В мартовском заседании Химического Общества был назначен к слушанию мой доклад: «Вытеснение металлов 2-ой группы нечетных рядов периодической таблицы водородом под давлением из водных растворов их солей». Председателем Химического Общества в то время был профессор Haber; он прислал мне письмо, в котором, подчеркивая интерес предложенной мною темы и сообщая о правилах, существующих в Обществе, указывал, что в виду обширности темы и краткости времени едва ли будет возможно допустить прения по всем деталям доклада. Я постарался сократить мой доклад таким образом, чтобы говорить не более полчаса и оставить время на вопросы. Хотя я и был не очень силен в немецком языке, но доклад прошел благополучно; Е. И. Шпитальский, который был на заседании, сообщил мне потом, что он был прослушен с громадным вниманием. Громадная аудитория Hoffman Haus, где происходят заседания Химического Общества была переполнена и даже стулья, приставленные сбоку аудитории, были заняты; я это заметил, потому что на одном из таких стульев сидел др. Нернст, который после доклада обратился ко мне с некоторыми вопросами. Выбранная мною тема представляла несомненный интерес новизны, так как вытеснение водородом металла .из раствора его соли представляло обратную реакцию вытеснению металлом водорода из кислот.
Доктор Нернст настолько заинтересовался этим вопросом, что просил меня зайти к нему в Институт Физических Измерений (учреждение, подобное нашей Палате Мер и Весов) для обмена мнениями об этих интересных реакциях. Я, конечно, с большой охотой исполнил желание этого выдающегося ученого, который создал целую большую школу физико-химиков, и мы провели в беседе почти два часа. Но должен сказать по правде, что мне этот разговор не дал чего-либо существенного, чтобы помогало бы приблизиться к пониманию этой группы явлений. Все, что мне сказал Нернст, я знал из его прекрасной книги «Физическая химия» и из книг Оствальда относительно гипотезы об упругости растворения металлов. Через несколько лет мне пришлось снова беседовать на эту тему с Нернстом; об этом я скажу после.
Во время моего пребывания в Берлине, я очень часто виделся с двумя моими коллегами по Академии Наук, Алексеем Николаевичем Крыловым, физико-математиком, и Федором Ипполитовичем Щербатским, редким специалистом по санскритскому языку. Мы часто проводили вечера в очень интересных беседах. А. Н. Крылов был в продолжительной командировке по заказу нефтеналивных судов, причем А. Н., как специалист по судостроению, разработал свой проект конструкции подобного типа судов. А. Н. отличался большим остроумием и метко подмечал все слабости человеческой личности. Он обладал сильным характером и не стеснялся в выражениях, если было надо выругать кого-либо за совершенное им некрасивое деяние. В особенности он не любил непременного секретаря Академии С. Ф. Ольденбурга. В письме к одному академику он писал: «Во время Ломоносова в Академии был Шумахер, а теперь у нас шахер-махер». Когда ему, спустя некоторое время, после смерти В. А. Стеклова, предлагали занять пост вице-президента Академии, то он не только наотрез отказался, но написал такое письмо непременному секретарю, что последний, долгое время не мог успокоиться. С. Ф. Ольденбург с большим возмущением прочитал его мне и долгое время не мог забыть его содержания; это письмо было бы очень полезно сохранить для истории.
Что касается другого моего коллеги, Ф. Ип., то он представлял по характеру его отношений с людьми совершенную противоположность. Это был высоко образовованный человек, совершенно европейского типа, великолепно владеющий иностранными языками. Его специальностью была культура Индии, в которой он не раз бывал, — за выдающиеся исследования в этой области он и был избран в члены Академии Наук. В Берлин он приехал из Лондона, где только что окончил чтение лекций в Британском Музее, куда был приглашен специально для этой цели с хорошей оплатой.
Я должен упомянуть здесь еще об одной встрече в Берлине, — с г. Теплиц, бывшим директором громадного содового завода в Донбассе (в Лисичанске). Этот завод принадлежал мировой фирме Сольвей и Ком., выработывавшей соду по аммиачному способу. Как ранее было указано, во время войны я привлек этот завод к работам по производству взрывчатых веществ и близко познакомился с г. Теплицом, который производил на меня впечатление очень делового и способного человека, умеющего управлять громадным предприятием. В то время в Берлине был еще один мой сотрудник по химическому комитету, Борис Петрович Сысоев, инженер-технолог, командированный заграницу для продажи соды от треста Донсода, во главе которого стоял Рухимович, игравший впоследствии большую роль в Президиуме ВСНХ. Инженеру Сысоеву было тоже поручено разузнать о возможности получения технической помощи от фирмы Сольвей. Перед моим вторым от’ездом заграницу, Рухимович и Сысоев были у меня в Президиуме, и мы вместе наметили дальнейший план развития содового производства и характер переговоров, который Сысоев должен вести с фирмой Сольвей. Б. П. Сысоев узнал, что директор Теплиц будет проездом в Берлине, и сообщил ему, что хочет увидаться с ним по делу, и прибавил, что я также нахожусь в Берлине. Тогда Теплиц (в то время он был директором всех содовых заводов в Польше) попросил Сысоева непременно устроить ему встречу со мною.
Мы встретились в Отель Континенталь, за завтраком, и провели в дружеской и деловой беседе 2-3 часа. Он очень жалел, что ему пришлось покинуть свое детище в России, которую он очень любил; вспоминал нашу совместную работу, о которой у него сохранилось самое лучшее воспоминание, и сообщил, что он с’умел наладить содовое производство в Польше, где заводы работают отлично. В настоящее время он едет в Брюссель, в главное правление фирмы Сольвей, для обсуждения вопроса о дальнейшем расширении дела в Польше и, конечно, расскажет директорам о встрече со мной. Он сказал мне, что еще до окончания войны в главном правлении фирмы было решено, как только окончится война, пригласить меня в члены их правления. Несомненно, Теплиц дал соответствующую характеристику о моей технической и административной деятельности в качестве главного распорядителя химической промышленности во время войны.
Мне приходилось принимать участие в деятельности особого советского учреждения, именуемого «Международная Книга», которое должно было облегчать покупку иностранных книг и журналов, как отдельным ученым, так и высшим учебным заведениям. Это учреждение было, несомненно, весьма полезно, так как за неимением валюты не было возможности покупать книги заграницей. Благодаря же этой организации можно было приобретать заграничные книги, уплачивая в Москве, в магазине «Международной Книги», на Кузнецком мосту, стоимость книги в червонных рублях, по установленному курсу. Я был назначен членом в Контрольную Комиссию, и в течении нескольких лет принимал участие в делах этого учреждения, пока оно не было переорганизовано на других началах. Хотя это и не отнимало у меня много времени, но я несколько раз порывался освободиться от этих обязанностей, но почему-то очень настаивали на том, чтобы я оставался в этой комиссии. Дела «Международной Книги» шли очень хорошо и она давала даже хорошую прибыль.
В эту командировку, благодаря моей встречи в Берлине с полпредом в Норвегии Суриц, мне удалось побывать в Норвегии. Он достал мне визу и обещал похлопотать о получении разрешения посетить некоторые заводы. В Норвегии мне хотелось осмотреть знаменитые заводы азотной кислоты, которая получалась из воздуха окислением азота в окислы под влиянием горящей вольтовой дуги, развивающей температуру выше 2000 град. Образующиеся окислы азота, в количестве около 2—4%, поглощаются водой и превращаются в азотную кислоту, которая, при обработке ее щелочами, — напр., известью, — дает кальциевую соль азотной кислоты, которую можно употреблять, как удобрительное средство. Открытие этого способа добывания азотистых соединений из азота воздуха принадлежит Биркленду и Эйде; эти заводы уже до войны 1914 года получали таким образом в большом масштабе соли азотной кислоты и крепкую азотную кислоту. Когда я приехалв Христианию (теперь Осло) и явился в управление этих заводов, то получил решительный отказ на осмотр фабриканции селитры и азотной кислоты. Другая цель моей поездки в Норвегию заключалось в осмотре вновь выстроенного громадного Минералогического Института в Осло, директором которого состоял известный минералог Гольдшмидт. Знакомство с этим ученым и осмотр Института доставил мне громадное удовлетворение; в особенности интересно было ознакомление с современными методами рентгеновского анализа для изучения состава минералов и их структуры. Я сделал заметки о всем виденном и впоследствии доложил в Академии Наук о желательности покупки аппаратов для анализа рентгеновским методом, как минералов, так и вообще всех химических соединений. Гольдшмидт показал мне работы по использованию шпатов для извлечения из них калиевых соединений. Я был поражен, с какой настойчивостью ведутся работы в этом направлении, раз это находит себе оправдание для целей улучшения урожаев в сельском хозяйстве страны.
Осмотр Минералогического Института в Осло вполне оправдал мою поездку в Норвегию и впоследствии, когда мне пришлось защищать в советских учреждениях необходимость создания и у нас солидного Минералогического Института, то я ссылался на пример маленькой Норвегии, которая не пожалела средств на создание великолепного Института для исследования своих минеральных богатств.
В Осло я встретил Александру Михайловну Колонтай, с которой я был знаком еще задолго до революции; в то время она была помощницей Сурица, и после его ухода, была назначена полпредом, — сначала в Норвегии, а потом в Швеции. Вместе со мной в Осло приехал прежний муж А. М., Дыбенко, занимавший тогда в СССР пост командира корпуса. Он сохранил с Колонтай дружеские отношения и, видимо, очень уважал ее. На меня Дыбенко произвел впечатление славного человека, безхитростного; но насколько он после прохождения им Академии Генер. Штаба, стал хорошим военным, я судить не мог, так как мы мало говорили на эти темы. В течении нескольких дней моего пребывания в Осло я несколько раз виделся с ними, обедал, был в театре, ездил в воскресенье за город и наблюдал особый спорт, который так любят норвежцы: в праздничный день они целыми семьями отправляются трамваем на горы, окружающие город, и оттуда на санках, на которых помещается почти вся семья, они спускаются обратно в город, проведя несколько часов на свежем воздухе. Мне приходилось также видеть и искусное бегание норвежцев на лыжах, и их удивительные прыжки с гор.
Один раз, возвращаясь в трамвае в Осло из пригорода вместе с Суриц, я встретил бывшего министра иностранных дел Терещенко. Так как мы поздоровались и начали разговаривать, то мне пришлось представить его Сурицу. Мне очень хотелось поговорить с Терещенко наедине, но это мне не удалось сделать, да может быть и к лучшему, так как наша беседа могла попасть в печать, а это было бы нежелательно.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ЗНАКОМСТВО С ГОРЬКИМ
В этот мой приезд в Берлин я посетил А. М. Горького. Мое первое знакомство с Горьким произошло в Петрограде, в клубе научных работников, в 1920 году; ему и его гражданской супруге, Марии Федоровне Андреевой, меня представил С. Ф. Ольденбург. Тогда мне не пришлось говорить с ним, и наше знакомство ограничилось самыми заурядными фразами. Другой раз я посетил Горького на его квартире в Петрограде, на Кронверском проспекте, прося его ходатайствовать за арестованного начальника Артиллерийской Академии, С. Г. Петровича, в чем он мне резко отказал. Будучи в Берлине в 1922 году и обедая в одном ресторане на Курфюрстендамм вместе с М. Я. Лапиров-Скобло, я увидал А. М. Горького сидящим за одним столиком с г. Родде, антрепренером, содержавшим в Петербурге известное кабарэ «Вилла Роддэ», — любимый уголок всей богатой кутящей публики, а также и Распутина, который проводил здесь в оргиях целые ночи. Вероятно, Родде сказал Горькому, с кем он кланялся, потому что после этого, Родде подошел ко мне и сказал мне, что Горький хочет поговорить со мной. В то время Горький был занят мыслью устроить в Берлине такой-же клуб для русских ученых, приезжающих заграницу, какой он основал в СССР. Так как питание ученых и организация ученого клуба в Петрограде были осуществлены при помощи Родде (Горький выхлопотал у Ленина разрешение создать помощь ученым не через советские бюрократические учреждения, а через такого ловкого и делового человека, каким являлся Родде), то Горький предполагал и в Берлине привлечь его для этого дела. Горький рассказал мне о своем плане и получил полное мое одобрение этому начинанию; он просил меня как-нибудь зайти к нему на квартиру, находившуюся в то время на Курфюрстендамм, 204. В то время Родде играл роль гида при Горьком и без него он нигде не появлялся.