Контакт с Голицыным оказался и для Энглтона, и для ЦРУ фатальным. Хозяин подпал под влияние гостя, оказавшись в плену его бредовых идей и мыслей. Голицын с маниакальной непреклонностью не уставал повторять, что КГБ внедрило в ЦРУ своих агентов и что «кроты» так продырявили организацию, что она похожа на решето. Информация Голицына упала на благодатную почву. Энглтону были близки нарисованные перебежчиком картины — они часто навещали его самого, и он давно подумывал о том, чтобы очистить «фирму» от агентов Лубянки.
Эти планы при появлении Голицына на вашингтонском небосводе стали претворяться в жизнь. Под подозрение были взяты десятки оперативных сотрудников, работавших по Советскому Союзу. Брали под подозрение всех, у кого фамилия начиналась на «К» и оканчивалась на «ский» — так сказал Голицын, а ему можно было верить. Потом Энглтон перешел на другие буквы алфавита, потому что память Голицына постепенно стала воспроизводить новые данные, с которыми он успел познакомиться или услышать от коллег во время работы в КГБ.
Людей отстраняли от работы, переводили на менее секретные участки, брали под «колпак», то и дело допрашивали и делали очные ставки. Работа аппарата, направленного своим острием против Советского Союза, стала пробуксовывать, потому что опытные кадры были ошельмованы, уволены или отстранены от работы.
«Охота на ведьм» продолжала набирать обороты, но, кроме сломанных судеб и обиженных людей, Энглтону в широко заброшенную сеть ни один агент Москвы не попадался. Это не смущало инициатора охоты, она продолжалась с еще большим рвением и упорством.
В это время в США обсуждалось дело Ли Освальда, застрелившего американского президента в городе Далласе. ЦРУ по подсказке Голицына искало в этом убийстве след Москвы — ведь Освальд, до того как взять в руки снайперскую винтовку, жил и работал в СССР. Все карты перемешал «свалившийся с небес» новый перебежчик из Советского Союза — Юрий Носенко, сотрудник контрразведки КГБ, растративший во время командировки в Швейцарию служебные деньги и обратившийся за помощью к американцам. Носенко на допросах стал «выдавать» информацию, совершенно не согласующуюся с той, что поступала от Голицына. Он показал, что располагает достоверными сведениями о том, что Освальд никогда не был агентом КГБ. Он подверг сомнению масштабы инфильтрации ЦРУ агентами КГБ. Он стал разрушать тот информационный массив, который воздвиг до него Голицын.
Все это не понравилось Энглтону. Голицын был для него священной коровой, и забивать ее было запрещено. Вместо Голицына «забили» Носенко — Энглтон объявил его невменяемым и на четыре года упрятал в тюрьму. Чтобы не мешал выполнять намеченную программу. Между тем Голицыну стало тесно в Америке, а слух о его сенсационных разоблачениях проник во все дружественные ЦРУ службы. Нужно было консультировать и их, потому что бывший неудачный оперативник хельсинкской резидентуры ПГУ мог выступать специалистом по всем странам и регионам, а память его вмещала сотни и сотни новых фамилий и фактов.
Голицына отправили в турне. По пути в Лондон он заехал в Оттаву, из Лондона его попросили в Копенгаген, к нему на аудиенцию приезжали люди из Стокгольма, Бонна, Осло и других столиц. Результат всех этих консультаций и бесед был поистине разрушительным: везде по указке перебежчика принимались самые экстренные меры, кое-где закончившиеся даже громкими судами над советскими «шпионами» и самоубийствами оговоренных сотрудников спецслужб.
Вся эта вакханалия длилась почти 16 лет. Работа ЦРУ против СССР и стран социалистического лагеря была почти полностью парализована. Разведслужбы стран НАТО барахтались в грязной воде, оставленной после «помывки» с Голицыным. Потом, конечно, «справедливость» восторжествовала, Носенко освободили из тюрьмы и признали его правоту, Энглтона уволили на пенсию, а Голицына… Впрочем, ничего серьезного с ним не произошло. Он еще долго морочил голову западным советологам и кремленологам, морочит, кажется, и сейчас.
Ну что делать — человек наконец нашел себя.
Примерно аналогичная ситуация возникла в недрах английской контрразведки МИ-5, когда в Оттаве в 1945 году сбежал шифровальщик резидентуры ПГУ Игорь Гузенко. Получив от него довольно расплывчатое описание советского «крота», занимавшего в МИ-5 якобы высокий пост и связанного в прошлом с Россией, контрразведчики приступили к его поиску. Подозрение пало на Роджера Холлиса, который в ходе латентного и длившегося многие годы расследования поднялся по служебной лестнице до директора МИ-5. Понятное дело, что сделать подкоп под своего руководителя контрразведчикам было не так просто.
Расследование возглавил комитет, образованный из представителей обеих служб — МИ-5 и МИ-6. Они исповедывали в отношении Советского Союза крайне правые взгляды и получили неформальное название «младотурки». В своем рвении они заходили так далеко, что Роджеру Холлису приходилось их сдерживать, что, естественно, только увеличивало их подозрения. С приездом в Лондон «консультанта» Голицына подозрения «младотурков» превратились в идею фикс. Все провалы, которые имели место у английской разведки и контрразведки, «младотурки» списывали на Холлиса. Даже после отставки Холлиса в 1964 году расследование его просоветской деятельности продолжалось. Окончательной ясности на этот счет не существует и поныне.
Противостояние разведок — это форма борьбы, а в борьбе бывают потери, ошибки, издержки. Предательство — это цена за благодушие, самоуспокоенность и упущения в подборе и воспитании кадров. Но если взглянуть на вещи беспристрастно, по-философски, то следует признать, что без предателей не существовало бы и разведки. Мы считали и будем считать Кима Филби и его английских коллег по работе нашими идейными товарищами и верными союзниками, в то время как в СИС, где он много лет проработал, его считают предателем. И это естественно: пока будет деление на «своих» и «чужих», будут предатели и верные агенты.
И такое положение вещей вряд ли изменится в обозримом будущем.
Грумант угрюмый, прости!
На родину нас отпусти!
На тебе жить так страшно —
Бойся смерти ежечасно.
Моцарт : Признаться, мой реквием меня тревожит.
Сальери:А ты сочиняешь реквием? Давно ли?
А. С. Пушкин
По возвращении из Швеции моя семейная лодка получила пробоину, в результате чего и служебная карьера на какое-то время была приостановлена. Во всех спецслужбах не приветствуются разводы с женой, и разведка КГБ не являлась в этом плане каким-то исключением. И хотя меня на «гражданку» не уволили, и удалось, что называется, остаться на плаву, рассчитывать на быстрое продвижение по служебной лестнице или на интересную работу за границей было уже трудно.
Проработав несколько лет в одном и том же отделе нелегальной разведки, я начал уставать, понемногу тупеть и страшно скучать по настоящей оперативной работе, поэтому перевелся в другой, смежный отдел управления, но и там по прошествии нескольких лет стал «закисать» ввиду явного отсутствия перспектив выйти на передний фронт работы.
В это время моим коллегам из англо-скандинавского отдела понадобился руководитель точки в Баренцбурге. Лучшего места для того, чтобы успокоить расшатавшиеся в первопрестольной нервы и удовлетворить жажду оперативных приключений, на земном шарике найти было трудно. Конкурс в это непрестижное разведывательное захолустье практически отсутствовал, оставалось только договориться с моим начальством, чтобы «отпустило».
Не знаю, как сейчас, но тогда получить «отпуск» было так же трудно, как крестьянину поменять помещика после введения пресловутого Юрьева дня. Переход в другое подразделение нужно было сделать деликатно, не задевая струн чувствительной натуры начальника. Нужно было договориться с руководителем нового подразделения о том, чтобы он сам обратился к начальнику и попросил отпустить к нему подполковника Григорьева, потому что без него ему никак не решить возникших оперативных проблем в заданном регионе Европы или Азии. Упаси Бог приходить самому к своему начальнику и лично просить отпустить тебя к другому! Нет, надо чтобы инициатива исходила со стороны, иначе все может быть истолковано как «заговор с целью нарушения неписаных правил лояльности и преданности любимому подразделению».
Примечательно, что этот прием — личное обращение с просьбой разрешить перевестись в другой отдел — некоторыми хитрецами использовался в других целях, а именно: для повышения в звании или должности. Известно, как начальство не любило торопиться с продвижением подчиненного состава и без всяких видимых и объективных причин задерживать представления на очередное звание или должность. Нас все время считали молодыми, хотя некоторым переваливало на пятый десяток. В свое оправдание руководители всегда приводили примеры из собственной практики, согласно которой они ходили в капитанах или майорах двойной срок, а не в меру ретивым объявляли: «А вы, батенька, еще и карьерист!» Так вот, для того чтобы ускорить решение на получение очередного звания, нужно было прийти к начальнику и попросить его отпустить в соседнее «дружественное» подразделение, где обещали сразу «дать подполковника или помощника начальника отдела». Начальник начинал волноваться и уговаривать остаться, потому что уже завтра он даст указание написать на тебя представление к очередному званию.
…Начальство не стало препятствовать моим планам, и я приступил к подготовке командировки на Шпицберген. До отъезда на архипелаг оставался месяц, и, завершая подготовку, я наносил последние визиты руководителям различных заинтересованных в моей будущей работе подразделений.
Майским светлым днем 1986 года, пребывая в сладостно-томительном предвосхищении момента расставания с Большой Землей, я шел по длинному коридору в кабинет моего будущего непосредственного шефа, начальника англо-скандинавского отдела, чтобы получить от него на прощание некоторые «ЦэУ», без которых не обходилась ни одна моя командировка.
Я уже протянул руку, чтобы толкнуть дверь, как рука моя провалилась в пустоту, потому что кто-то тянул дверь на себя. Удержав равновесие, чтобы не упасть на выходящего из кабинета посетителя, я увидел перед собой улыбающегося… Олега Антоновича Гордиевского собственной персоной.
— Боря, привет!
— Привет, Олег. Какими судьбами?
— Да вот приехал в командировку.
Мне было известно, что Гордиевский находился в командировке в Лондоне и что его кандидатура «котировалась» на должность резидента. После завершения своей второй миссии в Копенгагене, длившейся не менее пяти лет, он вернулся в Центр, но «просидел» в Москве не долго и сразу был оформлен в командировку в Великобританию в качестве старшего сотрудника информационного обеспечения лондонской резидентуры.
После Копенгагена Гордиевский развелся со своей женой, с которой прожил более двадцати лет, и женился на другой женщине, с которой познакомился все в том же Копенгагене. Не знаю, что из себя представляла его вторая жена, потому что никогда ее не видел, но в отличие от первой она за короткое время родила ему двух детей. По национальности она, говорят, была азербайджанкой и работала технической сотрудницей европейского отделения ВОЗ в Дании.