Чувствовал я себя ужасно и знал, что дальше будет хуже. Гранвилл, все такой же свежий и благодушный, выпрыгнул из машины и повел меня в дом.
— Зоя, любовь моя! — прощебетал он, обнимая вышедшую из кухни жену.
Высвободившись из его объятий, она подошла ко мне. Фартучек в пестрых цветочках только оттенял ее привлекательность.
— Здравствуйте! — воскликнула она и одарила меня тем же взглядом, что и ее муж, словно появление Джеймса Хэрриота было нежданным чудом. — Очень рада, что вы опять нас навестили. Все уже готово.
Я ответил ей глупой ухмылкой, и она упорхнула.
Плюхнувшись в кресло, я слышал, как Гранвилл у серванта уверенной рукой наливает рюмки. Вложив одну мне в руки, он сел в кресло напротив, и тотчас ему на колени взгромоздился разжиревший бультерьер.
— Фебунчик, крошка моя! — нежно пропел он. — Папуленька домой вернулся! — Потом игриво погрозил пальцем крошечному йоркширтерьеру, который, усевшись у его ног, непрерывно скалил зубы в восторженных улыбках. — Я тебя вижу, малышка Виктория, я тебя вижу!
К тому времени, когда меня пригласили к столу, я двигался как во сне — медленно-медленно, а говорил очень неторопливо, вернее, невнятно бурчал. Гранвилл нацелился на огромный кусок ростбифа, пополировал нож и принялся беспощадно кромсать мясо, а затем щедро положил мне на тарелку фунта два и занялся йоркширским пудингом. Зоя вместо одного большого напекла, как нередко делают фермерши, множество маленьких — золотистые круглые чашечки с коричневатыми хрустящими бочками. Гранвилл рядом с мясом положил мне их шесть, и я тупо уставился на переполненную тарелку. Зоя передала мне соусницу.
С большим усилием я плотно взял ее за ручку и прищурил глаз. Почему-то я почувствовал, что обязательно должен налить соуса в каждую пудинг-чашечку, и осоловело направлял струю то в одну, то в другую, пока не наполнил все до краев. Один раз рука у меня дрогнула и несколько душистых капель упало на скатерть. Я виновато посмотрел на Зою и хихикнул.
Зоя хихикнула в ответ, и мне почудилось, что она считает меня странноватым субъектом, но безобидным. Конечно, водится за мной эта страшная слабость — трезвым я не бываю ни утром, ни вечером, — но в сущности я неплохой малый.
Обычно мне требовалось несколько дней, чтобы оправиться после визита к Гранвиллу, но к субботе я уже чувствовал себя более или менее нормально. На рыночной площади в субботу я увидел шагающую по булыжникам процессию. В первый момент, глядя на это скопление детей и взрослых, я решил было, что младшие классы отправились на прогулку в сопровождении родителей, но потом разглядел, что это просто Диммоки и Паундеры идут за покупками.
Увидев меня, они изменили направление, и я утонул в живой волне.
— Да вы на него только поглядите, мистер! Ест почище лошади! Он скоро жиреть начнет, мистер! — наперебой кричали они.
Нелли вела Тоби на поводке, и, нагнувшись, я глазам своим не поверил, так он изменился за считанные дни. Нет, он был еще очень истощен, но выражение безнадежности исчезло с его мордочки, он с любопытством озирался и готов был затеять возню. Теперь, чтобы совсем поправиться, ему требовалось только время.
Его маленькая хозяйка все поглаживала и поглаживала каштановую спинку.
— Ты своей собачкой очень гордишься, верно, Нелли? — сказал я, и кроткие косящие глаза обратились на меня.
— Он же совсем мой! — И она улыбнулась своей трогательной улыбкой.
Я очень рад, что запечатлел семейство Диммоков на бумаге. Мало кто так умел любить животных, как они, а необходимость иметь дело сразу с ними всеми придавала каждой нашей встрече своеобразие и теплоту. Когда они уходили, меня охватывало странное чувство одиночества и разочарование, что теперь передо мной сидит всего один клиент.
Ну и, конечно, в соприкосновении с бессмертным Гранвиллом Беннетом мои крылышки всякий раз опалялись, но и по сей день я не знаю лучше способа избавлять животное от стеноза привратника, чем тот, которому научил меня он.
21. Магнус и компания
Практика в Дарроуби давала мне одно неоценимое преимущество. Лечил я, главным образом, скот, что не мешало мне питать горячую страсть к собакам и кошкам. И, проводя большую часть времени среди йоркширских просторов, я знал, что в городе меня ждет пленительный мир домашних любимцев.
Заниматься кем-нибудь из них мне приходилось каждый день, и это вносило в мою жизнь не только разнообразие, но и особый интерес, опиравшийся на чувства, а не на финансовые соображения, причем удовлетворять его я мог не торопясь и со вкусом. Вероятно, непрерывная интенсивная работа с мелкими животными может превратиться в подобие сосисочной машины, в бесконечный конвейер мохнатых тел, в которые втыкаешь и втыкаешь иглы. Но в Дарроуби каждый маленький пациент становился нашим знакомым.
Проезжая по городу, я без труда их узнавал: вон джонсоновский Буян выходит с хозяйкой из скобяной лавки — от экземы ушной раковины и помину не осталось, а уокеровский Рыжик, чья лапа отлично срослась, весело покачивается на угольной повозке своего хозяина, и, конечно, бриггсовский Рой отправился один прогуляться по рыночной площади в поисках приключений, так что не миновать снова его зашивать, как тогда, когда он напоролся на колючую проволоку. Я извлекал массу удовольствия, вспоминая их недуги и размышляя об особенностях их натуры. Ведь каждый был личностью и проявлял ее по-своему.
Например, в своем отношении ко мне во время и после лечения. Собаки и кошки, как правило, не проникались ко мне неприязнью, хотя я и подвергал их всяким неприятным процедурам.
Но были и исключения, как, например, Магнус, карликовая такса в «Гуртовщиках».
Памятуя о нем, я перегнулся через стойку и — сказал шепотом:
— Пинту светлого, Дэнни, будьте так любезны.
Буфетчик ухмыльнулся.
— Сию минуту, мистер Хэрриот.
Он нажал на рычаг, и пиво с тихим шипением наполнило кружку. Глядя на пышную шапку пены, я еле слышно заметил:
— Какая прелесть!
— Прелесть? Да это такая красотища, что просто грех ею торговать! — Дэнни с нежным сожалением оглядел кружку.
Я засмеялся, но пианиссимо.
— Тем любезнее, что вы уделили мне капельку. — Сделав глубокий глоток, я обернутся к старику Фэрберну, который по обыкновению примостился у дальнего конца стойки, держа в руке собственную, расписанную цветочками кружку. — Прекрасная погода стоит, мистер Фэрберн, — прожурчал я вполголоса.
Старик прижал ладонь к уху.
— Что вы сказали?
— Погода стоит такая теплая, солнечная! — Мой голос шелестел, как легкий ветерок в камышах.
И тут меня с силой хлопнули по спине.
— Да что это с вами, Джим? Ларингит?
Я обернулся и узрел лысую голову доктора Аллинсона, моего врача и друга.
— А, Гарри! — вскричал я. — Рад вас видеть! — И в ужасе прижал ладонь к губам.
Но было уже поздно. Из кабинета управляющего донеслось гневное тявканье. Громкое, пронзительное — и нескончаемое.
— Ах, черт, не остерегся, — уныло буркнул я. — Опять Магнус завелся.
— Магнус? О чем вы говорите?
— Ну, это долгая история. — Я поднес кружку к губам под аккомпанемент визгливого лая из кабинета. Тихий уют зала был безнадежно нарушен, и я увидел, что завсегдатаи ерзают и поглядывают на дверь.
Неужели эта собаченция так и будет помнить? Ведь столько времени прошло с того рокового дня, когда мистер Бекуит, новый молодой управляющий «Гуртовщиков», привел Магнуса в приемную! Вид у него был испуганный.