Но Султану с Усманом на эти страхи было наплевать.
Вот и сегодня они исчезли с вечера. Тухтахала принесла несколько плодов айвы, раздала младшеньким, села прясть. Зулейха с Дильбар помогали ей – изготовляли ровницы: куски ваты, слегка скатанные валиком. Тётушка сказала, что полезно это дело – прясть на прялке. Руки и ум отвлекает и прибыли даёт.
– Тогда, тётушка, научите и меня прясть, – потребовал Аман.
Тухта-хала засмеялась, сказала, что не мальчишечье это дело, покопалась в карманах безрукавки, выудила четыре сушёные урючины, вложила в ладошку Амана.
Я затеял с Аманом и Зулейхой игру в «Падишаха и визиря». Через один ход Аман стал падишахом, а Зулейха визирем.
– О всемогущий падишах, разрешите донести до ваших ушей, что мною пойман вор, – доложила Зулейха смиренно.
– Кто сей человек? – грозно нахмурился «падишах».
– Человек по имени Дильбар.
– Что же она украла?
– Немного сена из вашей конюшни.
– Какое же ей наказание предлагаете, мой визирь?
– Как прикажете, мой всемогущий.
– Пусть проржёт нам как лошадь, – приказала его светлость «падишах».
Дильбар приготовилась проржать лошадью, как вдруг кто-то громко забарабанил в дверь.
– Султана вашего убивают! – раздался крик.
Мы со всех ног бросились на улицу. У калитки стоял Хайит Башка.
– Вы что, глухие, не слышите? – заорал он.
Мы прислушались. Со двора Мели-ростовщика доносились детские крики, мужские ругательства. Полураздетые, насмерть перепуганные, мы понеслись туда.
У Мели-ака было полно народу. К старой груше, росшей посреди двора, привязаны Султан с Усманом. Одеты они оба в кое-как сшитые из козьей шкуры шубы, шерстью наружу, на ногах чарыки тоже из козьей шкуры! Так вот куда подевались шкуры, валявшиеся в амбаре. Они исчезли дней десять – пятнадцать назад, я всё удивлялся, куда они подевались, а потом, решив, что Султан, наверное, выменял на что-нибудь съедобное, махнул рукой. А дело, оказывается, вон куда повернуло!..
Лица моих братьев были в ссадинах, по лбу Султана текла кровь. Я дико закричал и кинулся к ним. Дорогу мне преградил старший сын ростовщика, Джамал.
– Пока не прибудет милиция, они будут на привязи! – кричал он, стегая моих братьев камчой.
Сам Мели, как герой, пленивший на поле боя двух врагов, горделиво рассказывал:
– Позапрошлым вечером, когда мы с женой только собрались поужинать, с треском распахнулась дверь, и в комнату вошёл шайтан с детёнышем. Мы с женой так перепугались, что забились под сандал, читая отворотную молитву. Через полчаса осмелились высунуться из убежища. Шайтанов не было. Но в казане вместо жирного плова плескалась холодная вода.
Сегодня в доме тоже готовился плов, в честь пятницы, священного дня у мусульман. Только накрыли казан чашкой, чтобы плов дошёл на собственном пару, как под окном опять появились черти. Они прыгали, визжали, махали хвостами. «Ну нет, шиш вы сегодня получите, а не плов», – разозлился я, сорвал со стены ружьё и выскочил во двор.
«Не стреляйте!» – испугался детёныш-шайтан.
В это время прибежали мои сыновья и схватили чертенят…
Ими оказались два моих брата.
– Мели-ростовщика и шайтан не проведёт!
– Сам он любого шайтана надует!
– Ну, съели бы мальчишки чашку плова, обеднел бы, что ли, Мели? – переговаривались меж собой собравшиеся. Но никто не осмеливался подойти и освободить пленников, до того устрашающим был вид сыновей Мелиростовщика. К счастью, во дворе появился дядюшка Разык. Видно, он уже знал, что здесь случилось.
К счастью, во дворе появился дядюшка Разык. Видно, он уже знал, что здесь случилось. Он дрожал от ненависти, глаза горели.
– Кто привязал детей фронтовика? – хрипло спросил он.
Мели что-то залепетал, но Разык-ака взревел, не слушая его:
– Кто привязал детей, я спрашиваю?!
– Это не дети, а воришки. Пойманы на месте преступления, – отрезал ростовщик.
– Это ты сам вор.
– Что-о?
– Это ты вор и мошенник! – повторил дядюшка Разык.
– Что? Что ты сказал? – пошли сыновья Мели на нашего бригадира.
– Ты, Мели, вор и есть. Кило зерна продаёшь в пять раз дороже.
– Я весь кишлак кормлю, Разык, опомнись!
– Нет, ты грабишь весь кишлак, недоносок!
– Без меня вы все бы сдохли с голоду, бессовестный!
– Прочь от меня, негодяй! Башку разобью! – Дядюшка Разык оттолкнул от себя костылём ростовщика. – А твои сыновья – дезертиры, понял?
– Думай, о чём говоришь, Разык. Их само государство признало негодными к службе.
– Знаем, справки липовые достали. Больные, оказывается, бедняжки! Бесстыжие вы, вот кто! Двадцать четыре года были здоровыми, а теперь вдруг заболели, да, Джамал? А ещё на государство кивают! Ариф, прекрати хныкать, тащи сюда карандаш и бумагу, будем акт составлять! Этих негодяев я сам разоблачу! Попомни, Мели, наше государство не спустит тебе за то, что привязал к дереву, как баранов, сыновей гвардии сержанта Мирзапалвана Ахмедова! Вы поглядите, а, Ахмедов там на фронте кровь проливает, а этот несчастненький сторож амбара каждодневно жирный плов жрёт! А ты подумал, что эти детишки всегда голодны? С голодухи и пошли на такое дело… Да если есть у нас в кишлаке шайтан, то это ты, Мели! Тебя будет судить военный трибунал, понял?
Заслышав слова «военный трибунал», Мели-ака затрясся как осиновый лист, сыновья тоже, видать, наложили в штаны – быстренько развязали пленников, принялись заботливо вытирать кровь с их лиц. Ростовщик бочком-бочком приблизился к нашему бригадиру.
– Разыкбай, может, ты хватил лишнего, что-то разгорячился очень… Давай присядем, Давай, давай, вот так, эй вы, принесите-ка нам чаю… Если по-честному, я, Разык, хотел только припугнуть этих пострелов, а там отпустить восвояси, вручив несколько килограммов зерна. Давай не будем таить друг на друга зла…
Дядюшка молчал, тяжело дыша, хмурился, слушая льстивые речи Мели-ростовщика.
Утром следующего дня Султан с Усманом исчезли. Мы с дядюшкой Разыком перевернули вверх дном весь кишлак – братьев моих нигде не было.
Через неделю они обнаружились в Кокандском детдоме. Мы с дядюшкой Разыком срочно поехали к ним.
– Почему вы сбежали? – чуть не плакал я.
Султан долго молчал, опустив голову, потом тихо прошептал:
– Мы убежали от стыда…
– Как теперь, вернёмся домой?
– Я не вернусь, – ещё ниже склонил голову Султан.
– А ты? – повернулся я к Усману, который всё прятал от меня глаза.
– Да говори же, язык, что ли, проглотил?! – разозлился дядюшка Разык. – Некогда нам, ехать пора, ночь наступает.
Усман несмело шагнул ко мне, прижался лицом к груди, тихо плача.
– Ака…
– Не плачь, говори, поедешь домой?
– Ака, мне здесь хорошо. Я останусь… Так два моих брата остались в Кокандском детдоме.
Скандал
Полевые работы в те дни были в самом разгаре. Земля как раз поспела настолько, что не зевай, успевай оборачиваться. В бригаде нашей сорок кетменей и пара волов.