То, что она говорила, разумеется, было правильно, хотя и давно известно. Босх улыбнулся. Он не знал, как себя вести. Ему нравилась Мани Чандлер. Насчет него она ошибалась, но все равно она ему нравилась. Возможно, из-за ее упорства, а возможно, из-за того, что ее гнев – пусть направленный не в ту сторону – был таким искренним.
А возможно, еще и из-за того, что она не боялась разговаривать с ним вне заседания. Он видел, как старательно избегает Белк контактов с семьей Черча. Во время перерыва он остается за столом защиты до тех пор, пока не убедится, что они наверняка вышли из зала и вошли в лифт. А вот Чандлер в такие игры не играла. Она была более открытым игроком.
Босх полагал, что это было похоже на рукопожатие двух боксеров перед гонгом.
– Я говорил недавно с Томми Фарадеем, – решил он сменить тему. – Теперь он Томми Фарауэй. Я спросил его, что случилось, но он не ответил. Он только сказал, что свершилось правосудие – что бы это ни означало.
Чандлер выдохнула длинную струю дыма, но некоторое время ничего не говорила. Босх посмотрел на часы. Оставалось еще три минуты.
– Помните дело Гальтона? – спросила она. – Оно касалось гражданских прав – излишнего применения силы.
Фамилия пострадавшего была знакома Босху, но он никак не мог выделить его из тех случаев излишнего применения силы, о которых он слышал или знал.
– Это связано с собакой, да?
– Да. Андре Гальтон. Это было еще до Родни Кинга, когда подавляющее большинство жителей этого города не верило, что их полицейские постоянно творят чудовищные злоупотребления. Гальтон был черным; он ехал на машине с просроченной штрафной квитанцией через Студио-Сити, когда один коп решил его остановить.
Он не сделал ничего плохого, не находился в розыске, просто просрочил на месяц оплату штрафа. И тем не менее он попытался скрыться. Почему – величайшая загадка. Он проехал до Малхолланда и загнал машину на одно из тех мест, откуда любуются видами. После этого он выпрыгнул из машины и по расщелине спустился вниз. Дальше оттуда нельзя было спуститься, но он не хотел подниматься вверх, а копы не хотели спускаться – как они объяснили на суде, посчитали, что это слишком опасно.
Теперь Босх вспомнил эту историю, но ничего не сказал, предоставляя Чандлер возможность высказаться. Ее возмущение было настолько искренним и настолько лишенным адвокатской позы, что ему просто хотелось выслушать ее рассказ.
– Тогда они отправили вниз собаку, – сказала она. – Гальтон лишился обоих яичек и получил стойкое повреждение нервных окончаний на правой ноге. Он мог ходить, но сильно волочил ногу…
– Томми Фарадей, – напомнил ей Босх.
– Угу, он взялся за это дело. Оно казалось абсолютно выигрышным. Гальтон ведь не сделал ничего плохого – только пытался скрыться. Реакция полиции явно не соответствовала ситуации, любой состав присяжных должен был это увидеть. И городская прокуратура это понимала. Собственно, я думаю, это дело вел Балк. Чтобы уладить дело, они предложили полмиллиона, но Фарадей не согласился. Он считал, что получит в суде минимум втрое больше, и поэтому отказался.
Как я уже говорила, дело было в старые времена. Адвокаты по гражданским правам называют такие дела ДК, то есть «до Кинга». Присяжные четыре дня выслушивали свидетелей и за тридцать минут решили дело в пользу копов. За все про все Гальтон получил мертвую ногу и мертвый хрен. Выйдя отсюда, он подошел вот к этой ограде. Там он прятал пистолет, завернутый в пластик. Подойдя к статуе, он сунул пистолет себе в рот. Фарадей как раз в этот момент выходил из двери и увидел, как все случилось. Кровью забрызгало всю статую, вообще все вокруг.
Босх ничего не сказал. Теперь он со всей отчетливостью вспомнил это дело. Подняв взгляд на здание мэрии, он увидел, как над ней кружатся чайки. Его всегда интересовало, что их там привлекает. До океана была не одна миля, но эти морские птицы вечно кружились над мэрией. Чандлер продолжала свой рассказ.
– В этом деле меня всегда интересовали две вещи, – говорила она. – Во-первых, почему Гальтон пытался скрыться? А во-вторых, зачем он спрятал пистолет? И я думаю, на оба вопроса есть только один ответ – он не верил в справедливость, не верил в систему. Он ни на что не надеялся. Он не сделал ничего плохого, но попытался скрыться, потому что был черным среди белых и всю жизнь слышал истории о том, как белые копы в такой ситуации убивают черных. Адвокат твердил ему, что дело абсолютно выигрышное, но он все-таки принес в суд пистолет, потому что всю жизнь слышал истории о том, какие решения выносят присяжные, когда черный свидетельствует против копов.
Босх посмотрел на часы. Пора было идти, но ему не хотелось от нее уходить.
– Вот почему Томми Фарадей сказал, что правосудие свершилось, – добавила она. – Это было правосудие для Андре Гальтона. После этого он передал все свои дела другим адвокатам. Некоторые из них достались мне. А сам он в суде больше не появлялся.
Она загасила то, что осталось от ее сигареты.
– Конец истории, – сказала она.
– Уверен, что адвокаты по гражданским правам часто ее рассказывают, – сказал Босх. – А теперь, стало быть, вы приравниваете к этому делу мою историю с Черчем? Разве я похож на парня, который спустил на Гальтона собаку?
– Тут есть своя особенность, детектив Босх. Даже если Черч был таким чудовищем, каким вы его рисуете, он не должен был умереть. Если система закрывает глаза на злоупотребления в отношении действительно виновных, то следующими могут быть только невиновные. Вот почему я должна заниматься здесь тем, чем занимаюсь.
– Что ж, удачи, – сказал он и тоже загасил сигарету.
– Удача мне не нужна, – ответила она.
Босх проследил ее взгляд – Чандлер смотрела на статую, туда, где покончил с собой Гальтон. Смотрела так, словно на ней все еще была кровь.
– Вот оно, правосудие, – сказала Чандлер, кивнув в сторону статуи. – Оно тебя не слышит. Оно тебя не видит. Оно тебя не чувствует и не может с тобой говорить. Правосудие, детектив Босх, оно как ваша замурованная блондинка.
Глава шестнадцатая
Когда Босх проходил между столами истца и ответчика, направляясь к месту дачи показаний, в зале заседаний было тихо, как в сердце мертвеца. Произнеся слова присяги, он назвал свое полное имя, и секретарь попросила произнести его по буквам.
– И-е-р-о-н-и-м Б-о-с-х.
Затем судья дал слово Белку.
– Расскажите немного о себе, детектив Босх, о своей карьере.
– В полиции я служу около двадцати лет. В настоящее время я приписан к столу убийств в голливудском отделении. Перед этим…
– Почему это называется «столом»?
«О Господи», – подумал Босх.
– Потому что это и в самом деле похоже на стол. Шесть небольших столов сдвинуты вместе и образуют большой стол, за которым сидят детективы – по три с каждой стороны. Это всегда называлось столом.
– Хорошо, продолжайте.
– Перед этим я восемь лет проработал в специальной бригаде по убийствам в отделе ограблений и убийств. До этого я был детективом в столе убийств в Северном Голливуде и в столах по ограблениям и кражам со взломом в Ван-Нуйсе. Около пяти лет я прослужил патрульным, в основном в Голливуде и Уилшире.
Белк не спеша проследил его служебную карьеру вплоть до того момента, когда Босх оказался в составе спецгруппы по Кукольнику. Допрос шел медленно и скучно – скука одолевала даже Босха, хотя это была его собственная жизнь. Отвечая на вопросы, он каждый раз поглядывал на присяжных, и каждый раз лишь немногие из них смотрели на него либо уделяли какое-то внимание его рассказу. Босх нервничал, ладони у него вспотели. Он сотни раз давал показания в суде, но ни разу еще не выступал в собственную защиту. Сейчас ему было жарко, хотя на самом деле в зале суда было чересчур холодно.
– И где же физически находилась эта спецгруппа?
– Мы использовали кладовую на втором этаже полицейского участка в Голливуде. Там находилась комната для хранения вещественных доказательств и документации. Временно мы переместили все это в арендованный трейлер и заняли помещение. Еще у нас была комната в Паркер-центре. Ночная смена, в которую я входил, обычно работала в Голливуде.
– Чтобы быть ближе к первоисточнику?
– Да, мы так считали. Большую часть жертв забирали с голливудских улиц. Позднее многие были найдены в этом районе.
– Стало быть, вы хотели иметь возможность быстро реагировать на сигналы и зацепки, а то, что вы находились в центре событий, этому способствовало, я прав?
– Правы.
– В ту ночь, когда вы получили звонок от женщины по имени Дикси Маккуин, – как все это произошло?
– Она позвонила на номер девять-один-один, и, когда диспетчер понял, о чем она говорит, звонок перенаправили в спецгруппу, в Голливуд.
– Кто на него ответил?
– Я.
– А почему именно вы? Мне кажется, вы уже показали, что были старшим ночной смены. Разве у вас не было специальных людей, чтобы отвечать на звонки?
– Да нет, такие люди были, но этот звонок поступил слишком поздно. Я был один, потому что приводил в порядок хронологическую запись о ходе расследования – ее нужно было сдавать в конце каждой недели. Так как я был там один, я и принял этот звонок.
– Когда вы поехали на встречу с этой женщиной, почему вы не вызвали подкрепление?
– По телефону она сказала мне недостаточно, чтобы убедить, будто за всем этим что-то есть. В день мы получали десятки звонков, и ни один из них ничего не стоил. Я должен признать, что отправился выслушать ее сообщение, не веря, что оно что-нибудь даст.
– Ну, если вы так считали, детектив, то зачем вообще к ней поехали? Разве нельзя было просто принять ее информацию по телефону?
– Основная причина была вот в чем: по ее словам, она не знала точного адреса дома, где была с этим человеком, но могла показать мне нужное место, если я провезу ее по Гипериону. Кроме того, в ее жалобе было что-то искреннее, понимаете? Мне показалось, будто ее и в самом деле что-то испугало. Я уже собирался ехать домой и подумал, что по дороге проверю этот сигнал.
– Расскажите нам о том, что случилось после того, как вы добрались до Гипериона.
– Когда мы там оказались, то увидели свет в квартире над гаражом. Мы даже видели, как мимо одного из окон промелькнула какая-то тень, так что поняли, что этот тип все еще там. Именно тогда мисс Маккуин и рассказала мне насчет косметики, которую видела в шкафчике под раковиной.
– И что это вам дало?
– Очень многое. Это немедленно привлекло мое внимание, так как мы никогда не сообщали прессе, что убийца хранит принадлежавшую жертвам косметику. Просочилась информация о том, что он раскрашивает их лица, но о том, что он еще и сохраняет косметику, – об этом не сообщалось. Поэтому когда она сказала мне, что видела эту коллекцию косметики, все сразу сошлось. Это убедило меня в том, что ее информация достоверна.
Босх отпил воды из чашки, которую поставил перед ним судебный пристав.
– Ну хорошо, и что же вы сделали потом? – спросил Белк.
– Мне пришло в голову, что за то время, пока она мне звонила, а я забирал ее и вез в Гиперион, он мог уйти и выбрать другую жертву. Поэтому я посчитал, что там вполне может быть другая женщина, которой угрожает опасность. Я вышел из машины и побежал.