Я заранее сообщил им, что мы будем снимать «не совсем еблю», чему они несказанно обрадовались, поскольку ебаться им не хотелось, а хотелось валять дурака. Единственное, что их волновало — будут ли пытки настоящими. Посулив, что пытки будут самыми настоящими только для задающих такие вопросы, я закрыл эту тему.
Дача
Представьте себе обычный дачный дом в садоводстве, участок в шесть соток с заброшенным огородом, грязный, захламленный всякой ерундой сарай и видневшийся неподалеку лес. Да еще и разгар зимы впридачу. Что может быть лучше для подобных моим съемок! Садоводство пустует — делай, что хочешь.
Растопив промерзшую печь, мы отправили наименее креативных моделей готовить еду, и приступили к мозговому штурму. Это действо напоминало киношные авралы в НАСА, когда на стол вываливается все, что есть на терпящем бедствие шаттле, и хьюстонские сверхмозги думают, как из представленного хлама соорудить посадочный модуль на шесть человек. Перед нами лежал зверский набор пыточных орудий, куча грима и китайская бутафорская кровь «King Of Blood», купленная в магазине «Шалун», и имевшая ярко выраженный ванильный вкус. Мы сделали садистские рожи и заскрипели мозгами.
В результате кровь, с помощью утюга, была запаяна в полиэтиленовые обложки от школьных тетрадей. Полученные пакетики вкладывались в рубанок, где могли быть незаметно проколоты иглой. Это устройство должно было увенчать пытки кадрами сдирания кожи с задницы насилуемого.
На роль жертвы был избран Саша. Ему же принадлежала идея сдирания кожи с ягодиц. Он вообще оказался изобретательным малым, с одной лишь оговоркой — все изобретения категорически относились к его заднице. К тому же Саша очень талантливо орал. Когда мы попросили его покричать так, как будто его пытают, Саша выдал такой запредельный тенор, что модели в пищеблоке заледенели душой и выронили сосиски. Это был хит. Мы входили во вкус.
В итоге ролик выстроился следующим образом. Саша, одетый молодым солдатиком, бодро шагает через садоводство с сигаретой в зубах, наслаждаясь морозным воздухом и одиночеством вне казармы. Внезапно из кустов выпрыгивают трое, и начинают, без всяких вербальных прелюдий, его мудохать. Саша орет и изображает страдание.
В этот момент я сделал свой первый шаг по пути режиссуры. Мне приходилось сдерживать творчески настроенных парней от натурального избиения по системе Станиславского, периодически переключая их с одного на другое. «Так, стоп! Вы его уже пять минут в живот бьете. У него уже нет живота. Давайте уже по морде!» И так далее.
Наконец ребята хватают Сашу под белы рученьки, и волокут безвольное тело в логово основного разврата, где мы переходим… снова к избиениям.
В этом заключалась наша основная ошибка. Весь ролик Сашиного героя метелили, как провинившегося салагу. А это не совсем то, что нужно дрочеру. Акцент рэйпа делается на унижениях, от которых жертва страдает. Это вовсе не обязательно боль физическая. Жертву бьют лишь в тех случаях, когда она проявляет остатки своей человечности, и начинает бороться за свободу — пытается убежать или начинает защищаться. Это важно. А иначе — зачем бить, если жертва и так пассивна? Поэтому в сценарий часто включаются кадры наполненных беспомощным ужасом глаз жертвы. Особенно часто это встречается в финале, намекая на продолжение пыток даже после окончания ролика. Дрочеру дают простор для фантазии. Много позже, поняв это, я снимал ролики, в которых насильник вообще не прикасался к жертве, кроме как в перчатках, старательно избегая любого контакта с вызывающим у него омерзение телом. Такие ролики рождали в зрителе психологический ужас и пользовались огромным спросом. О них я расскажу позже.
Итак, в уютной домашней обстановке, устав от бесконечных побоев, ребята переходят к изощренным методам. «Сейчас мы состругаем твое очёчко!». Жертва пытается умолить насильников, но они неумолимы, и рубанок начинает полосовать многострадальную задницу. Саша, млея от актерского приступа, заходится в заставляющем дрожать стекла вопле. Кровища из пакетика заливает его ягодицы и промежность в таком количестве, которого нет даже в пяти по настоящему обструганных задницах. В это время в рот ему пихают вялый член. Саша начинает мусолить его с явной неохотой, за что и получает по физиономии . Я с камерой бегу снимать окровавленный зад, куда в этот момент тоже якобы вставляют хуй, покуда Саша набирает в рот ванильного кровезаменителя. Вернув камеру в «оральный» ракурс, я уже вижу вполне окровавленный минет. Все логично и аутентично.
Аппетит приходит во время еды, и мы решаем помочиться на жертву. Саша против, но искусство требует жертв и бутафории. Спрятав тонкие инсулиновые шприцы под члены, парни выдавливают их на окровавленный Сашин зад и страдальческое лицо.
Что дальше? Нас вдохновляет весело потрескивающая печка. Раскаленная до белых углей палка, с рычанием «поджарим его вонючее очко!», с размаху «вонзается» в Сашин зад. Это был апогей крика. Эдвард Мунк, заслышав его, наверняка бросился бы писать очередной шедевр. Естественно, палка не достигла Саши на добрых два-три сантиметра, но ракурс съемки был выбран очень удачно. Дым, ор, гоготание насильников…
Несмотря на обилие смазки, должное предотвратить возможные ожоги, Сашиным булкам было жарко. Он большой молодец. Может статься, вы этого не поймете, но, несмотря на странность снимаемого контента, ребята были настоящими актерами. Они чувствовали это, и готовы были приносить творчеству ощутимые жертвы терпения и лояльности. Это тоже стало для меня открытием. Мы были не просто олухами, снимающими еблю. Мы были режиссерами, актерами, сценаристами. Мы болели этим и получали от этого огромное удовольствие, подчас творя невообразимые вещи, от которых впадали в ступор даже повидавшие виды заказчики.
Мы возвращались абсолютно вымотанными, но бесконечно довольными сделанным. Передо мною маячил ряд вопросов — монтаж, дальнейшая организация процесса, да и понравится ли материал заказчику? Но все затмевалось тем почином, «блином», получившимся отнюдь не комом, который был сотворен малыми силами без всякой опытной базы. Я понимал это, и понимание будоражило меня почище любого кокаина.
Несмотря на мордобой, превалирующий над унижениями, Nightmare был доволен. Особо он выделил раскаленную палку в заднице.
От этого сюжета он обильно писал кипятком и относительно дальнейшего сотрудничества был настроен оптимистично, если можно так сказать о таком, в целом замкнутом человеке, как Nightmare.
Я получил своего первого, очень лояльного, клиента.
Михаил
Миша стал моей первой моделью, которую я от начала и до конца самостоятельно нашел и привлек к совместной работе. Это случилось как раз в описываемые времена, когда мой раскручивающийся бизнес не требовал огромного количества моделей, и для их поиска не нужно было обращаться к агентам.
Поисковой базой стал всем известный сайт знакомств, где я разместил нехитрое и честное объявление, нечто вроде: «Ты гей и хочешь заработать? Пиши!». На него и откликнулся Миша.
Мы встретились с ним в каком-то ресторанчике, где я объяснил ему суть дела. Миша тут же спросил, а ты в теме? Я искренне не понял. Оказалось, что Миша имел ввиду — не гей ли я, намекая на то, что, мол, может мы обсудим дела, а потом потрахаемся? Я впал в легкий ступор, и сразу же постарался ненавязчиво расставить приоритеты и вехи в наших отношениях. У меня были опасения, основанные на стереотипах по отношению к будущим моим гей-моделям. Как человек здравомыслящий, я складывал их на дальнюю полку сознания, перемотав прочным скотчем самоиронии. Однако картины в стиле, почему-то, Босха, периодически резко вставали перед моими глазами — толпа веселых голых гомосеков тащит мою выпучившую глаза персону со съемочной площадки в укромный уголок.
Миша оказался абсолютно вменяемым в этом направлении. Работа, значит — работа. Тем более, что там найдется кого на елде повертеть.
Миша, на тот момент мужчина лет сорока — сорока пяти, скромного телосложения, не обладающий никакими бросающимися в глаза особенностями, и внешне абсолютно не отвечающий стереотипу «гей».
Он выглядит значительно моложе своего возраста. Сам объясняет это регулярным массажем простаты катастрофической интенсивности. И действительно, такого огромного «очка», как у Михаила, я больше не встречал. Туда можно было засунуть голову, если бы кто-нибудь пожертвовал свою для этого дела. Михаил много занимался фистингом (fisting англ. — засовывание кисти, сжатой в кулак, в вагину или анальное отверстие, от английского fist — кулак). Он откровенно тащился от всего, что входило в его задницу, вне зависимости от размера.
Михаил — крайне здоровый человек, не обремененный никакими излишними потребностями. Он пьет водичку и кушает простую пищу. Он не заставляет себя отказываться от сигарет, лимонадов, гамбургеров и прочего мусора — ему искренне не хочется. «А зачем бы мне это надо?» — спрашивает он, ничуть не кокетничая. Единожды за время нашего знакомства он захотел пива. Он купил бутылку, выпил её, не получив особенного удовольствия, и есть большая вероятность того, что она останется единственной бутылкой пива в его жизни — он может больше не захотеть.
В болезни, как в медицинский факт, он не верит. Состояние болезни он считает излишней потерей жизненной энергии. А смерть, соответственно — полной потерей жизненной энергии. Если Миша когда-нибудь чем-нибудь заболеет, он не станет размениваться на такую фигню, как лекарства и традиционное лечение. Он поймет, что делает что-то не так, и изменит себя.
Миша не использует презервативы. Не потому, что «не нравится», а потому, что «не нужно», следуя логике вышесказанного. Не пробуйте это повторить, потому что для этого надо быть «просветленным», а Вы, читающий эту книгу, далеко не просветлены. Миша эту книгу не читал, и читать не станет. Итог — Миша никогда и ничем не болеет. Вообще.
I………….i………….i……………шиш
Огромный Мишин член — далеко не основное его достоинство на съемочной площадке порнофильма. Абсолютное большинство людей в любой области мыслит категориально. Мол, это вот — пассивный гей, это — активный, это — бисексуал, а та — лесбиянка. Михаил даже не презирает категории. Он их просто не признает и не удосуживается в них разобраться.
Говорю вам, как знающий его человек — Михаил не в курсе, что человечество делится на группы но сексуальным предпочтениям. Когда он слышит об этом, его начинает коробить. Когда пассивный мальчик на съемках отказывается быть в «активе», Миша говорит: «Ты что — не мужик? У тебя не встает?». В обратной ситуации Миша столь же веско аргументирует тот факт, что «давать в очко» — это офигенно. Наконец, когда жеманный гей начинает с ним кокетничать, Миша говорит: «Что ты из себя бабу корчишь? Будь мужиком! Если я захочу бабу, я трахну бабу». Для него не существует сексуальных категорий «гомо-», «гетеро-» и «би-». Миша признает секс за единую сферу отношений людей любого пола.
Как результат, секс для Михаила — не просто «поебушки». Это его стезя развития, наряду с живописью, о которой я расскажу чуть позже. Секс — это поиск озарений. Секс для Михаила — встретить женщину, всевозможно трахнуть её, потом надеть на неё «стрэпон» и дать трахнуть себя, потом пойти вместе с нею — отсосать у её парня, трахнуться втроем во всех доступных сочетаниях и, напоследок, поиметь их собаку. Вот это для Михаила — прекрасный секс, как и для всех остальных участников такой вечеринки, включая собаку.