— И чем же объяснить твое опоздание?
— Погибла лошадь. За сто миль отсюда. Не мог поймать такси. Пробки на дорогах.
— Что ж, сойдет. — Ее маленький ротик скривился. — Постой, какая лошадь?
Я с жаром пустился в объяснения.
— А тебя это волнует? — заметила она, дослушав мой рассказ до конца.
— Ты знаешь, да. Однако… — Я затряс головой, как бы отгоняя от себя грустные мысли. — Кстати, твои восточные друзья уже уехали?
Она ответила, что да. Мы просмотрели меню и сделали заказ. Я, окинув взглядом зал, остановил свое внимание на ней.
Она опять была одета в черно-белой гамме: черная юбка и свободная черно-белая блуза с помпончиками вместо пуговиц сверху донизу. Короткие вьющиеся волосы казались невесомыми и разлетались при малейшем движении, очень умеренный макияж и бледно-розовая губная помада. Я не знал, был ли это ее повседневный вид, или же она принарядилась для встречи со мной, но мне определенно нравилось то, что я видел.
Как и в Стрэтфорде, она напустила на себя слегка равнодушный вид, но, в общем, была дружелюбна. Я подумал, что удивление, застывшее в ее огромных глазах, было своего рода препятствием для слишком назойливых ухажеров.
В узком зале ресторана яблоку было негде упасть. Официанты сновали в толпе, предусмотрительно подняв подносы повыше.
— Нам еще повезло, что мы получили столик, — оглядевшись вокруг, прокомментировал я.
— Я его заранее заказала. «Действенность связей с общественностью», — подумал я, улыбнувшись.
— Я не представляю себе, где нахожусь. Совсем заблудился в Лондоне.
— Сразу за Фулхем-Роуд, меньше мили от Хэрродса. — Склонив голову набок, она изучающе смотрела на меня. — Ты что, в самом деле ищешь себе жилье?
Я кивнул.
— Уже три недели. Я приступил к работе в Уайтхолле. Что мне делать, если я ничего не найду?
— Ты пошел на повышение?
Я засмеялся.
— У меня прекрасные перспективы в плане карьеры и зарплата в два раза меньше прежней.
— Не может быть!
Я покачал головой.
— В Токио, помимо жалованья, мне оплачивали квартиру, еду, машину, и я получал деньги на представительские расходы. Все вместе выходило едва ли не больше моей зарплаты. Здесь же — ничего подобного. Можно сказать, что мой уровень жизни в Англии ниже. Там на меня распространялась дипломатическая неприкосновенность, даже в том случае, если меня, к примеру, хотели оштрафовать за неправильную парковку. Здесь — никакой неприкосновенности, извольте платить штраф. Между прочим, Британия — единственная страна, которая не выдает своим дипломатам специальных паспортов. Существует еще масса таких ограничений.
— Бедняжки.
— М-м-м… Поэтому мне нужно где-то преклонить голову, но чтобы это было не слишком разорительно.
— А ты бы согласился снять квартиру с кем-нибудь на двоих?
— Для начала и это сгодится.
— Я могла бы прозондировать почву.
— Буду тебе очень признателен.
Она ела щипчиками улиток. Я же, все еще не определившись в своей собственной стране, предпочел более традиционное блюдо — тосты с паштетом.
— А как твоя фамилия? — спросил я.
— Натборн. А твоя?
— Дарвин. Пишется так же, но происхождение другое.
— Наверное, тебе часто задают подобные вопросы.
— Да, частенько.
— А твой отец, он кто, водитель автобуса?
— Разве это имеет значение?
— Это значения не имеет. Мне просто интересно.
— Он тоже дипломат.
Мне просто интересно.
— Он тоже дипломат. А твой?
Она прожевала последнюю улитку и аккуратно отложила вилку и щипчики.
— Священник, — ответила она и внимательно посмотрела на меня, пытаясь угадать мою реакцию. Мне показалось, что именно поэтому она и затеяла все эти расспросы о профессиях. Она просто хотела сообщить мне этот факт. Мое же происхождение ее не волновало.
Я сказал:
— Обычно дочери священников — прекрасные люди.
Она заулыбалась, ее глаза сверкнули, а губы растянулись в улыбке.
— Он носит гетры, — добавила она.
— О, это уже серьезнее.
Так оно и было. Епископ легко мог стереть в порошок чувствительного маленького рядового секретаря посольства, у которого были неплохие перспективы в министерстве иностранных дел. Особенно епископ, полагавший, что ничего хорошего от министерства иностранных дел ждать не приходится. Поэтому к его дочери следовало относиться серьезно. Я подумал, что все сразу встало на свои места. Это касалось той ауры неприступности, которая витала вокруг Аннабель: она была легко уязвима для сплетен и не хотела быть объектом праздного любопытства.
— Честно говоря, мой отец — посол, — сказал я.
— Спасибо, — сказала она.
— Но это не значит, что мы не можем голыми кувыркаться в Гайд-парке.
— Нет, значит, — возразила она. — Доблести отцов давят на детей, как грехи. Всегда рискуешь оказаться между молотом и наковальней.
— Это не всегда сдерживает.
— Меня — всегда, — заявила она сухо, — ради меня же самой и ради отца.
— Тогда почему же ты выбрала жокей-клуб?
Она радостно улыбнулась:
— Наш старик узнал о моем существовании через своих людей и предложил мне эту работу. У них глаза на лоб повылезли, когда они увидели мои туалеты. Они до сих пор не могут это проглотить, но мы сумели договориться, потому что я знаю свою работу.
Мы приступили к морским языкам, и я спросил, нет ли в жокей-клубе специалиста по выявлению мошенничества в страховках на умерших лошадей.
Она внимательно посмотрела на меня.
— Ты думаешь, что дело в этом?
— Я почти уверен. Но, не исключено, что здесь орудует какой-нибудь психопат.
Она задумалась.
— Я неплохо знаю заместителя директора отдела безопасности и могу попросить его встретиться с тобой.
— Правда? Когда?
— Подожди, пожалуйста, я закончу обед и позвоню ему.
Следствию пришлось подождать, пока Аннабель не доела рыбу и на тарелке остался один скелет, словно наглядное пособие для урока биологии.
— У тебя, наверное, толпы поклонников?
Она бросила на меня удивленный взгляд.
— Иногда случается и такое.
— А в данный момент?
— Вас что, дипломатии не учат в вашем министерстве иностранных дел?
Я подумал, что заслужил эту отповедь. Куда подевался тот окольный путь, которым я так часто пользовался? Горшочек с медом делает из трутня дурака.
— Ты слышала какие-нибудь хорошие проповеди за последнее время?
— Лучше быть шутом, чем подхалимом.
— Мне сказать спасибо?
— Если пожелаешь. — Она просто смеялась надо мной. Но эта ее самоуверенность была чисто внешней.
Я подумал о Рассет Иглвуд, которая с виду казалась очень безобидной, но о ее репутации ходили легенды. Она попеременно могла быть эгоистичной, щедрой, пылкой, равнодушной, жадной, насмешливой любовницей. Аннабель тоже могла стать такой со временем, но я не представлял себе, что однажды, развалившись на стуле, смогу сказать мисс Натборн что-то вроде «Может, потрахаемся?».