— Будь благоразумен, дитя мое, — отвечал граф, целуя кудрявую голову мальчика. — Месье Веренфельс твой воспитатель; ты должен его уважать и слушаться. Будь вежлив, прилежен, и он будет к тебе добр. Графу Рекенштейну необходимо учиться; блестящий офицер, каким ты хочешь быть со временем, не может оставаться невеждой, не умеющим ни читать, ни писать.
Граф замолчал и, бледнея, откинулся на спинку кресла. Готфрид поспешно подошел и, отводя Танкреда, сказал:
— Видишь, как твое поведение огорчает отца. И как тебе не стыдно так плакать; большой мальчик рыдает оттого, что надо учиться. Какой срам! Пойдем.
Танкред хотел сопротивляться, но встретив спокойный, энергичный взгляд своего нового воспитателя, он опустил голову, дал взять себя за руку и покорно пошел за Готфридом.
Придя в свою комнату, Готфрид с тем спокойствием, которое, по-видимому, действовало внушительно на его воспитанника, приказал тому отпереть замкнутую дверь. После минутного колебания Танкред вынул из кармана ключ и молча, с угрюмым взглядом, подал его лакею. Дверь мгновенно была открыта.
С новым удивлением Готфрид вошел в спальню с голубой атласной обивкой на стенах и на мебели. Широкая кровать, украшенная кружевами, стояла на возвышении, покрытом мехом; а рамка туалетного зеркала из массивного серебра изображала амуров, держащих свечи. Готфрид почувствовал неприятное ощущение, войдя в эту комнату, и спросил лакея, по приказанию ли графа было так убрано помещение его сына.
— Нет, — отвечал лакей. — Это господин Танкред хотел непременно занять комнаты графини, а так как сам барин ни во что не входит, то управляющий приготовил для вас будуар и уборную.
В тот лее вечер за игрой в шахматы с графом Готфрид попросил у него разрешения занять со своим воспитанником другое помещение, более соответствующее нуждам ученика.
— Конечно, — отвечал граф, — выбирайте какие хотите комнаты. Я отдам приказание управляющему устроить их согласно вашим указаниям.
На следующий день, осмотрев замок, Готфрид выбрал четыре комнаты, смежные со средней частью здания времен Возрождения; одна из них выходила на широкую террасу, ведущую в сад.
Танкред был взбешен такой переменой. Он не смел выказывать своего неудовольствия, так как его воспитатель внушал ему невольный страх; но затаенная злоба кипела в нем и при первом случае вырвалась наружу.
Это было на третий день их водворения в новом помещении. Они были в классной комнате, смежной с террасой. Готфрид сидел у окна и читал газету. Танкред, стоя у дверей террасы с книгой в руках, не учился, а барабанил с досадой по стеклу. Вошел лакей и положил на стол большую папку тетрадей.
— Возьми прочь этот хлам, который я видеть не хочу, и убирайся к черту, — крикнул Танкред, взглянув искоса на врагов своего спокойствия. Заметив, что лакей не обращает никакого внимания на его слова, Танкред побагровел, разбил ногой стекло балкона, подбежал к столу, схватил тетради и швырнул их в лицо лакея, осыпая его потоками брани.
Готфрид, молча следивший за этой сценой, встал и без раздражения, но как человек, обладающий непреодолимой властью, взял маленького графа за уши, поставил его на колени и сказал:
— Подними тетради и положи их в порядке; пока это не сделаешь, ты не будешь обедать.
Такое обращение и такая угроза довели до крайнего раздражения озлобленного мальчика. С криком орленка он вскочил на ноги, бросился на лакея, бил его кулаками и ногами, ухватился за его жилет, оторвал от него карман и неистово кричал:
— Негодяй, каналья, я сверну тебе шею, если ты сию минуту не возьмешь его за шиворот и не вышвырнешь прочь. Если же послушаешься меня, я дам тебе десять талеров!
Готфрид, видя, что надо приступить к энергичным мерам, чтобы остановить зло в корне, взял камышовую тросточку, гибкую как хлыстик, и прежде чем маленький граф мог ожидать чего-нибудь подобного, он был схвачен и подвергнут примерному наказанию. Напрасно он вырывался из железной руки, которая его держала: силы и упрямство его были преодолены, что и сказалось потоком слез. В первый раз непокорный ребенок был побежден.
Чтобы дать своему ученику поразмыслить на свободе о суровом уроке, который был дан ему, Готфрид оставил его обедать одного в своей комнате. Но когда, отобедав сам с графом, Веренфельс возвратился к себе, то не нашел уже там Танкреда; он убежал, и его нигде нельзя было найти.
— Должно быть, он побежал к судье, — сказал Петр.
— К какому судье?
— К уездному судье, Линднеру. Он живет в Рекенштейнской деревне, по ту сторону парка. У него много детей одного возраста с маленьким графом, и господин Танкред любит туда ходить.
Готфрид взял шляпу и пальто и, расспросив, какой дорогой идти, отправился отыскивать своего ученика. Погода была великолепная. Маленькая боковая дверь в бронзовой решетке была открыта, и Готфрид вошел в аллею дубов и лип, в конце которой виднелись дома большого села и высокая колокольня церкви. Девочка, сидевшая с вязаньем на пороге первого домика, вежливо указала ему дом судьи, находившийся по ту сторону улицы, несколько в стороне, и окруженный хорошеньким садом и огородом. Широкий балкон, обвитый виноградником, белые занавески и великолепные цветы на всех окнах придавали этому уютному жилищу свежий и изящный вид.
Перед верандой два маленьких мальчика, семи и девяти лет, играли с деревянной лошадкой; пятилетняя девочка нанизывала красные ягоды на длинную нитку.
— Дома ваши родители? — спросил Готфрид, кланяясь дружески детям.
— Отец вышел, — отвечал старший мальчик, снимая с головы свою соломенную шляпу. — Но мама там, в саду, с Танкредом. Он не хотел играть с нами, и мама велела нам уйти.
Молодой человек пошел по указанной аллее и вскоре увидел беседку из жимолости, под сенью которой на скамейке сидела молодая женщина в темном платье и белом переднике. Обняв рукой Танкреда, припавшего кудрявой головой к ее груди, она что-то тихо говорила ему, видимо, стараясь его успокоить.
Заметив приблизившегося посетителя, поклонившегося ей, мадам Линднер протянула ему руку и приветливо спросила:
— Вы пришли, вероятно, за вашим маленьким беглецом?
— Да, сударыня. Но если позволите, я отдохну у вас немного.
Танкред быстро приподнялся и, увидев Готфрида, схватился обеими руками за голову и, топнув ногой, крикнул с комическим отчаянием:
— Даже сюда я не могу убежать, чтобы спастись от тирании. Ах, если бы мама знала, как я несчастлив, как меня мучают, она не отдала бы меня. Я всех ненавижу в замке, и папу, и вас, которого он называет своим другом и которому поручил убивать меня.
— Танкред, можно ли так говорить об отце и своем воспитателе, — перебила его мадам Линднер.
— О моем тюремщике, о моем палаче! — возразил неукротимый мальчик.
— Замолчи. Я не хочу больше слышать ничего подобного. Ступай играть с Конрадом и с Франсуа. Иди, будь умником. Обещаешь ты мне это?
Танкред медленным шагом направился к своим товарищам.
Готфрид сел на скамейку, с которой госпожа Линднер сняла корзинку с детским бельем и со связкой ключей.
— Трудная ваша обязанность, месье Веренфельс! У Танкреда тяжелый характер, — сказала она, — это несчастный, заброшенный ребенок. Для матери он служил всегда игрушкой, предметом ее фантазий, ее прихотей; а голова француженок, приставленных к нему, была вечно занята интригами. Танкред всегда любил приходить сюда; гувернантки пользовались этим; предоставляя его мне, они свободно занимались своими любовными делами.
— Да, положение ребенка печальное, — сказал Готфрид, снимая шляпу и проводя рукой по волосам, — но нелегкое и для графа. Он, по-видимому, обожает своего сына.
— Конечно. Танкред живой портрет графини, которую граф боготворил. Надо сказать правду, она такая красавица, что нет ей подобной; но при этом пустая светская женщина. Граф, должно быть, не раз пожалел свою первую жену, кроткую и любящую.
— У графа не было детей от первого брака?
— От покойной графини Хильды остался сын, граф Арно, которому должно быть теперь двадцать один год; его обширные владения находятся рядом с Рекенштейнскими землями.
— Танкред ничего не говорил мне о своем брате.
— Он никогда его не видел. Все в этой стране знают о семейном несогласии, возникшем вследствие вступления графа во второй брак. Его тесть и теща были тогда еще живы и решительно восстали против этого супружества, но напрасно; свадьба состоялась. Дед и бабушка взяли к себе маленького Арно и воспитывали его в столице. С тех пор он никогда не видел отца; и по смерти графа Арнобургского граф Вилибальд был устранен от опеки, и даже разрыв с графиней Габриэль не привел графа к сближению с сыном.
Приход судьи прервал рассказ Гертруды Линднер. Она пошла в дом, чтобы распорядиться подать кофе. Разговор мужчин перешел на другие предметы.
Готфрид чувствовал себя так хорошо в этой милой семье и внушил судье и его жене такую симпатию, что когда он стал прощаться, чтобы вернуться в замок со своим чертенком, то должен был дать обещание часто навещать своих новых знакомых.
Молодой человек охотно исполнял свое обещание, а несколько времени спустя дом судьи сделался для него еще более привлекательным. Однажды утром, когда пришел с Танкредом, чтобы взять с собой Конрада и Франсуа и пойти вместе в лес за грибами, Готфрид был очень удивлен, увидев на балконе незнакомую молодую девушку, которая помогала мадам Линднер заготовлять консервы. Это была девушка лет семнадцати; ее светло-русые волосы и кроткое, милое личико с голубыми, ясными глазами выражали невинность и доброту.
Жена судьи представила ее, сказав, что это их племянница Жизель, дочь старшего брата ее мужа, и что она приехала помочь ей в хозяйстве. Заметив вскоре, что Жизель была столь же образованна, сколь и красива, Готфрид находил в ее обществе все более и более удовольствия.
Прошло несколько месяцев; положение Готфрида еще улучшилось; его энергия и деятельность расположили к нему вполне сердце графа. После нескольких бурных сцен, нескольких чувствительных наказаний и сажания на хлеб и воду Танкред покорился. Хотя неохотно, но все же он повиновался, и спокойный, строгий взгляд наставника имел над ним такую власть, что он не мог противиться ей.
Подчиненный полезному режиму, разумно занятый классным учением и телесными упражнениями, вставая и ложась в определенные часы, мальчик стал красивее и здоровее; бледность сменилась румянцем; он вырос и заметно развился. Готфриду оставалось бороться только с его леностью и затаенной враждой, которую воспитанник выказывал ему при каждом случае.
Граф был в восторге от заметного улучшения в манерах и в физическом состоянии Танкреда и все более и более привязывался к Готфриду, который действительно стал его правой рукой, его надежным помощником в делах, его доверенным лицом в полном смысле этого слова.
Готфрид имел основательные сведения о всем, что касалось эксплуатации имения. Он вскоре заметил серьезные беспорядки в управлении лесом и в операциях паровой мельницы, недавно устроенной. Он счел своей обязанностью сообщить это графу и добросовестно помог ему вникнуть в эти злоупотребления и восстановить порядок.
Преисполненный благодарности, граф посвятил молодого человека еще более в свои дела, наполовину увеличил его жалованье и объявил ему, что, как только сын его поступит в военное училище, он сделает Готфрида главным управляющим. Веренфельс чувствовал себя спокойным, счастливым и стал мечтать о будущем. Он заметил, что Жизель чувствовала к нему нечто более, чем простое расположение; и сам он привязался к этой милой молодой девушке. Готфрид говорил себе, что, сделавшись главным управляющим, он будет в состоянии вновь обзавестись хозяйством. Жизель, простая, деятельная и хорошая хозяйка, может быть именно такой женой, какая ему нужна, преданной дочерью его старой матери, а для его маленькой Лилии — матерью и наставницей. Но несчастье научило его быть осторожным, и он не позволил себе пробудить в сердце Жизели надежд, которые вследствие каких-нибудь обстоятельств могли не сбыться. Он решил не приступать к решительному объяснению, пока его судьба не будет окончательно обеспечена.