Ксантиппа Петровна Лисицкая – «злодейка», – протянул в ее сторону длань режиссер. – Так сказать, лиса-интриганка. Раньше выступала в комическом амплуа, не слишком успешно. Но я открыл ее истинное призвание. Была у меня отменной леди Макбет, и в «Трех сестрах» очень хороша. Ее Наталья заставляет публику прямо-таки кипеть от ненависти.
– Жанр детской сказки тоже очень перспективен, – заметил на это Шустров, следуя какой-то своей внутренней логике. Впрочем, он объяснил: – Снежная королева из вас может получиться. Страшная, малыши плакать будут.