Раздался второй звонок.
Изящно очерченные ноздри пассажирки затрепетали, губки прошептали:
- Ах, скорей бы уж! - но адресовано восклицание было явно не соседу.
По коридору, топоча, пронеслись мальчишки-газетчики - один из респектабельной "Вечерней России", второй из бульварного "Русского веча". Оба вопили во все горло, стараясь перекричать друг друга.
- Скорбные вести о драме в Японском море! - надрывался первый. - Российский флот сожжен и потоплен!
Второй орал:
- Знаменитая шайка "Московских Лихачей" наносит удар в Петербурге! Раздета дама высшего света!
- Первые списки погибших! Множество дорогих сердцу имен! Зарыдает вся страна!
- Графиня Эн высажена из кареты в наряде Евы! Налетчики знали о спрятанных под платьем драгоценностях!
Штабс-капитан купил "Вечернюю Россию" с огромной траурной каймой, дама - "Русское вече", но приступить к чтению не успели.
Дверь внезапно открылась, и въехал огромный, не поместившийся в проем букет роз, сразу наполнивший купе маслянистым благоуханием.
Над бутонами торчала красивая мужская голова с холеной эспаньолкой и подкрученными усами. Радужно сверкнула бриллиантовая заколка на галстуке.
- Этто еще кто такой?! - воззрился на Рыбникова вошедший, и черные брови грозно поползли вверх, однако в ту же секунду, приглядевшись к неказистой внешности штабс-капитана, красавец совершенно на его счет успокоился и более вниманием не удостаивал.
- Лика! - воскликнул он, падая на колени и бросая букет под ноги даме. - Я люблю всею душою одну лишь тебя! Прости, умоляю! Ты же знаешь мой темперамент! Я увлекающийся человек, я артист!
Оно и видно было, что артист. Обладателя эспаньолки нисколько не смущала публика - а кроме выглядывавшего из-за "Вечерней России" штабс-капитана за интересной сценой наблюдали еще и зрители из коридора, привлеченные умопомрачительным ароматом роз и звучными ламентациями.
Не стушевалась публики и прелестная дама.
- Всё кончено, Астралов! - гневно объявила она, откинув вуаль и сверкнув глазами. - И чтоб в Москве появляться не смел! - От умоляюще простертых дланей отмахнулась. - Нет-нет, и слушать не желаю!
Тогда кающийся повел себя странно: не вставая с колен, сложил руки на груди и глубоким, волшебнейшим тенором запел:
- Una furtiva lacrima negli occhi suoi spunto...
Дама побледнела, заткнула ладонями уши, но божественный голос наполнил собою купе, да что купе - заслушавшись, притих весь вагон.
Обворожительную мелодию Доницетти прервал третий звонок, особенно длинный и заливистый.
В дверь заглянул кондуктор:
- Господ провожающих прошу немедленно выйти, отправляемся. Сударь, пора! - коснулся он локтя чудесного певца.
Тот кинулся к Рыбникову:
- Уступите билет! Даю сто рублей! Тут драма разбитого сердца! Пятьсот!
- Не смейте уступать ему билет! - закричала дама.
- Не могу-с, - твердо ответил штабс-капитан артисту. - Рад бы, но безотлагательная казенная надобность.
Кондуктор утянул обливающегося слезами Астралова в коридор.
Поезд тронулся. С перрона донесся отчаянный крик:
- Ликуша! Я руки на себя наложу! Прости!
- Никогда! - выкрикнула раскрасневшаяся пассажирка и вышвырнула великолепный букет в окно, засыпав весь столик алыми лепестками.
Обессиленно упала на бархатное сиденье, закрыла лицо пальчиками и разрыдалась.
- Вы благородный человек, - сказала она, всхлипывая. - Отказались от денег! Я так вам признательна! Выпрыгнула бы в окошко, честное слово!
Рыбников пробурчал:
- Пятьсот рублей деньги большущие. Я в треть столько не получаю, даже со столовыми и разъездными. Но служба. Начальство опозданий не прощает...
- Пятьсот рублей давал, фигляр! - не слушала его дама. - Перед публикой красовался! А в жизни - мелочный человек, экономист, - это слово она произнесла с безграничным презрением, даже всхлипывать перестала.
- Живет не по средствам!
Заинтересовавшись логическим противоречием, содержавшимся в этой реплике, Василий Александрович спросил:
- Виноват-с, недопонял. Так он экономен или живет не по средствам?
- Средства у него огромные, да только он по ним не живет! - объяснила спутница, уже не плача, а озабоченно разглядывая в зеркальце слегка покрасневший носик. Мазнула пуховкой, поправила золотистую прядку у лба. - В прошлом году получил почти сто тысяч, а прожили едва половину. Всё "на черный день" откладывает!
Тут она окончательно успокоилась, перевела взгляд на соседа и церемонно представилась:
- Гликерия Романовна Лидина.
Назвался и штабс-капитан.
- Очень приятно, - улыбнулась ему дама. - Я должна объяснить, раз уж вы оказались свидетелем этой безобразной сцены. Жорж обожает устраивать спектакли, особенно при зрителях!
- Он что, вправду артист?
Гликерия Романовна недоверчиво похлопала чуть не дюймовыми ресницами:
- Как? Вы не знаете Астралова? Тенор Астралов-Лидин. Его имя на всех афишах!
- Не до театров, - равнодушно пожал плечами Рыбников. - Некогда, знаете, по операм расхаживать. И средства не позволяют. Жалованье мизерное, пособие по ранению задерживают, а жизнь в Петербурге кусается. Извозчики по семидесяти копеек за пустяковую поездку дерут...
Лидина не слушала, да больше на него и не смотрела.
- Мы два года женаты! - сказала она, словно обращаясь не к своему прозаическому соседу, а к более достойной, сочувственно внимающей аудитории. - Ах, как я была влюблена! Теперь-то я понимаю, что не в него, а в голос. Какой у него голос! Стоит ему запеть, и я таю, он может вить из меня веревки. И ведь знает это, негодяй! Видели, как он давеча запел, подлый манипулятор? Хорошо звонок помешал, а то у меня уже головокружение началось!
- Красивый господин, - позевывая признал штабс-капитан. - Должно быть, насчет клубнички не дурак. Из-за того и драма?
- Мне и раньше рассказывали! - сверкнула глазами Гликерия Романовна. - В театральном мире доброжелателей хватает. Но я не верила. А тут собственными глазами! И где! В моей гостиной! И с кем? Со старой кокоткой Котурновой! Ноги моей больше не будет в этой оскверненной квартире! И в Петербурге тоже!
- Стало быть, в Москву перебираетесь, - резюмировал штабс-капитан. По тону было ясно, что ему не терпится закончить пустой разговор и уткнуться в газету.
- Да, у нас в Москве тоже квартира, на Остоженке. Жорж иногда берет на зиму ангажемент в Большом.
Здесь Рыбников спрятался-таки за "Вечернюю Россию", и дама была вынуждена умолкнуть. Нервно развернула "Русское Вече", пробежала глазами статью на первой странице, отшвырнула, пробормотав:
- Боже, какая пошлость! Раздетая, на дороге - ужасно! Неужто совсем-совсем раздетая? Кто же это "графиня Эн"? Вика Олсуфьева? Нелли Воронцова? Ах, неважно!
За окном тянулись дачи, рощицы, унылые огороды. Штабс-капитан увлеченно шелестел газетой.
Лидина вздохнула раз, другой. Молчание было ей в тягость.
- Что это вы читаете с таким интересом? - не выдержала она наконец.
- Да вот, списки офицеров, погибших за царя и отечество в морской баталии близ острова Цусима. Получено через европейские телеграфные агентства, из японских источников. Так сказать, скрижали скорби. Обещают продолжение в последующих номерах. Смотрю, нет ли кого из боевых товарищей. - И Василий Александрович с выражением, вкусно стал читать вслух. - "На броненосце "Князь Кутузов-Смоленский": младший флагман контр-адмирал Леонтьев, командир корабля капитан первого ранга Эндлунг, казначей эскадры статский советник Зюкин, старший офицер капитан второго ранга фон Швальбе..."
- Ах, перестаньте! - всплеснула ручкой Гликерия Романовна. - Не хочу слушать! И когда только закончится эта ужасная война!
- Скоро. Коварный враг будет разгромлен христолюбивым воинством, - пообещал Рыбников, откладывая газету и доставая какую-то книжку, в чтение которой он немедленно погрузился с еще большей сосредоточенностью.