Который очень не по нраву красавцу Скапену, упорно не желающему открывать свою смазливую рожу. Срисованную волею случая Буровым. Да еще им же и отрихтованную. И что же из всего этого следует? А ничего хорошего. Буров будет крайним, пока один владеет информацией, — Скапен попытается избавиться от него. Причем то, что он человек реальный и опасный, не вызывает никаких сомнений. А с другой стороны, совершенно непонятно, почему надо ждать приезда Аргунова, чтобы сделать фоторобот Скапена. Пока туда, пока обратно. А самолеты, между прочим, еще не летают. Нет бы привлечь какого-нибудь художника из местных, сделать пару-тройку набросков да и устроить облаву — Париж такой маленький город, наверняка Скапен где-нибудь да засветится.
Впрочем, постой-постой… Почему это неясно?.. Очень даже понятно, если Бурова держать за живца. И предположить, что в резидентуре информатор, регулярно освещающий Скапену положение дел. Очень даже обычное явление, этакий Штирлиц в бункере у Бормана. А потом, не следует игнорировать и наличие третьей силы, которая наверняка попытается Аргунова подменить и заслать в резидентуру своего человека, с тем чтобы выйти на Скапена, упорно хранящего инкогнито. И вот с этим-то фальшивым Аргуновым потом совсем не грех повозиться, и тогда легче будет добраться до той самой третьей силы, если, конечно, предположения о ее существовании верны… А кроме всего прочего, ни у маркиза-резидента, ни у Орлова-куратора нет ни малейшей уверенности в Бурове. Кто он, откуда, зачем. И может, на рисунке с его подачи будет изображен не Скапен, а Фридрих Энгельс с бородой Маркса и лысиной Ленина. Куда вернее держать его втемную на коротком поводке в качестве наживки… И ждать, когда объявится Скапен… Или наоборот самим засветить в случае необходимости. Да, вот такой змеиный клубок, сплошные шпионские страсти-мордасти… И какое же резюме? Да самое очевидное — надо рвать когти. Пока красавец в маске не пронюхал о местонахождении свидетеля и не расстарался с ядом, кинжалом или мушкетной пулей. Мало ли способов угробить человека. Особенно для того, кто упорно не желает, чтобы его знали в лицо.
“Да, да, надо сваливать, — Буров вытерся батистовой, нежной, словно руки женщины, простыней, облачился в шелковый, благоухающий мускусом халат, подмигнул себе, любимому, в запотевшем зеркале, — но только не сейчас, не сейчас”. А сам непроизвольно вспомнил Мадлену — ее роскошный бюст, сахарные плечи, осиную, затянутую в корсет талию. Только вот улыбалась она почему-то как Лаура Ватто. Так же иронично, загадочно и непредсказуемо. Подобно сфинксу. С чего бы это?
“Далась же мне эта рыжая скандалистка, — удивился Буров, сунул ноги в тапки и вернулся в апартаменты. — А вообще, что-то в ней есть. Этакое неуловимое. Баба с изюминкой. М-да”.
В спальне было в меру сумрачно и очень романтично — горели только две спермацетовые ароматизированные свечи. Сквозь незадернутые занавеси струился мутный лунный свет, слышалось благоухание цветов и запах трав, птицы, казалось, переговаривались с феями, а шелест листьев напоминал шептанье банши. Парадиз, сказка наяву.
И действительно, все случилось как в сказке. Дверь в комнату без стука отворилась, и вошла женщина в белом пеньюаре. Волосы ее скрывал ужасно миленький чепец, подсвечник она держала низко, так что было невозможно рассмотреть лицо.
— Мадлена? — Буров отвернулся от окна, радостно шагнул навстречу и вдруг недоуменно замер, словно налетел на стену, — в голову ему ударил аромат духов Лауры Ватто.
— Нет, князь, это я, — она бесстыдно рассмеялась, поставила подсвечник на стол и, ничего не объясняя, порывисто прильнула к Бурову. — Это, надеюсь, будет поинтересней французского.
Томно содрогнулась, вздохнула тяжело и, застонав, страстно поцеловала в губы. А руки ее уже лезли Бурову под халат, ласкали, будоражили, манили, путали мысли и тревожили плоть. Устоять было невозможно. Да и к чему? После стольких-то месяцев воздержания… И сплелись неистово тела, и заходила ходуном кровать, и чудом не погасли свечи от криков страсти, исступленных вздохов, нечленораздельных фраз и стонов наслаждения. В общем, как и обещала Лаура Ватто, подружились. Крепко, шесть раз. А поутру, когда Лаура ушла — пьяная от счастья, простоволосая, позабыв свой пикантный чепец, Буров вытянулся на кровати, положил под голову руки и задумался — да, похоже, отношения полов нисколько не изменились. Что в восемнадцатом веке, что в двадцатом они были одинаково прекрасны.
Сдохший пес удачи
— Ангард! Хватит на сегодня. — Шевалье отсалютовал рапирой, вытер потный лоб и одобрительно улыбнулся. — Вы делаете успехи, князь. Этак вас скоро примут в “Браво” <Корпорация мастеров фехтования, в которую входили преподаватели оного, наемные убийцы и “свободные поединщики” — заказные дуэлянты. Организации такого рода отличались строгой дисциплиной и жесткой иерархией.>. Хотя я бы предпочел Братство Святого Марка<Корпорация аналогичного типа.>. Кстати, как насчет братства нечестивого Рошеро? Хочу наведаться к нему, продемонстрировать ваш метод в действии. Не составите компанию?
— С удовольствием, — ответил Буров и принялся напяливать парик. — В зале однообразие вредно. Чем чаще меняешь партнеров, тем лучше.
— Так же, как и в постели, — шевалье ухмыльнулся и с пафосом продекламировал по-французски: — Дай бог, чтобы клинок любви не заржавел в привычных ножнах скуки…
— Да да, клинок любви ржавеет без привычки к ножнам, — понял Буров в меру своего французского и с философским видом кивнул: — Действительно, не нужно давать ему скучать.
Сам он тоже не скучал. Вот уже месяц без малого находился у маркиза — то ли в гостях, то ли карантине, то ли в тренировочном лагере. С высшим баллом по мордобою, твердым “удом” по верховой езде, с тройкой по фехтованию и похвальной грамотой за скачки в койке. Времени даром не терял — форсировал французский, махал рапирой, работал пенисом, руками и головой. Изображал недалекого, воинственного рубаку-самца, а сам все анализировал, сравнивал, копался по кармашкам памяти. Нелегкая действительно занесла его в резидентуру, в самый эпицентр разведывательной суеты. Днем и ночью к маркизу прибывали кареты, взмыленные курьеры, запыхавшиеся гонцы, все мыслимые и немыслимые родственники, то ли дальние, то ли ближние, обнаруживались в доме, появлялись в саду, присутствовали за завтраками, обедами и ужинами. Маркиз, если вдуматься, был неслыханно плодовит, семейство его поражало масштабами и разбросанностью интересов. Старший сын, Артур, был известным финансистом, средний, Луи Филипп, процветающим нотариусом, младшенький, Анри, — жутким забиякой и бабником. Ну а уж о дочерях и говорить не приходится — все как на подбор умницы и красавицы. Пробы ставить негде. И это не считая армии племянников, двоюродной родни, друзей внучатых деверей жены и пасынков, усыновленных тещами троюродных зятей. А заправляла всем этим шпионским скопищем сиротка из провинции, седьмая вода на киселе Лаура Ватто. Властно, жестко, хватко, словно дирижер оркестром. Но и тонко, с деликатностью, так что авторитет маркиза нисколько не страдал. А по ночам с Буровым Лаура преображалась — становилась то рабыней из гарема, робкой, уступчивой, готовой на все, то восточной царицей, гордой, самовлюбленной, знающей себе цену, то необузданной менадой<Служительницы вакхических культов.