— Ну что там в порту — будет помощь или нет? — взмолился наконец Валера Каменсков.
— Да, обещали выслать «гуреева». — Новороссиец обиженно поджал губы, давая понять, что если бы не мы со своими дурацкими проблемами, он сладко бы спал сейчас в кроватке и рассматривал бы увлекательные сны с интересным морским сюжетом и с его личным участием в качестве главного действующего лица. Вместо этого он сидел на своем плоскодонном тазике на рифе и зябко ежился от сырости, предчувствуя скорый и нелегкий разговор с портовым начальством.
Через некоторое время мы увидели, как от портового причала отделилось черное пятнышко, которое постепенно приобрело знакомые очертания «гуреева». Однако когда буксир подошел поближе, мы обнаружили, что это был вовсе не «Гуреев», а однотипное судно из Пирамиды. Он подошел к нам на расстояние пяти метров, и мы узнали, что «Гуреев» подойдет попозже, поскольку в Баренцбург из Мурманска прибыл инспектор Морского регистра, и «Гуреев» еще не прошел положенную процедуру проверки.
Нам было все равно, кто стащит нас с мели, и потому мы живо стали участвовать в спасательной операции. С буксира нам бросили трос, который мы прикрепили к корме баржи, и буксир стал его натягивать, чтобы сделать первый рывок. Новороссиец тоже завел свой мотор, чтобы увеличить силу тяги.
Но ожидаемого рывка не получилось. Пока буксир трогался с места, длинный трос намотался на его левый винт и судно стало круто забирать влево. Капитан буксира быстро сориентировался, но сделать уже ничего не смог: веревка туго намоталась на винт, и буксир вышел из строя, не сумев предпринять даже и попытки снять нас с мели. Нам показалось, что лицо Димы Балашова, благополучно пребывавшего на берегу, почернело от злости и досады.
К этому времени мы вывели из строя уже две трети морского флота Советского Союза на Шпицбергене. В строю оставался лишь один «Гуреев», и на него мы возлагали все свои надежды. Впрочем, пирамидский буксир, пожелав нам приятной ночи, как хромой нищий на одной ноге, заковылял на малой скорости обратно в Баренцбург.
Наступал рассвет, а развязка все не наступала. Мы изредка переговаривались с Баренцбургом, выслушивая обещания, что помощь вот-вот подойдет, но уже ни на что не надеялись.
Но вот нам передали, что на мысе Хеер ребята-вертолетчики починили наконец моторную лодку и что скоро она выйдет в район аварии. И действительно, в предрассветной дымке мы услышали характерный треск мотора, а минут через двадцать из нее материализовалась и сама лодка. В ней сидели два человека и отважно плыли навстречу своей неизвестности.
Впрочем судьба не долго мучила и их, и нас неопределенностью и поспешила разложить свои карты во всей их хамской неприглядности. Лодка сделала вокруг нас победоносный лихой вираж, намереваясь причалить к борту баржи.
— Осторожней, сбавьте скорость, вы же разобьетесь! — закричали мы, но было уже поздно. Победоносный шум мотора сменился противным «шпоком», мотор зачихал, а потом и вовсе заглох.
От планомерного вывода из строя «крупнотоннажных» судов мы перешли к разовым операциям по уничтожению «малого» флота «Арктикугля». Еще несколько таких «удачных» часов, и от плавсредств останется только одно название. Мы даже перестали сетовать на неосторожных вертолетчиков, понимая, что они тут ни при чем — во всем виноваты были мы сами.
Но ребята из вертолетного отряда были крепкими орешками. Они подошли с помощью весел к нашему катеру, взяли его на буксир, посадили наконец Диму Балашова в лодку и благополучно доставили свой груз к борту баржи. Это была первая маленькая удача. Катер привязали к поручням, а закоченевшего Диму затолкнули в теплую рубку, предварительно влив в него полстакана водки.
И вот прибыл наш «красавец» «Гуреев». Капитаном на нем был ленинградский Саша. Он мало обращал внимания на свою капитанскую внешность, но осторожность за единственное уцелевшее судно проявил завидную.
— Нет, ребята, я к вам подходить не буду, — отвечал он на все уговоры, когда увидел и там и сям выставившие наружу свои похабные рожи подводные рифы. «Гуреев» встал метрах в ста от нас и не двигался с места. На барже стало уже невмоготу от холода и отсутствия сидячих мест. Как нам ни стыдно и ни прискорбно было покидать эту несчастную посудину, но другого выхода не было. По очереди безмоторная все еще лодка перевезла нас всех вместе с катером на «Гуреев», и мы наконец-то могли согреться в маленьком кубрике буксира, показавшемся нам теперь светлой и просторной кают-компанией океанского лайнера. Капитан распорядился подать нам горячего борща и чая.
Через некоторое время мы почувствовали, что «Гуреев» уже не стоит на якоре, а куда-то идет.
— Куда же мы уходим? — спросили мы капитана.
— Домой.
— А баржа? А моторка? А люди?
— Ничего. Перекантуются как-нибудь. Скоро будет прилив, и баржа сама снимется с мели.
Трудно было описать то ощущение, которое овладело нами после того, как мы ступили на родной баренцбургский берег. В консульстве нам оказали встречу, достойную челюскинцев или папанинцев. Жены на радостях принялись щипать уток и готовить торжественный завтрак.
Время было шесть часов утра следующего дня.
Спустя пару часов после нашего ухода с места аварии баржа вместе с вертолетчиками снялась благополучно с мели и прибыла в порт.
Здесь было место воспитанья,
Был дом науки и добра.
М. А. Дмитриев
Рано утром морозный воздух раскалывается в мотоциклетном треске «Бурана», и обитатели «замка Иф», просыпаясь в сумраке своих комнат-келий, по привычке думают:
— Это Борис Иванович поехал на мыс Хеер. Вставать еще рано, можно полежать часик.
Борис Иванович Синицын — метеоролог. На восточной окраине Баренцбурга стоят два четырехэтажных дома: один из них принадлежит мурманчанам-метеорологам, а другой — москвичам-гляциологам. Метеорология и гляциология — это две постоянные компоненты научного присутствия советской (российской) науки на архипелаге. Исследователи ледников на Шпицбергене «прописались» в Баренцбурге в 1965 году, когда сюда приехала первая ледниковая экспедиция Института географии АН СССР, и с тех пор ведут непрерывное наблюдение и изучение ледового покрова Шпицбергена. Метеорологи поселились на Шпицбергене с незапамятных времен — без них представление о баренцбургской «полярке» будет далеко не полным.
Основная научная база Синицына в «научном городке», но вокруг поселка он расставил многочисленные датчики температуры, давления и влаги воздуха, направления и силы ветра, которые в определенное время, независимо от погоды, надо контролировать, проверять и с которых регулярно надо «брать показания». Вот и мелькает худая и длинная фигура метеоролога по поселку: то там покажется, то сям.
Борис Иванович всю свою сознательную жизнь провел на Севере, он потерял счет своим «поляркам», куда только не забрасывала его судьба и в каких примитивных условиях он только не зимовал! Баренцбург для него — высшее достижение комфорта. Скорее всего — это последняя его зимовка, а потом с первым пароходом из Мурманска он вернется на материк и уйдет на пенсию.
Борис Иванович — заядлый рыбак, и без него не обходится ни одна рыбацкая вылазка на озеро Линнея, Эрдмана или Ледяное. Он единственный человек за полярным кругом, у которого имеются навозные черви. Он захватил с материка ящик перегноя, и теперь старательно поддерживает в нем популяцию членистоногих, на которых так хорошо «берет» шпицбергенский тощий голец. Как я уже сообщал, ледяной покров на озерах достигает полутора метров, и пробурить в нем лунку не так уж просто. Метеоролог сконструировал для этого специальный бур.
Поездка с Борисом Ивановичем на рыбалку — большая честь для новичка.
Синицын снисходительно относится к своим соседям-гляциологам. Но эта снисходительность, как представляется, не результат проявления каких-то личных наслоений. Скорее это естественная реакция одной науки на другую. Гляциологи появляются на архипелаге ранней весной и заканчивают свои изыскания поздней осенью, а метеорология — наука солидная и постоянная, потому что прогноз погоды нужен людям всегда. Особенно зимой. Кроме того, гляциологи ничего не понимают в рыбалке, они вечно куда-то спешат, скачут по своим горам и постоянно суетятся.
А Борис Иванович основателен, нетороплив и чрезвычайно самодостаточен.
Обладателем такого же «нордического» характера оказался и Юлиан Аполлонович Проценко, сменивший вскоре Синицына Он тоже потомственный полярник и родился чуть ли не в чуме то ли на Таймыре, то ли на Чукотке. Его повсюду сопровождает верная подруга, презрев все трудности жизни кочевой и оставив на материке детей. Правда, Юлиан Аполлонович не испытывает тяги к рыбалке — он предпочитает охоту. Но охотиться на Шпицбергене можно лишь весной на уток или гусей, а осенью участвовать в лицензионном отстреле оленей, чрезмерная популяция которых может из-за недостатка корма привести к гибели «лишних» животных. Объявляемая сюссельманом норма отстрела животных, как правило, не выполняется, поэтому зимой в каньонах часто можно видеть туши погибших от голода оленей.
Начальник экспедиции гляциологов — Евгений Максимович Зингер, потомственный полярник, коренной москвич, еще в детстве наслушавшийся от друзей отца — Папанина, Кренкеля, Шмидта и других полярников — рассказов о покорении Севера и надолго связавший свою жизнь со Шпицбергеном.
Он — полная противоположность Синицыну и Проценко. Самым лучшим занятием Евгений Максимович считает вылазки на ледники, контакты с новыми людьми и изготовление «зингеровки». Зингер — очень непоседливая личность с неуемной тягой к передвижениям и перемещениям. Он легок на подъем и ради хорошей компании и задушевной беседы за чашкой чая готов пойти на край света. Каждый год, словно перелетная птица, он мигрирует между Баренцбургом и Москвой, но делает это по необходимости. Он с удовольствием оставался бы на Шпицбергене на целый год, но, во-первых, вопрос упирается в скудное финансирование экспедиции, а во-вторых, в зимнюю стужу ледники «спят», и по большому счету гляциолог в этот период остается безработным.
В поселке установилась примета: если Зингер появился в Баренцбурге, значит, зиме конец.
Непременный спутник Евгения Максимовича — Леонид Сергееевич Троицкий, на первый взгляд, слишком интеллигентный и совершенно не приспособленный к полярному ремеслу человек. Однако внешний вид обманчив: Леонид Сергеевич настолько кажется неприспособленным и уязвимым в быту, насколько является талантливым и выносливым ученым-гляциологом в поле.
Мне приходилось наблюдать, какие трогательные отношения скрываются за внешней грубоватостью двух старых друзей. На базе экспедиции Евгений Максимович Зингер берет шефство над Леонидом Сергеевичем Троицким, добывает и готовит пищу, моет посуду, принимает все важные решения, и это дает ему основания подшучивать над своим другом, слегка разыгрывать его, не переступая, впрочем, границ дозволенного. Например, Евгений Максимович при всех называет его «Троцким», рассказывает о его ошибках и промахах, но всегда беззлобно, дружелюбно. К ним с полным правом можно применить поговорку: «милые ссорятся — только тешатся». Для них такие отношения — способ преодоления старости, незаметно подкравшейся к ним из-за острого гребня ледовой горы. Леонид Сергеевич давно привык к дружеским наскокам Евгения Максимовича и только смущенно улыбается в ответ.