Мой дорогой малыш.
Последовал новый пароксизм плача, при этом плечи матери ужасным образом дергались вверх-вниз, а стул, на котором она сидела, сотрясался. Реймонд понимал — в этом нет фальши. Она действительно сильно расстроена. Но не из-за того же, что он попал в больницу, в самом деле? С крошечного носового платка сорвалась сопля и прилипла к ее щеке. Реймонд на мгновенье закрыл глаза; он не скажет ей, что заметил это. Его охватило чувство глубокого удовлетворения при мысли о том, что, простившись с ним, мать глянет в зеркало и увидит эту гадость на своем лице.
— Ты такая притворщица, мама. Господи, я чувствую это, как всегда чувствовал такие вещи, и уверен, что ты уже несколько дней по телефону надоедаешь врачам, а теперь явилась сюда, точно на дешевую распродажу. Или, может, прихватила с собой деятелей с радио и пытаешься выжать что-нибудь из того факта, что я тоже существую в твоей жизни.
В его голосе звучала горечь, взгляд был холоден, а глаза — сухи.
— Я вынуждена быть притворщицей. — Она выпрямилась, добавив к звучанию своего голоса несколько стальных ноток — словно китового уса в корсет. — И правдивой тоже. Потому что я — защита и источник мужества для всех людей, которых когда-либо знала, в том числе и для самой себя. За исключением моего отца. В этом мире так много обмана, что противостоять ему можно только с помощью обмана, как против стали действенна лишь сталь. Мягкость — не подходящий способ борьбы с жестокостью.
Присущая Элеонор язвительность вытеснила печаль. Ее лицо превратилось в грубо слепленную маску из поблекших красок и разрушенной текстуры, волосы напоминали бахрому старой лампы, и сопля самым омерзительным образом поблескивала на левой щеке, но мать снова стала самой собой, и Реймонд испытал чувство огромного облегчения.
— Как поживает Джонни?
— Прекрасно. Он тоже приехал бы, но эта комиссия только что закончила работать с ним… Ну, подождем, посмотрим, сколько из них будут переизбраны! — Она шумно, презрительно фыркнула. — Ну, я велела ему оставаться там и смущать их взглядом. Тебе от Джонни все равно никакого толку, поэтому мне непонятно, с какой стати ты спрашиваешь о нем, разве что тебя гложет чувство вины.
— Да, меня гложет чувство вины.
— Перед кем?
— Перед Джози.
— Кто это такая?
— Джози Джордан. Дочь сенатора.
— А-а… Ну, да. Почему тебя гложет чувство вины? — спросила мать.
— Почему? Потому что она думает, что я сбежал от нее.
— Реймонд! Зачем ты все так драматизируешь? Ведь вы тогда были совсем детьми!
— Я все время думал об этом с тех пор, как я получил медали, с тех пор, как вернулся из Кореи, где провел два года, с тех пор, как ты начала изображать из себя двух разных людей — ну, ты понимаешь, с одной стороны, вроде бы, честность, материнские чувства и раскаяние по поводу того, что жизнь развела нас в разные стороны, а на самом деле ты отдалилась от меня, холодно и отстраненно, И я подумал об этом, когда увидел тебя сегодня утром. Я решил, что, пока мы не заговорили совсем уж начистоту и не возненавидели друг друга, можно просто выразить Джози свое уважение… ну, ты знаешь… хотя бы упомянув мимоходом ее имя, как говорят о мертвых. — Голос у Реймонда дрожал, а глаза увлажнились.
Она снова заплакала, как будто сын напомнил ей о чем-то, что первоначально инициировало ее слезы. Лимонно-желтый солнечный свет, отражаясь от ослепительно белой стены, падал Элеонор на спину и, точно огни Святого Эльма, сверкал вокруг ее нелепой маленькой зеленой шляпки — точнее, намека на шляпку — тщательно отобранной за семьдесят долларов ведущим модельером, который был убежден, что, создавая подобные головные уборы, вносит неоценимый вклад в культуру.
— Что у
Два дня спустя, сразу после того, как Реймонд со все еще загипсованной ногой пообедал у себя в комнате в «Свардоне», к нему пришли Зилков и американский оператор, принесли колоду игральных карт и дали детальные инструкции, как именно он должен убить Холборна Гейнеса. Произойти все должно было этой ночью, в три сорок пять. Гейнес жил в многоквартирном доме, один. После того, как в час ночи ночной сторож уходил, в доме продолжал работать лифт. Швейцара не было. У Зилкова имелись ключи от подъезда и от квартиры Гейнеса, располагавшейся на девятом этаже. Согласно карандашному наброску она состояла из трех комнат и ванной. Предполагалось, что Гейнес будет в спальне, где Реймонд и задушит его; это был самый простой способ, при условии, что жильцы соседних квартир ничего не услышат. Зилков добавил, что «Реймонд должен взять себе за правило, раз и навсегда, что в случае, если кто угодно, повторяю, кто угодно, заметит его в процессе выполнения задания, этот человек или эти люди должны быть уничтожены».