— Павел Афанасьевич, а наши знаменитые Бугровы какого толка? — почтительно поинтересовался Лыков.
— Они беглопоповцы. Это своего рода подвид, разновидность поповцев. Когда в конце сороковых Николай Павлович запретил «перебегать» попам из канонической церкви, это течение едва не прекратилось; часть верующих даже перешла в беспоповцы. Но оставшиеся приспособились и очень даже неплохо существуют в рамках австрийской иерархии. Бугровы очень влиятельные люди не только в Нижнем Новгороде и, кстати, хорошо известны государю.
Теперь беспоповцы. Здесь тоже есть свои разновидности: имеются монинцы и федосеевцы, но последние уже исчезают. Федосеевское согласие, по имени дьяка Федосия Васильева, умершего в тюрьме в 1711 году, развилось сначала в Польше; при Екатерине была создана в Москве за Преображенской заставой богатая Преображенская община, с кладбищем, богадельней и часовней. Однако она не выдержала репрессий императора Николая Павловича и в 1840 году закрылась, а самые богатые прихожане перешли к монинцам, или беспоповцам поморского согласия. Преображенской общиной много лет управлял род знаменитых капиталистов Гучковых: сначала Федор Алексеевич, затем его сын Ефим Федорович. Когда репрессии усилились, старый Гучков взял себе «на хранение» сундук, в котором было общинных денег и ценностей на 12 миллионов рублей. С этого сундука и пошло настоящее богатство фамилии Гучковых, которые вскоре благополучно перешли в единоверие.
Монинцы в отличие от федосеевцев уцелели. Их Покровская община была создана почти одновременно с Рогожской, при Екатерине, и благополучно здравствует по сию пору. Капиталы и у них не маленькие, но до рогожцев им — как до Луны. Кроме того, там сейчас тоже раскол — есть новое и старое согласия, отличающиеся обрядами. Я думаю, что к делу с завещанием Аввакума они не причастны.
Это были основные согласия. Староверы очень многочисленны, а после отмены крепостного права их ряды весьма умножились, в старую веру переходили целыми селами. У нас в Нижегородской губернии, например, к ним принадлежит почти половина населения. А в классе капиталистов во всей стране у них подавляющее превосходство: восемь из десяти самых богатых купцов и промышленников — староверы.
Теперь секты. Самые распространенные, если отбросить не интересных нам бегунов — это хлысты, скопцы, духоборы и молокане.
— Хлыстов у нас изрядно, — глубокомысленно вставил Львов.
— Это действительно так, — улыбнулся Благово. — Хлысты в нашей губернии исторически влиятельны: первый их «христос» — Иван Суслов — держал свой «корабль», то есть хлыстовскую общину, в Павлове-на-Оке. Второй «христос» — Прокопий Лупкин — отбывал у нас в Нижнем Новгороде ссылку за участие в 1689 году в стрелецком бунте. Сильный «корабль» уже более ста лет находится в Ворсме. Один из самых выдающихся хлыстовских «христов», знаменитый Радаев, философ и религиозный мистик, почти двадцать лет держал арзамасский «корабль». Когда в 1856 году он был посажен в тюрьму, а затем выслан, выяснилось, что он жил одновременно с тринадцатью женщинами!
Хлысты — одна из наиболее законспирированных сект. Их «корабли» не очень многочисленны, но имеются почти повсеместно; у них свои условные сигналы и шифры, пароли, явочные квартиры, их связные легко пересекают всю Россию втайне от властей. Правда, как и везде, тут тоже начались раздоры, выделились прыгуны, купидоны и прочие течения, но, честно говоря, о хлыстах доподлинно почти ничего не известно. На мой взгляд, они заинтересованы в росте своего влияния и вполне способны нанять Осипа Лякина, чтобы ослабить Рогожу.
Далее по влиятельности идут печально знаменитые скопцы. Они выделились из хлыстов, но начало их темно. Первым проповедником этого изуверства стал некий Андрей Блохин, крестьянин села Брасова Севского уезда. Он лично разработал теорию секты, и он же перешел от нее к практике, оскопив сам себя. Блохин оскопил (или, как они говорят, убелил) и своего товарища, знаменитого впоследствии Кондратия Селиванова. Затем уже вдвоем они приобщили в Орловской губернии более 60 человек, и власти ничего об этом не знали, пока одна крестьянка не рассказала священнику на исповеди, что ее муж во время купания с соседом узнал о его оскоплении. Батюшка немедленно донес об этом по команде, и в 1772 году был проведен первый процесс по скопцам. Блохина били батогами и сослали на вечную каторгу в Нерчинск, Селиванов два года скрывался, но тоже был схвачен и сослан в Сибирь. Однако звезда его не закатилась. Сибирские купцы устроили ему побег из ссылки и объявили его чудесно спасшимся от смерти императором Петром III. Для этой цели был даже подкуплен бывший лакей Петра III Кобелев, который всюду подтверждал царственное происхождение Селиванова…
Скопцы действовали сплоченнее других раскольников и быстро составили огромные частные и значительный общинный капитал. В отличие от прочих, их вожди — Ненастьевы, Солодовниковы, Костровы — жили в Петербурге; может быть, поэтому хлыстов всегда тянуло к власти политической, а не «рублевой». Селиванов был случайно арестован в 1797 году и имел личную встречу с Павлом, по итогам которой был помещен в Обуховский дом для умалишенных. После восхождения на престол Александра последний дважды лично встречался с Селивановым — в 1802 и 1809 годах. Скопческий патриарх открыто жил в столице, в специально для него построенном роскошно отделанном здании, где принимал многочисленных паломников в роли живого бога.
В 1804 году великосветский скопец камергер Елянский обратился к императору с запиской о переустройстве России. В ней скопцы предлагали себя на службу государству, при условии что вся империя должна перестроиться согласно их указаниям. На каждый корабль, в каждый полк и каждый город назначаются по два монаха-скопца в качестве советников и по одному предсказателю, а военная и гражданская администрации должны следовать их указаниям. Сам Селиванов должен состоять при особе государя…
Прочтя этот бред, Елянского наверху сочли сумасшедшим и посадили в суздальскую монастырскую тюрьму; в 1820 году туда же заключили и престарелого Селиванова. После этого скопцы сильно законспирировались и сейчас о них почти ничего не известно. В 1871 году в Москве осудили 37 скопцов, а 1872 — еще 136 человек в Мелитополе. По законам Российской империи за оскопление полагается каторга; секта скопцов объявлена особо вредной. Если наши искомые противники — скопцы, то выявить их будет особенно трудно…
— Извините, Павел Афанасьевич, но я не могу понять, почему скопцы не вымерли как секта? — не удержался Лыков. — Ну, оскопили они себя единожды, детей у них уже больше никогда не будет. А новые волонтеры откуда возьмутся, при отсутствии потомства и, следовательно, наследников? И потом — лишать себя эдакой важной части жизни… Уродство какое-то.
— Это для нас с вами уродство, — терпеливо пояснил надворный советник. — А для некоторой, конечно, не многочисленной, части людей это единственный способ радикально избавиться от похоти и соблазнов. Кого-то он привлекает. А наследницей оскопившихся купцов становится сама секта, отсюда, собственно, и ее значительные богатства. Скопчество — удел узкой группы, но спайка внутри нее огромная, тем эти фанатики и опасны.
Ну-с, остаются еще духоборы и молокане. Если коротко, то духоборы тоже вышли из хлыстов: создателем секты стал скупщик шерсти из Тамбовской губернии Илларион Побирохин, который вербовал адептов, разъезжая по своим торговым делам. Кончил он Сибирью, после того как торжественно вступил в Тамбов с двенадцатью «апостолами», чтобы «судить вселенную».
Зять Побирохина Семен Уклеин разошелся с тестем в вопросе о последнем суде и создал секту молокан.
При Александре обе секты процветали и накопили капиталы, при Николае были разгромлены. Сейчас они имеют сильные колонии на Кавказе и несколько — в Поволжье. Во время последней войны духоборы получили очень выгодные контракты и заработали на этом миллионы. Но, учитывая, что все их интересы на Кавказе и общероссийское мессианство их не очень интересует, я думаю, с Лякиным якшаются не они.
Итак, резюме, господа, — перевел дух Благово. — Искомые нами конкуренты Рогожской общины, желающие перехватить рукопись Аввакума и нанявшие с этой целью Осю Душегуба, это: или поповцы-«раздорники», или хлысты, или скопцы.
— Как же выяснить, кто именно из них? — в сердцах сказал Львов. — Все они наполовину подпольщики, слова правды никто не скажет.
— Найдем продавцов рукописи — найдем и заказчиков убийств, — убежденно ответил Благово. — Продавцы вели же переговоры с ними. Поэтому, Алексей Николаевич — сегодня отдохните, а завтра с самого утра езжайте на Скобу, в Гостиный двор. Там есть на втором этаже две лавки, торгующие иконами…
— Но ведь на время ярмарки Гостиный двор закрывается, все купцы переезжают сюда.
— Двор закроется через неделю, к Макарию Желтоводскому; пока он еще работает. Так вот, в одной из лавок, в той, где хозяйкой вдова, найдете адрес начетчика Петра Васильевича. Это забавный тип и лучший в городе полемист и трактователь священных книг. Притом прожженная шельма: скупает у своих братьев-староверов из Заволжья иконы дониконианского письма за рубли, а продает рогожцам да монинцам за сотни и тысячи. Как найдете его — скажете, что от меня. Он мне обязан тем, что до сих пор не в Сибири… Уж Петр-то Васильевич точно знает, у кого рукопись Аввакума и кто ею интересуется. Если он назовет вам продавцов, немедленно заберите их и доставьте к полицмейстеру. Если же он побоится, а такое более вероятно, то ведите старика ко мне; я буду здесь завтра с девяти и сам с ним поговорю. Все, Алексей Николаевич, идите домой, вам сегодня и так досталось. Уже вечер, начетчика все равно не найти, он сейчас наверняка в каком-нибудь тайном моленном доме заседает. До завтра!
И Благово буквально вытолкал Алексея из кабинета. Но идти домой Лыков не мог, пока не вернется из своей опасной вылазки Здобнов, поэтому он спустился вниз, в съезжую, сел там в уголке и принялся ждать. Так он просидел три часа, беспокойство его все нарастало. Чтобы чем-то занять себя, Алексей помог надзирателю третьего квартала составить протокол о срезании кошелька у купца из Моршанска, вместе с городовым Васильевым оттащил в холодную буйного пьяного ростом чуть не с Каланчу. К полуночи он окончательно оцепенел от дурных ожиданий, сел напротив входной двери и смотрел на нее, не откликаясь на разговор.
Пришел сдавать смену Ничепоруков и тоже молча сел рядом, глядя на дверь.
Вид на Нижнепосадский гостиный двор, Рождественскую улицу и Стрелку от Ивановской башни кремля.
В час ночи снаружи раздался грохот коляски, громкие голоса и в съезжую как-то боком, семеня ногами, вбежал Здобнов в мастерски наклеенной бороде и упал на стул. Все кинулись к нему. Алексей увидел, как по рукам сыщика стекает кровь; Иван Иванович зажимал рану в левом боку и хрипло дышал.
— Доктора, живо! — загремел на всю часть Ничепоруков, а Лыков молча, быстро и ловко начал снимать со Здобнова напитанные кровью кафтан и поддевку.
На войне Алексей видел много ранений и хорошо научился оказывать первую помощь. Первое, что он сказал, увидев рану, было облегченное:
— Слава Богу!
— Что там, Лешка? — морщась от боли, спросил Здобнов.
— Все обойдется, Иван Иванович, рана очень удачная — ниже легкого и выше почки, в неопасное место, через месяц будете плясать. Правда, большая кровопотеря. Сейчас я вас перевяжу.