Его мучила мысль, что в
полицейском управлении у него пропадет лоток с товаром. Вторым был трактирщик
Паливец, который, увидав Швейка, разбудил его и трагическим голосом воскликнул:
-- Я уже здесь!
Швейк сердечно пожал ему руку и сказал:
-- Очень приятно. Я знал, что тот господин сдержит слово, раз обещал, что за
вами придут. Такая точность -- вещь хорошая.
Но Паливец заявил, что такой точности цена -- дерьмо, и шепотом спросил
Швейка, не воры ли остальные арестованные: ему как трактирщику это может
повредить.
Швейк разъяснил, что все, кроме одного, который посажен за попытку убийства
голицкого мельника с целью ограбления, принадлежат к их компании: сидят из-за
эрцгерцога.
Паливец обиделся и заявил, что он здесь не из-за какого-то болвана
эрцгерцога, а из-за самого государя императора. И так как все остальные
заинтересовались этим, он рассказал им о том, как мухи загадили государя
императора.
-- Замарали мне его, бестии,-- закончил он описание своих злоключений,-- и
под конец довели меня до тюрьмы. Я этого мухам так не спущу! -- добавил он
угрожающе.
Швейк опять завалился спать, но спал недолго, так как за ним пришли, чтобы
отвести на допрос.
Итак, поднимаясь по лестнице в третье отделение, Швейк безропотно нес свой
крест на Голгофу и не замечал своего мученичества. Прочитав надпись: "Плевать в
коридоре воспрещается", Швейк попросил у сторожа разрешения плюнуть в
плевательницу и, сияя своей простотой, вступил в канцелярию со словами:
-- Добрый вечер всей честной компании!
Вместо ответа кто-то дал ему под ребра и подтолкнул к столу, за которым сидел
господин с холодным чиновничьим лицом, выражающим зверскую свирепость, словно он
только что сошел со страницы книги Ломброзо "Типы преступников".
Он кровожадно посмотрел на Швейка и сказал:
-- Не прикидывайтесь идиотом.
-- Ничего не поделаешь,-- серьезно ответил Швейк.-- Меня за идиотизм
освободили от военной службы. Особой комиссией я официально признан идиотом. Я
-- официальный идиот.
Господин с лицом преступника заскрежетал зубами.
-- Предъявленные вам обвинения и совершенные вами преступления
свидетельствуют о том, что вы в полном уме и здравой памяти.
И он тут же перечислил Швейку целый ряд разнообразных преступлений, начиная с
государственной измены и кончая оскорблением его величества и членов
царствующего дома. Среди этой кучи преступлений выделялось одобрение убийства
эрцгерцога Фердинанда; отсюда отходила ветвь к новым преступлениям, между
которыми ярко блистало подстрекательство к мятежу, поскольку все это происходило
в общественном месте.
-- Что вы на это скажете? -- победоносно спросил господин со звериными
чертами лица.
-- Этого вполне достаточно,-- невинно ответил Швейк.-- Излишество вредит.
-- Вот видите, вы же сами признаете...
-- Я все признаю. Строгость должна быть. Без строгости никто бы ничего не
достиг. Это, знаете, когда я служил на военной службе...
-- Молчать! -- крикнул полицейский комиссар на Швейка.-- Отвечайте только,
когда вас спрашивают! Понимаете?
-- Как не понять,-- согласился Швейк.-- Осмелюсь доложить, понимаю и во всем,
что вы изволите сказать, сумею разобраться.
-- С кем состоите в сношениях?
-- Со своей служанкой, ваша милость.
-- А нет ли у вас каких-либо знакомств в здешних политических кругах?
-- Как же, ваша милость.
Покупаю вечерний выпуск "Национальной политики",
"сучку".
-- Вон! -- заревел господин со зверским выражением лица.
Когда Швейка выводили из канцелярии, он сказал:
-- Спокойной ночи, ваша милость.
Вернувшись в свою камеру, Швейк сообщил арестованным, что это не допрос, а
смех один: немножко на вас покричат, а под конец выгонят.
-- Раньше,-- заметил Швейк,-- бывало куда хуже. Читал я в какой-то книге, что
обвиняемые, чтобы доказать свою невиновность, должны были ходить босиком по
раскаленному железу и пить расплавленный свинец. А кто не хотел сознаться, тому
на ноги надевали испанские сапоги и поднимали на дыбу или жгли пожарным факелом
бока, вроде того как это сделали со святым Яном Непомуцким. Тот, говорят, так
орал при этом, словно его ножом резали, и не перестал реветь до тех пор, пока
его в непромокаемом мешке не сбросили с Элишкина моста. Таких случаев пропасть.
А потом человека четвертовали или же сажали на кол где-нибудь возле
Национального музея. Если же преступника просто бросали в подземелье, на
голодную смерть, то такой счастливчик чувствовал себя как бы заново родившимся.
Теперь сидеть в тюрьме -- одно удовольствие! -- похваливал Швейк.-- Никаких
четвертований, никаких колодок. Койка у нас есть, стол есть, лавки есть, места
много, похлебка нам полагается, хлеб дают, жбан воды приносят, отхожее место под
самым носом. Во всем виден прогресс. Далековато, правда, ходить на допрос -- по
трем лестницам подниматься на следующий этаж, но зато на лестницах чисто и
оживленно. Одного ведут сюда, другого-- туда. Тут молодой, там старик, мужчины,
женщины. Радуешься, что ты по крайней мере здесь не одинок. Всяк спокойно идет
своей дорогой, и не приходится бояться, что ему в канцелярии скажут: "Мы
посовещались, и завтра вы будете четвертованы или сожжены, по вашему
собственному выбору". Это был тяжелый выбор! Я думаю, господа, что на многих из
нас в такой момент нашел бы столбняк. Да, теперь условия улучшились в нашу
пользу.
Едва Швейк кончил свою защитную речь в пользу современного тюремного
заключения, как надзиратель открыл дверь и крикнул:
-- Швейк, оденьтесь и идите на допрос!
-- Я оденусь,-- ответил Швейк.-- Против этого я ничего не имею. Но боюсь, что
тут какое-то недоразумение. Меня уже раз выгнали с допроса. И, кроме того, я
боюсь, как бы остальные господа, которые тут сидят, не рассердились на меня за
то, что я иду уже во второй раз, а они еще ни разу за этот вечер не были. Они
могут быть на меня в претензии.
-- Вылезти и не трепаться! -- последовал ответ на проявленное Швейком
джентльменство.
Швейк опять очутился перед господином с лицом преступника, который безо
всяких околичностей спросил его твердо и решительно.
-- Во всем признаетесь?
Швейк уставил свои добрые голубые глаза на неумолимого человека и мягко
сказал:
-- Если вы желаете, ваша милость, чтобы я признался, так я признаюсь. Мне это
не повредит. Но если вы скажете: "Швейк, ни в чем не сознавайтесь",-- я буду
выкручиваться до последнего издыхания.
Строгий господин написал что-то на акте и, подавая Швейку перо, сказал ему,
чтобы тот подписался.
И Швейк подписал показания Бретшнейдера со следующим дополнением:
"Все вышеуказанные обвинения против меня признаю справедливыми.
Йозеф Швейк".
Подписав бумагу, Швейк обратился к строгому господину:
-- Еще что-нибудь подписать? Или мне прийти утром?
-- Утром вас отвезут в уголовный суд,-- последовал ответ.