– В чём дело? – как можно грозно спросил я.
– Господин штурмбанфюрер, мы думали, что вы умерли вместе со стариком, – чуть не плача сказал сопровождающий из гестапо.
– Никто не умер, – сказал я, – доложите обстановку.
Мне сообщили, что сейчас девять часов утра. Личный состав помыт в бане. Местное население ведёт себя спокойно. Завтрак готов, ждут указаний.
Я приказал переодеть старика в новый костюм, побрился сам, позавтракал и дал полчаса на прощание деда Сашки с родственниками и подготовки транспорта к движению.
– Ну что, внучки-правнучки, – говорил дед Сашка родственникам, – поеду по Европам, с Гитлерами встречаться буду, правду-матку в глаза резать, да только вот не знаю, как дальше жизнь моя судьба сложится. Если правильно себя поведёте, то свидимся, если нет, то на глаза мне даже не попадайтесь. Всё, не поминайте лихом.
Похоже, что одним партизанским отрядом имени деда Сашки на оккупированной территории будет больше. Вот тебе и русский характер.
Мы с дедом сидели на заднем сиденье, и я рассказывал ему о тех местах, по которым мы ехали.
Моя командировка продолжалась трое суток. В Минск прибыл и Мюллер, выезжавший на инспекцию в крупные города Белоруссии.
– Как успехи, коллега Казен? – спросил он меня.
– Даже не знаю, как докладывать, господин бригадефюрер, – сказал я откровенно.
– Очередной шарлатан? – спросил Мюллер.
– Не похоже, вот только неизвестно, можно ему верить или нет, потому что он не рассказывает, а предоставляет возможность самому посмотреть своё будущее, – сказал я.
– И вы думаете, что это возможно? – спросил шеф.
– Возможно, – сказал я, – сам это проверил на себе.
– Что же там, в будущем? – усмехнулся бригадефюрер.
– Извините, шеф, но там полное дерьмо, особенно лет через сто, – с такой же улыбкой сказал я.
– А я ведь не шучу, коллега Казен, – сказал Мюллер голосом, не предвещающим ничего хорошего.
– И я тоже не шучу, господин бригадефюрер, – серьёзно сказал я.
Мюллер подошёл к столу, снял трубку телефона:
– Шольц, кофе, коньяк, ко мне никого не впускать и ни с кем не соединять, кроме рейхсфюрера и партайгеноссе Гейдриха.
Через пять минут в дверь вошёл офицер по особым поручениям Шольц и вкатил столик с коньком, закусками и кофе. Ни слова не говоря, он повернулся и вышел, в замочной скважине два раза повернулся ключ. Мюллер рукой показал на кресла, возле которых стоял столик и включил радио. Передавали военные марши. Трубы радостно играли марш Durch Deutsches Land Marschieren.
Глава 13
– Рассказывайте, коллега Казен, – попросил или приказал Мюллер. Он никогда не приказывал, но его просьбы исполнялись быстрее любых приказов.
Я рассказал всё. Чего-то скрывать смысла не было.
Мюллер надолго задумался. Мы выпили. Ещё. Ещё. Я с его разрешения закурил и сидел, прихлёбывая кофе.
– Так вы считаете, что это вполне безопасно путешествовать в будущее? – спросил он.
– Думаю, что да, – сказал я.
– А возвращение? – спросил шеф.
– И возвращение так же, – ответил я. – Только, если будет большая задержка, то человека могут принять за умершего и похоронить его. Он вернётся в гроб со своим телом, обретя свою смерть на самом деле.
– Я хочу попробовать и моим страховщиком или страхователем, не суть важно, но моим доверенным лицом будете вы, – твёрдо сказал Мюллер, – и действо это будем производить в Берлине, а не здесь. Старик под полную вашу ответственность. Действуйте от моего имени. Поместите его на конспиративную квартиру. Обеспечьте усиленную охрану, но я должен первым проверить его способности.
– Бригадефюрер, – сказал я, – вы вернётесь назад? Потому что меня будут пытать, а потом казнят за соучастие в убийстве начальника гестапо. Свои же это будут делать.
– Не волнуйтесь, коллега Казен, – сказал Мюллер, – я вернусь в любом случае, потому что в будущем меня будут искать за то, что я уже успел сделать. Завтра утром вылетаем в Берлин. Старик-то ваш хоть прилично одет?
– Старомодно, но прилично, шеф, – сказал я.
– И сколько нам отпущено времени, – неожиданно спросил Мюллер.
– До начала мая 1945 года, шеф, – сказал я.
Дед Сашка был на конспиративной квартире и чувствовал себя там как рыба в воде. Хозяйка квартиры наш давний сотрудник ещё с довоенных времён. В охране два шарфюрера из местных жителей, но проверенных в деле.
– Ну, как у вас здесь, – спросил я.
– Всё в порядке, господин штурмбанфюрер, – доложила хозяйка.
– Да, люди приятные и обходительные, – подтвердил дед Сашка.
У деда было превосходное настроение и поездка, кажется, ему доставляла ранее невиданные удовольствия.
– Завтра вылетаем в Берлин, – сообщил я.
– На аэроплане полетим? – спросил дед.
– На аэроплане, – подтвердил я, – не побоишься?
– А чего бояться? – ответил беспечно дед Сашка. – Мы с тобой вон в каком здании на самой верхотуре были и не упали вниз. У аэроплана крылья есть, он как птица полетит, а птицы сами по себе не падают.
– Ладно, – сказал я ему, – отдыхай, дед, а мне ещё кое-какие дела нужно сделать. В семь тридцать я заеду за тобой.
– Ты, мил человек, послушай старика, – сказал дед Сашка, – смотрю я, ты какой-то весь зажатый, как будто себя в деревянную коробку загнал и не хочешь шевелиться и жить. Бабы у тебя давно не было. Пойди на улицу, найди бабу и загоняй её как следует, чтоб она утром даже шевелиться не хотела. Отдери её поперёк и с продергом. Увидишь, как жизнь в тебе закипит. Господь дал нам это не только для продолжения рода, но и для поддержания жизни в нас. Если перестаёшь вожделенно смотреть на женский пол, то, почитай, жизнь твоя и закончилась, осталось одно существование.
– Ты, старик, говоришь так, как будто тебе это чувство ведомо, – рассмеялся я.
– А чего ты регочешь, – обиделся дед Сашка, – хозяйка здешняя бабочка ещё та, глазки бегают и комнатка у неё отдельная, а церберы на ночь уходят и на входе дежурят. Я же не говорил ей, сколько мне годов-то, а что я уже старик древний, что ли?
Вот старик так старик. И чем-то задел он своими словами. Действительно, давно у меня не было женщины. Я не мог допускать до себя никого, не мог страдать о ком-то, не мог, чтобы кто-то мог влиять на меня, а по публичным домам я не ходил, брезговал. А, может, попробовать так, как говорил дед Сашка?
Я переоделся в цивильный костюм (приходилось в командировку таскать небольшой гардероб), надел мягкую шляпу с широкими полями, положил в карман пистолет и вышел на улицу Минска.
Минск был в целом спокойный город. Нам было известно о подпольном горкоме КП (б) Белоруссии во главе с И. Ковалёвым и создании малых подпольных групп. Каких-либо репрессивных действий со стороны оккупационных властей не было и деятельности подпольных групп тоже не отмечалось. Просто в городе поменялась власть.
Она шла по краю тротуара, стройная, в демисезонном пальто, в чёрной маленькой шляпке с вуалью, с сумочкой в одной руке и мужским зонтиком в другой руке. Она поддевала наконечником зонтика золотые кленовые листья и пыталась поднять их. Она никого не видела и не существовала на этом свете.
– Помогите мне, – тихо сказал я ей.
– Как я могу помочь вам? – спросила удивлённо она.
– Спасите меня, – грустно сказал я, – я одинок, я один в большом городе, скоро начнётся комендантский час и меня арестуют. Спасите меня.
– Пойдёмте, – тихо сказала она, – но вы должны обещать, что не сделаете мне ничего плохого.
– Обещаю, – торжественно сказал я и приложил свою руку к груди.
По пути я зашёл в один из магазинов для немцев и купил вина, ветчины, хлеба, фруктов и флакончик французских духов в красной коробочке, перевязанной золотыми нитями.
– Вы немец, – спросила она.
– Нет, я русский, просто у меня есть немецкие деньги, – ответил я.
– А где вы взяли немецкие деньги, – спросила она.
– Я их украл, – сказал я.
– Вы вор, – удивилась она.
– Нет, я борец с оккупантами, – ответил я.
– Я поставлю чайник, – тихо сказала она.
– А я помогу сварить кофе, – предложил я.
– Кем вы были в той жизни, – спросила она.
– Я был поэтом, – ответил я.
– Поэтом, – удивилась она.
– Да, – ответил я, – вот, послушайте мои стихи:
Я влюбился в полуденный сон, Что пришёл ко мне девушкой моря, Словно лёгкий прохладный муссон С обещанием страсти и горя. Она тихо присела на ложе моё И рукой прикоснулась к щеке, Ты скажи, молодец, как же имя твоё, И не твой ли корабль вдалеке?
– А как зовут вас? – спросила она.
– Меня зовут Дон, – сказал я.
– Дон, – задумчиво произнесла она, – как будто удар колокола, дон-дон-дон…
– А я и есть колокол, – улыбнулся я, – стоит вам произнести три раза слово Дон, и я сразу появлюсь.
– Неправда, вы не появитесь, – грустно сказала она, – чудес не бывает.
– Зато вы вспомните обо мне, и мне сразу будет тепло, – сказал я.
Мы пили с ней кофе, пили рубиновое вино из высоких бокалов, я целовал ей руку и читал свои стихи:
Мы встречаемся только во сне, Вечерами спешим на свиданья, Не пугают нас дождь или снег, А рассвет говорит: «До свидания».
Я целовал её глаза, я целовал её губы, я целовал её шею, грудь, легко касаясь языком коричневого соска.
Мы ничего не говорили, наши тела говорили за нас и говорили жарко и страстно. Я чувствовал её всю. Мне казалось, что мы с нею встречались ежедневно и мне известен каждый изгиб её тела. Я знаю, прикосновение к каким местам доставляет ей наивысшее удовольствие, и знал, как нужно сливаться с ней воедино. Я был ненасытен, и она отвечала мне такой же ненасытностью. Мы любили друг друга как в последний раз и не могли налюбиться до конца.
В какой-то момент мы лежали рядом друг с другом, и я увидел, что она закрыла глаза. Я тоже закрыл глаза и провалился в глубокую яму, до дна которой летел целую вечность. На дне сидел человек, целившийся в меня из пистолета и говоривший женским голосом:
– Почему ты меня обманул?
Глава 14
Сон был настолько реален, что я инстинктивно открыл глаза. За окном брезжило утро. На меня смотрело выходное отверстие ствола пистолета, а женский голос спрашивал:
– Почему ты обманул меня?
– Я тебя не обманывал, – сказал я, – я действительно люблю тебя.
– Ты, гестаповский офицер и любишь простую белоруску? – почти закричала девушка, – да мне сейчас остаётся застрелить тебя и застрелиться самой. Я стала гитлеровской подстилкой, – заплакала девушка.
– Если хочешь стрелять, то стреляй, только не рви мне душу, – сказал я, – у тебя ещё и пистолет не заряжен, он стоит на предохранителе.
Уловка старая как мир, но она сработала. Девушка переключила внимание на пистолет, и я без труда отобрал его. Он действительно был на предохранителе, но в стволе был девятый патрон, чтобы при необходимости можно было стрелять сразу после переключения флажка предохранителя.
Отбросив пистолет в сторону, я попытался обнять девушку, но она была словно дикая кошка.
– Давай договоримся так, – сказал я, – никому ничего не надо говорить, и я тоже никому ничего не буду говорить, но если ты меня дождёшься, то после победы я приеду, и мы с тобой поженимся. Ты согласна?