Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Эндрю покачал головой.
– Кого я сейчас там найду, кроме себя?
– Сейчас?
– Ну да. Это «сейчас» длится уже десять лет. Я разведен. Жена живет в Ньюкасле вместе с дочками. Я стараюсь навещать их почаще, но это далековато, да и девчонки скоро вырастут – по выходным им будет не до меня. В их жизни появятся и другие мужчины. Одной четырнадцать, другой пятнадцать. Маленькие красивые плутовки. Черт! Всякому, кто только подойдет к их двери, не поздоровится!
Эндрю широко улыбнулся. Этот человек не может не нравиться, подумал Харри.
– Так уж мир устроен, Эндрю.
– Это верно, приятель. А у тебя как?
– Ну… Жены нет. Детей нет. Собаки нет. Все, что у меня есть, – это мой шеф, мой отец и пара людей, которых я зову приятелями, хотя они звонят мне раз в год. Или я им.
– Именно в таком порядке?
– Именно в таком.
Они рассмеялись. За окном начиналась вечерняя сутолока. Эндрю заказал еще пива («Виктория», горькое). Из магазинов и банков выливался поток людей: седые горбоносые греки, азиаты в темных костюмах и очках, голландцы и рыжие девицы, несомненно английского происхождения.
Они бежали, чтобы не упустить автобус на Параматта, спешили к метро. Деловой люд в шортах – типично австралийское явление, как сказал Эндрю, – торопился на пристань, чтобы успеть на паром, отплывающий к пригородам на северной стороне залива Порт-Джексон.
– Куда теперь? – спросил Харри.
– В цирк! Он как раз на этой улице, а я обещал приятелю как-нибудь заскочить. «Как-нибудь» и значит «сейчас», ведь верно?
Немногочисленная труппа цирка «Энергетик» уже начала свое бесплатное вечернее представление для немногочисленной, но молодой и оживленной аудитории. Раньше, когда в Сиднее еще были трамваи, сказал Эндрю, в этом здании были электростанция и трамвайное депо. А теперь оно походило на музей современности. Две девушки только что закончили номер на трапеции – не особенно эффектный, но заслуживший бурные и искренние аплодисменты.
На манеже одновременно появились огромная гильотина и клоун в пестром костюме и фригийском колпаке по французской революционной моде. На радость ребятишкам, он спотыкался и показывал фокусы. Потом вышел другой клоун, в длинном белом парике, и до Харри постепенно дошло, что он будет изображать Людовика XVI.
– Приговорен к смерти большинством в один голос, – объявил клоун во фригийском колпаке.
Приговоренного быстро возвели на эшафот, и после шумных жалоб и воплей он, к великому веселью детишек, положил голову прямо под нож гильотины. Послышалась барабанная дробь, нож упал, и, ко всеобщему (включая Харри) удивлению, после звука, напоминающего стук топора в лесу, голова монарха отвалилась. Подпрыгивая, она покатилась по сцене и угодила в корзину. Свет погас, а когда зажегся снова, безголовый король стоял на сцене с собственной головой под мышкой. Детской радости не было предела. Свет снова погас, и вот уже на манеже стояла и раскланивалась труппа в полном составе. Представление закончилось.
Зрители направились к выходу, а Эндрю и Харри – за сцену. В импровизированной гримерной артисты уже снимали костюмы и смывали грим.
– Отто, поздоровайся с гостем из Норвегии, – прокричал Эндрю.
Один из артистов, тот, что изображал Людовика XVI, обернулся. Без парика и в размытом гриме он выглядел не слишком величественно.
– А, индеец Тука!
– Харри, это Отто Рехтнагель.
Отто изящно протянул руку и щелкнул пальцами, а когда немного растерявшийся Харри слегка пожал ее, изобразил возмущение:
– А поцелуй, красавчик?
– Отто думает, что он – дама. Благородного происхождения, – пояснил Эндрю.
– Брось, Тука. Отто знает, что он мужчина. Что это вы, молодые люди? Не хотите ли убедиться сами?
У Харри покраснели уши. Клоун перевел свои накладные ресницы на Эндрю:
– А твой дружок умеет говорить?
– Прошу прощения. Меня зовут Харри… э-э… Хоули. Мне понравился ваш номер. И костюмы. Очень… натурально. И необычно.
– Людовик номер шестнадцать? Необычно? Да что вы, это же классика жанра. Впервые этот номер был поставлен семьей Яндашевских всего через две недели после подлинной казни в январе 1793 года. Народу понравилось. Народу всегда нравятся публичные казни. Знаете, сколько раз в год американские телеканалы прокручивают убийство Кеннеди?
Харри покачал головой.
Отто задумчиво посмотрел в потолок.
– Без конца.
– Отто считает себя последователем великого Янди Яндашевского.
– Неужели? – В знаменитых клоунских династиях Харри особо не разбирался.
– Тука, я-то думал, твой приятель смыслит, что к чему. Итак, семья Яндашевских была музыкальной комической труппой, которая в начале XX века приехала на гастроли и обосновалась в Австралии. До самой смерти Янди в 71-м они руководили цирком. Я впервые увидел Янди, когда мне было шесть лет. С тех пор я знал, кем стану, когда вырасту. И я им стал.
Грустная клоунская улыбка проступила сквозь грим.
– А как вы друг с другом? – спросил Харри. Эндрю и Отто переглянулись. По их выражению он понял, что ляпнул что-то не то. – В смысле – познакомились… Ну, полицейский и клоун… не совсем…
– Это долгая история, – ответил Эндрю. – Мы, можно сказать, росли вместе. Отто, разумеется, маму родную бы продал за кусок моей задницы, но я с детства бегал за девчонками и вел себя как мерзкий гетеросексуал. Наверное, дурная наследственность или окружающая среда, как думаешь, Отто?
Эндрю рассмеялся, но Отто жестом заставил его заткнуться.
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
– «Мистер Вин»? – Биргитта удивленно посмотрела на полицейских.
– Ну, не актер Роуен Аткинсон, а тот, который, по-вашему, на него похож.
– A-а, «мистер Бин»! – Биргитта снова залилась своим звонким смехом. Как он ей идет, подумал Харри. – Это наш управляющий Алекс. Он всегда опаздывает.
– У нас есть основания полагать, что он интересовался Ингер.
– Да, она ему нравилась. И не только она – большинство девушек, работающих в баре, изнывают от его навязчивых ухаживаний. Мы еще называем его Камбалой. А кличку «мистер Бин» придумала Ингер. Ему, бедняге, тоже нелегко: за тридцать, живет с матерью, и вряд ли что-нибудь изменится. Но управляющий он хороший. И человек безобидный, если это вас интересует.
– А вы откуда знаете?
Биргитта почесала нос:
– Ну, по нему видно.
Харри сделал вид, будто записывает ее слова.
– А вы не вспомните кого-нибудь из знакомых Ингер, по кому было бы видно другое?
– Сюда много народу ходит. Не все ведь педики. Ингер многим нравилась, она красивая. Была. Но вот так чтобы вспомнить… Пожалуй…
– Да-да?
– Да нет, ничего.
– В рапорте сказано, что в ночь убийства Ингер была здесь. Вы не знаете, она договаривалась встретиться с кем-нибудь после работы или собиралась сразу пойти домой?
– Она забрала с кухни остатки еды, сказала, для псины. Я и не знала, что у нее есть собака, поэтому спросила, куда она собирается. Она сказала, что домой. Больше я ничего не знаю.
– Дьявол, – пробормотал Харри. И в ответ на недоуменный взгляд Биргитты пояснил: – У ее домовладельца есть тасманийский дьявол. Значит, эту тварь надо было чем-нибудь умаслить, чтобы проскочить в дом целой и невредимой.
Поблагодарив Биргитту, полицейские уже собирались уходить, когда девушка сказала:
– Мы здесь, в «Олбери», все очень сожалеем о том, что произошло. Как там ее родители?
– Да боюсь, не очень хорошо, – ответил Харри. – Естественно, оба в шоке. И винят себя в том, что позволили ей сюда уехать. Гроб с телом отправят в Норвегию завтра. Если хотите послать цветы на похороны, я могу дать вам адрес в Осло.
– Спасибо, очень любезно с вашей стороны.
Харри хотелось спросить еще кое о чем, но решил, что это будет неуместно после беседы о смерти и похоронах. Напоследок он поймал ее улыбку, и долго еще она сияла у него перед глазами.
– Черт! – пробормотал он. – А, была не была.
В баре гремела музыка «Walking On Sunshine», и все трансвеститы, а также некоторые гости дергались под нее, забравшись на стойку бара.
– В таких местах, как «Олбери», печали и скорби не задерживаются, – заметил Эндрю.
– Неудивительно, – отозвался Харри. – Жизнь продолжается.
Попросив Эндрю подождать, он вернулся в бар и помахал рукой Биргитте:
– Прошу прощения, еще один вопрос.
– Да?
Харри сделал глубокий вдох. Он уже пожалел, что сказал это, но отступать было поздно.
– Вы не знаете, здесь есть какой-нибудь хороший тайский ресторан?
Биргитта задумалась:
– Да-а… есть, на Бент-стрит, в Сити. Знаете, где это? Говорят, очень даже приличный.
– Раз так, не могли бы вы сходить туда со мной?
Как-то глупо звучит, подумал Харри. И непрофессионально. Даже слишком. Биргитта обреченно вздохнула. Но Харри понял, что это – начало. К тому же она улыбнулась.
– Вы часто так делаете, господин следователь?
– Бывает.
– И как, срабатывает?
– В плане статистики? Не очень.
Она рассмеялась и с интересом посмотрела на Харри. Потом пожала плечами.
– А почему бы и нет? Среда у меня выходной. Встречаемся в девять. И платишь ты, snutjävel.
3
Епископ, боксер и медуза
Когда Харри открыл глаза, было всего три часа ночи. Он попытался заснуть снова, но не мог отвлечься от мыслей о странном убийстве Ингер Холтер и о том, что сейчас в Осло восемь вечера. К тому же он вспоминал веснушчатое лицо, которое видел всего пару минут, а потом чувствовал себя последним дураком.
– Ну и олух ты, Холе! – ругал он себя шепотом в темноте.
В шесть часов он понял, что надо вставать. Приняв освежающий душ, Харри вышел навстречу неяркому небу и утреннему солнцу и стал искать, где бы позавтракать. Со стороны Сити доносился гул, но городская суета пока еще не достигла своего пика. У района Кингз-Кросс был свой шарм, свое очарование небрежности, и Харри заметил, что идет, напевая какой-то веселый мотивчик. На улицах пусто, если не считать нескольких загулявшихся полуночников, спящей парочки, мило устроившейся под одеялом на лестнице, и легко одетой бледной проститутки, заступившей на утреннюю смену.
Возле ресторанчика у обочины стоял его владелец и мыл тротуар. В замечательном настроении Харри заказал ветчину и тост и расправился с завтраком, глядя, как легкий ветерок заигрывает с салфеткой на столе.
– Что-то рановато, Хоули, – сказал Маккормак. – Ну и правильно: мозг лучше всего работает утром, между половиной седьмого и одиннадцатью. А потом уже толку не жди. К тому же с утра тут тихо. Зато в девять начинается такой бедлам, что я простой мысли в голове удержать не могу. Ты, думаю, тоже. А вот у сына в комнате вечно гремит магнитофон. Говорит, в тишине он не может делать уроки. Представляешь?
– …
– Но вчера я решил, что с меня хватит, вошел к нему и вырубил эту адскую машину. А он кричит: «Я иначе не могу сосредоточиться!» Я ему сказал, что нормальные люди так не читают. А он мину скорчил: «Люди, папуля, бывают разные!» Ну что с него взять, в его-то возрасте?
Маккормак приумолк и посмотрел на фотографию на своем столе.