Папа, а ты можешь сказать «Ижка»? А «Фижка»?
Папа не откликнулся.
– Может быть, тебе лучше попробовать самые трудные слова, – вдруг сказала я. – Например, античеловеконенавистнический?
Папа говорил нам, что это самое длинное слово в английском языке. Он уставился на меня. Лицо у него задрожало, и из перекошенного рта вырвался странный воющий звук. Он смеялся!
– Ан-ти, – проговорил он. – Ан-ти.
– Вот-вот, ант – и т. д., ант – и т. д., – подхватила я. – А может быть, ты предпочитаешь иностранные слова? Назови, например, какого-нибудь итальянского художника эпохи Возрождения.
Отец весь напрягся.
– Бот, – сказал он. – Бот… бот… бот…
– Ботичелли! Папа, ты не просто говоришь, ты говоришь по-итальянски!
Отец задумался, а потом приподнял бровь.
– Спаг, – выговорил он.
– Спагетти! – догадалась я.
Отец кивнул, но это было не все. По подбородку у него текла слюна.
– Спаг бол, – сказал он наконец.
– Спагетти болоньезе, еще бы! Ты бы, наверное, с удовольствием слопал тарелочку спагетти болоньезе, если бы тут их готовили!
Отец нахмурился.
– Не… лоп… – выговорил он, махая на меня здоровой рукой.
Он всегда нетерпимо относился к разговорным словечкам. В кои-то веки меня не раздражало его ворчание. Какое облегчение – убедиться, что папа совершенно такой же, как всегда, хотя я всю жизнь мечтала, чтобы он изменился.
На прощание я поцеловала его в щеку. Он недовольно оттолкнул меня, но не обругал плохим словом.
– Ты всегда умела найти подход к папе, – вздохнула мама, когда мы шли к дому с автобусной обстановки.
На ней была ее самая удобная обувь – чудовищные мальчишеские кеды, которые она ухватила на каком-то благотворительном базаре, – и все же она не поспевала за мной и Грейс. Она запыхалась и перекладывала из руки в руку сумку с папиным грязным бельем.
– Мама, давай я понесу. – Мне стало стыдно, что я не додумалась до этого раньше.
– Спасибо, детка, – выдохнула мама. – Можно, я возьму тебя под руку? А ты возьми меня, Грейс! Как же хорошо!
По-моему, ничего хорошего. Я чувствовала себя полной идиоткой, идя по улице в ряд с мамой и сестрой.
– Мам, я побегу вперед и поставлю чайник, – сказала я, вырываясь.
Еще от двери я услышала телефон. Этот звук меня всегда пугал – он раздавался у нас очень-очень редко. Уж не стало ли отцу хуже после нашего ухода?
Я схватила трубку и встревоженно крикнула «алло!».
– Привет, Свинюшка, – пропищали хором два детских голоска на том конце провода.
– О господи! Подождите минуту, она сейчас подойдет.
Я высунулась на улицу и крикнула Грейс, что ее к телефону. Она принеслась бегом, с раскрасневшимися щеками, хлопая бесцветными ресницами, до ужаса похожая на свое прозвище.
Мама успела выпить две чашки чая, а Грейс все еще болтала по телефону.
– Заканчивай, детка, твои Ижка и Фижка разорятся на телефоне, – сказала она, но вид у нее был довольный. – Правда, здорово, что у Грейс уже целых две подружки?
Я не удостоила ее ответом.
– Подожди, Пруденс, у тебя тоже скоро появятся подружки, вот увидишь, – сказала мама.
– Мне не нужны подружки! – отрезала я.
Я понимала, как жалобно это звучит, и поскорее убралась в свою комнату. Несколько минут я рассматривала свой рисунок с медведями, а потом вдруг скомкала его – таким глупым и страшным он мне показался.
Я лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Джейн пришла и легла рядом, прижавшись ко мне. Она все понимала без слов. Она ведь тоже ходила в школу Ловуд и знала, какой это ужас. Но даже Джейн нашла себе подругу, Хелен Бернс. А у меня никого не было.
Грейс пришла и стала укладываться спать, не переставая трещать про Ижку и Фижку. Я натянула одеяло на голову.
– Пру!
Мне не хотелось отвечать. Пусть думает, что я уже сплю, хотя я так еще и не сняла свое скатертное платье.
– Пру, ты что, плачешь? – Грейс присела на кровать рядом со мной, просунула руку под одеяло и погладила меня, как щенка. – Я понимаю, это нелепость, что мне в школе оказалось лучше, чем тебе. И друзья, и все такое… Но мне просто легче. У нас все новенькие, все только что пришли из начальной школы. А потом, я же совсем глупенькая и всем улыбаюсь, и со мной всякому легко подружиться!
Надо же, какой доброй и понимающей может быть Грейс – просто невыносимо! От ее сочувствия почему-то становилось еще хуже. Разговаривать с ней не хотелось.
Я долго не могла заснуть и все корила себя за то, что я такая плохая сестра. Неудивительно, что я никому не нравлюсь.
– Ты мне нравишься, – прошептал Товия.
Джейн давно ушла, осторожно ступая потертыми ботинками на пуговках, зато Товия остался со мной и держал меня за руку. Он говорил, что я нравлюсь ему как раз за то, что я такая необычная, стремительная и увлекающаяся. Еще он сказал, что по сравнению со мной все девчонки в классе – скучные и неинтересные.
– Вот бы в моем классе был такой мальчик, как ты, Товия! – прошептала я.
8
Утром я чувствовала себя совершенно разбитой и решила все же не возвращаться в школу. Какое мне дело, в конце концов, до мистера Рэксбери и его рисования? Он, конечно, разговаривал со мной очень мило, зато все остальные просто издевались. Зачем подвергать себя таким испытаниям?
Я могу дойти до школы вместе с Грейс, а потом свернуть в город. Денег у меня не было, но можно просто поглазеть на витрины, или зайти в библиотеку, или погулять в парке.
Я собрала портфель, положив туда альбом для рисования, карандаши и потрепанный экземпляр «Джейн Эйр», чтобы было чем заняться целый день.
– Вы сейчас проходите «Джейн Эйр»? – спросила Грейс. – Здорово, это же твоя любимая книжка! Ты наверняка будешь отличницей по литературе и по рисованию, и по всему остальному тоже. Я там, кажется, из самых худших, но зато папа не узнает и не будет на меня орать. Ижка с Фижкой вообще-то тоже не особо сообразительные. Фижка вчера на математике все время отвечала неправильно, но она нисколько не расстраивается из-за этого, только смеется. – Грейс тоже рассмеялась.
Я слушала болтовню сестры и помалкивала о своих планах, понимая, что она будет нервничать и трепыхаться. Не хватало только, чтобы Грейс невольно выдала меня маме.
Но когда мы были уже у самой школы, за нашей спиной раздался автомобильный сигнал. Я оглянулась – мистер Рэксбери помахал мне рукой,
– А, это учитель рисования? – сказала Грейс, как будто его можно с кем-нибудь спутать.
– Да!
– Он очень милый, – рассеянно сказала Грейс, озираясь по сторонам, и вдруг заулыбалась до ушей, по-дурацки замахала двумя ладошками и понеслась вперед на своих коротеньких толстых ножках.
У калитки стояли Ижка и Фижка, улыбаясь и махая в ответ.
Я сказала себе, что сейчас самое время незаметно свернуть за угол школьной ограды. Грейс так занята своими подружками, что ничего не заметит. Однако ноги в потертых красных босоножках почему-то несли меня прямо на школьный двор.
Придется идти. Мистер Рэксбери будет меня искать. Наверное, он не пойдет на меня ябедничать, если я не приду, но он может забеспокоиться, что со мной случилось. Не хочется подводить человека, который так приветливо со мной обошелся. Если у меня было в Вентворте что-то похожее на дружбу, то только с ним, хотя он учитель, а не ученик.
Я не знала, куда себя девать. Не хотелось стоять рядом с Грейс и наблюдать Ижку и Фижку. Школьный двор оглушал криком, руганью, толкотней и суматохой. Я решила пробраться в класс и тихонько почитать «Джейн Эйр» до начала урока, но тут же заблудилась в бесконечных коридорах.