На Баденских и Фарбверке заводах, показывая новые процессы, мне нередко говорили, что этот процесс ведется «Nach Ipatieff» (по методу Ипатьева). Дело в том, что до революции я никогда не брал никаких патентов на мои открытия. Многие меня ругали за это, и проф. Яковкин, который был экспертом в Бюро Патентов, говорил мне, что одно мое открытие, влияние давления на химические процессы дало бы мне заграницей миллионы. Вследствие такого моего философского отношения к делу, заграница безвозмездно использовала все мои открытия и брала соответствующие патенты, ограждая себя от конкурренции других компаний. Я не раз слышал, что И. Г. имеет самого дешевого работника Ипатьева, которому не надо ничего платить за его открытия. После осмотра этих заводов я пришел к заключению, что я, по своей скромности, себя не дооцениваю достодолжным образом и что по приезде в СССР мне необходимо все мои силы направить на дальнейшую научную деятельность, которая, как я видел в Европе, признается крайне полезной и для науки, и для техники.
В очень скором времени по прибытии в Берлин я получил телеграмму из ВСНХ, подписанную Ю. Л. Пятаковым, которая гласила, что мне предлагается немедленно выехать в Москву. Я узнал, что Пятаков назначен заместителем председателя Президиума ВСНХ, а также заместителем председателя Госплана. Ввиду разговоров с Красиным относительно моего участия в Генуэзской конференции, я не знал, что мне делать, тем более, что как раз в это время пришла телеграмма от Фокина из Лондона о созыве там конференции экспертов по промышленности, едущих в Геную, и о крайней желательности моего на ней присутствия. Так как телеграмма о моем вызове была получена через Полпредство, то я отправился к Н. Н. Крестинскому, чтобы выяснить мое положение. Но Н. Н. уехал в Москву; вместо него остался Пашуканис, старший советник Полпредства, который посоветовал послать телеграмму в Президиум ВСНХ с изложением всех обстоятельств моего здешнего положения. По правде говоря, тон телеграммы из Москвы наводил меня на неприятные размышления: мои рапорты Ленину могли быть истолкованы, как контр-революционные, и вызов меня мог быть результатом недовольства моим поведением заграницей. Так как в это время в Берлине еще был Смилга и приехал Раковский, будущий полпред во Франции, назначенный в качестве делегата на Генуэзскую конференцию, то я, ранее, чем посылать телеграмму, решил обратиться к Смилге за советом. Смилга дал мне совет послать телеграмму и не выезжать ранее получения ответа и, кроме того, предложил мне поехать вместе с ним к Раковскому, как члену делегации Генуэзской конференции и спросить его мнение. Раковский остановился вместе со своей женой в Hotel Continental и занимал росокошные комнаты; его величали «господин министр», и доступ к нему был обставлен большой процедурой. Но, благодаря Смилге, я без всяких затруднений получил с ним свидание и об’яснил, почему я его беспокою. Раковский, болгаро-румын по происхождению, говоривший по русски с явным акцентом, прекрасно владел инстранными языками и производил впечатление культурного европейца. Я почувствовал к нему доверие и раз’яснил цель моей заграничной поездки по предложению Ленина и мои разговоры с Красиным. На мой вопрос, как поступить, Раковский сказал:
«Поезжайте в Лондон, дайте телеграмму в Москву, в ВСНХ, а когда вернетесь из Лондона, то обратитесь за указаниями в комиссию, возглавляемую Наркомом Чичериным, которая к тому времени уже будет в Берлине проездом в Геную. Всю ответственность по Вашему делу я беру на себя».
Я снова отправился в Лондон, где мы с Фокиным в общих чертах ознакомились с теми вопросами, которые будут служить предметом обсуждения на Генуэзской конференции. Попутно мы сами наметили те отрасли промышленности, в которых нам особенно нужна иностранная техническая помощь, как для мирного, так и для военного времени.
Во время этого моего пребывания в Лондоне меня посетили Шпринг и Эвартс, — директора Невских Стеариновых заводов в Москве и Петербурге и Пивоваренного завода в Петербурге, консультантом которых я был до войны. Главным акционером этой компании был Казалет, очень богатый англичанин, не раз бывавший в России. Узнав о моем приезде, он очень просил заехать и рассказать ему о состоянии его заводов. Я согласился, посетил его в конторе и рассказал, что пивоваренный завод закрыт, а мыльные и свечные заводы продолжают работать, правда не с той нагрузкой, как прежде, так как не хватает сырья, т. е. жиров. Он сказал мне, что он оценивает свои предприятия в 15 миллионов рублей и не может примириться с мыслью, что они навсегда потеряны для него. Мне говорили, что его богатство оценивается в 7-8 миллионов фунтов и, что потеря предприятий в России не разорит его, но человеку свойственно сожалеть о потере всякого детища. Я мог очень мало сказать ему для его утешения и об’яснил, что он может, опираясь на декрет о концессиях, взять свои предприятия в концессию; тогда он сможет доставлять сырье из заграницы и часть продукции продавать заграницу, покрывать таким образом затраты на валюту. Больше я ничего не мог сказать и умело отклонил все те вопросы, ответы на которые совершенно не соответствовали моему положению.
По возвращению в Берлин, — это было уже в конце марта, — я был вызван в комиссию делегатов, едущих на Генуэзскую конференцию. Делегация остановилась в первоклассной гостиннице Эспланаде и состояла из председателя комиссии Чичерина и членов — Литвинова, Раковского и Красина. Здесь мне пришлось впервые встретиться с наркомом Чичериным, который, как известно, и до революции состоял на дипломатической службе. Род Чичериных принадлежит к числу старинных фамилий и было очень странным, что он сделался коммунистом с первых дней революции. Это был вообще очень странный человек, вел ненормальную жизнь, работал и принимал публику только по ночам и был большим любителем музыки, в которой знал толк. Литвинов был его заместителем и вел всю административную работу по Комиссариату Иностранных Дел. Чичерин был образованным человеком, превосходно говорил на иностранных языках, в особенности на английском и немецком. Во время моего посещения комиссии, я об’яснил все виденное и слышанное мною во Франции и Бельгии и сообщил мои некоторые предположения. Я видел, что в руках Литвинова были мои рапорты и он задавал мне некоторые вопросы. После этого заседания мне было об’явлено, что я буду числиться за Генуэзской делегацией, но пока я должен оставаться в Берлине и по вызову выехать в Италию.
Вспоминаю, что когда я вышел из комнаты, где заседала делегация, то в вестибюле отеля я встретил Э. Л. Нобеля, который был очень удивлен, встретив меня в Берлине. Я его не видал с 1917 года; с начала революции он тотчас-же уехал в Швецию, часто приезжал в Берлин и всегда останавливался в Эспланаде. «Как Вы думаете, — спросил он меня, — не взорвут ли нас здесь? Если бы я знал, что у меня будет такое соседство, я бы на этот раз остановился в другом отеле». «Будьте спокойны, — ответил я, — мы теперь в дружбе с немцами».
Я просидел в Берлине более месяца, в ожидании приглашения в Геную, но ввиду неудачи переговоров, мне не пришлось туда ехать.
Во время моего пребывания в Берлине я ближе познакомился с д-ром Давидом Самуиловичем Гальпе-риным, коммунистом, знакомство с которым началось еще в Москве, когда П. А. Богданов прислал его ко мне с просьбой его использовать в работе по химической промышленности. Д-р Гальперин, с которым мне приходилось вести совместную работу (о ней я скажу впоследствии), был родом из Харькова и получил высшее химическое образование в Германии и потому хорошо владел немецким языком. Он работал в химической лаборатории Политехникума в Цюрихе и был знаком с известным химиком Вернером, о котором рассказывал мне много интересных вещей. Он был хорошо образованным человеком, с которым было приятно поговорить на различные темы; несмотря на то, что он был партиец, я почувствовал к нему доверие, когда ближе узнал его в Берлине так как пришлось довольно часто с ним встречаться по делам и для частной беседы. В то время он был назначен председателем Спичечного треста и должен был ехать в Швецию для переговоров относительно концессии со шведской спичечной компанией во главе которой стоял известный Крюгер, кончивший потом свою жизнь самоубийством вследствии банкротства. Химической специальностью Гальперина была, собственно, бродильная промышленность, но в Советской России в то время мало считались с тем, что лучше всего знал человек. Во время войны 1914 года Гальперин был в Германии и работал на одном из ферментательных заводов, — кажется, в Дармштадте. Он мне говорил, что Политехнический Институт в Дармштадте пригласил его читать лекции по брожению, и что он хлопочет о разрешении провести один семестр заграницей для выполнения возложенного на него Политехникумом поручения. Я не думаю, чтобы он получил такое разрешение, так как он, после моего приезда в Москву, также скоро возвратился из командировки. Мне пришлось начать с ним совместную работу, примерно через годичный промежуток времени.
Когда д-р Н. Каро, председатель фирмы Bayerische Stickstof Werke, узнал, что я вернулся из моей поездки во Францию и Бельгию, то он просил меня устроить с ним свидание и продолжить деловые разговоры относительно возможности получить некоторые концессии по химическим процессам. Свидание состоялось, и я указал ему, что самый главный вопрос для СССР в настоящее время является вопрос о связанном азоте, понимая под этим получение кальций-цианамида из карбида кальция и азота воздуха и также добывание аммиака из водорода и азота воздуха. Так как последний процесс, которым владеет И. Г., купить сейчас невозможно, то остается только вопрос о постановке производства кальций-цианамида, который служит в мирное время, как прекрасное удобрительное средство, а в военное время может быть превращен в аммиак, который легко окисляется в азотную кислоту, необходимую для изготовления взрывчатых веществ. Остальные концессии едва ли будут интересны для нашей промышленности, и потому теперь надо сконцентрировать внимание на цианамиде. Он предложил мне поехать в Pistriz (около 100 километров от Берлина) и осмотреть там заводы кальций-карбида, цианамида и контактное окисление аммиака, по способу Франк и Каро, а также изготовление аммиачной селитры и других неорганических солей. Завод оставил во мне великолепное впечатление. В особенности, интересно было видеть производство кальций-карбида, идущее при температуре около 1300 град., а затем насыщение его азотом воздуха в особых цилиндрах при 1100 град. Bayerische Stickstof Werke выработало нам лучший способ изготовления этих продуктов. После посещения завода, Каро пригласил меня пообедать к себе домой и познакомил со своей женой и дочерью, которая была уже замужем за Печеком, очень богатым человеком, отец которого имел в Чехословакии громадные заводы по переработке каменных углей. Он меня представил также Печеку и прибавил, что, может быть, мое правительство заинтересуется производством также и их заводов. На прощании мы договорились, что он поможет осуществить у нас производство цианамида и примет участие в деле, но концессии он брать не хочет. Он очень рекомендовал их способ окисления аммиака, который давал в среднем до 94% выхода азотной кислоты. Он пригласил меня быть его гостем, когда я в следующий раз приеду в Берлин читать лекции по катализу.
В виду того, что Россия в течении войны и в годы революции совершенно не выписывала из-за границы химических реактивов, крайне необходимых для химических лабораторий, а мы сами приготовляли их в ничтожных количествах, то Комиссариат Народного Просвещения командировал в Германию особую комиссию по закупке реактивов для всех высших учебных заведений. В эту комиссию был назначен брат полпреда В. Н. Крестинский, который был доцентом в Лесном Петроградском Институте. Я был рад встретить его в Берлине и часто проводил с ним свободные вечера, так как имел с ним общие интересы. Фирма Kahlbaum, которая должна была получить большой заказ на реактивы, пригласила нас посетить их завод в Берлине, где изготовляются исключительно химические препараты. Я с большим удовольствием осмотрел их завод и познакомился с приготовлением многих реактивов; между прочим там я тоже увидал установки, на которых изготовляются некоторые вещества по моему способу. Я видел получение изобутилового и изоамилового альдегидов моим каталитическим способом, — пропусканием паров алкоголей через латунную трубку, в которую положены латунные стружки; жидкие олефины получались также моим способом, — пропуская пары спиртов через мой катализатор глинозем. Осмотр окончился прекрасным завтраком, который сопровождался распитием разных сортов ликеров, приготовляемых той же фирмой, — но в этой операции я не принимал участия, так как никогда в жизни не употреблял искусственно приготовленных спиртных напитков. Во время посещения завода Кальбаума, я познакомился с одним химиком Яблонским, который был на службе у Кальбаума по продаже реактивов. Впоследствии он мне очень много помогал по приобретению реактивов.