Около правления - кирпичного дома с широкими окнами - стояла новенькая «Волга». Об ее передний буфер терся поросенок. Над шиферной крышей дома возвышалась алюминиевая телевизионная антенна. На доске объявлений висело: «Товарищи колхозники! Организуется экскурсия на один день в Ленинград. Полет на «ТУ-104». Записываться у Кукушкиной.
На ступеньках дома остановился. Из раскрытого окна вылетал стук счетных костяшек и чей-то голос: «Райфо! Райфо! Это Коляскин говорит! Плохо слышно!»
Над чайной, которая была по соседству с правлением, плавал запах гуляша с картошкой.
Я стоял в полном смысле слова на пороге новой жизни. За дверями была работа. Та, за которую платят деньги, и на них можно будет купить тарелку гуляша. Об этой работе говорят во всех семьях взрослые: «Ну, как ваша работа? А где вы работаете? А по душе ли нашли работу?»
Но, по-честному говоря, меня сейчас очень мало интересовали деньги. Я знал, с голоду не пропаду. У нас есть продукты. Владимиру Сергеевичу, конечно, не нужны наши заработки. Он просто хочет заставить нас заниматься делом. А помогать я буду колхозу от души, бесплатно!
Я вошел в правление.
В светлой комнате, оклеенной зелеными обоями, за столом сидел какой столом одноглазый мужичок.
Я с ним поздоровался и спросил:
– А можно ли видеть председателя колхоза?
– А зачем он тебе? - спросил мужичок и стал оглядывать меня своим мутным и красным глазом.
Я замялся, а потом прямо сказал, что пришел устраиваться на работу.
– На работу-у?! - удивился мужичок и даже привстал со стула. - И как, значит, за деньги?
– Могу и бесплатно.
Мужичок вдруг хихикнул и полез в карман за кисетом. Свернув цигарку и пыхнув в меня едким дымом, он сказал:
– А губа у тебя не дура, я гляжу. Папка с мамкой тебя кормят-поят, а ты, значит, на велосипед хочешь подзаколотить?
– А я теперь сам себя кормлю.
Лицо у одноглазого вытянулось.
– А, ты сирота, что ль?
Но отвечать о нашем уговоре - хлебнуть самостоятельную жизнь - рассказывать мне не хотелось. И я вздохнул:
– Может быть, и сирота…
– Знаешь, пацан, идит-ко ты отсюда, пока я тебе кузькину мать не показал. А к кому намедни матеря в шалаш приезжали и вы там чаи распивали, а? Я все знаю!
Красный глаз у мужичка недобро сверкнул, и я понял, что никакого председателя колхоза мне тут не видать. Мне хотелось зайти в соседнюю комнату, в которой какой-то Коляскин настойчиво вызывал по телефону райфо, но, кто знает, может быть, и там меня на смех поднимут. Ведь действительно смешно: пришел незнакомый мальчишка и требует работу!
Я вышел из правления. Село в этот жаркий полдень было словно вымершее. Куры лежали в серой придорожной пыли. Под плетнем в тени, полузакрыв глаза и разбросав точеные ножки, валялся жеребенок. А из людей только одна девчонка в красном платье крутила колодезный ворот.
Где-то в поле тарахтел трактор. В кузнице звенела наковальня. Чей-то женский голос кричал: «Эй, Манька-а, идем полоть!»
Везде шла работа.
А настроение, у меня было неважнецкое.
Меня уже по-настоящему стало задевать: неужели мне мальчишке, очень трудно найти для себя настоящее дело?
И вдруг я увидел, что неподалеку от пруда строится дом. Я подошел поближе к строительной площадке и стал смотреть на то, как двое молодых рабочих в узкой траншее в земле укладывали огромные куски белого камня и заливали их цементным раствором.
Широкоскулый парень в голубой грязной майке - его звали Петька - говорил:
– Сегодня обязательно мы должны все забутить. А то Коляскин даст нам жару!
– Пускай людей дает, тогда лучше будет. Взвалил такое дело на двоих и пошел щи хлебать! - отозвался Мишка, краснолицый и небритый паренек. - А ты что, малец, рот разинул? - вдруг рявкнул он на меня.
– Да ничего, - ответил я.
– А ты нам деру на рубль купишь в сельпо?
– А что такое дер?
– Вот подойди сюда поближе, узнаешь…
Я подошел к Мишке, и вдруг под хохот своего приятеля он схватил меня за ухо и начал его трепать!
Я в один миг вывернулся и с размаху дал Мишке ногой под зад и отскочил в сторону. - О, вот это мне нравится! - обрадовался Петька. Теперь оба узнали, что такое дер! А я тебя видел. В лесу живешь?
Тон у Петьки был миролюбивый, и Мишка уже тоже смотрел на меня без злости, которая на секунду загорелась в его глазах после моего удачного удара. И потому я, улыбнувшись, ответил:
– В лесу.
– Эх, хорошая житуха: лежи и плюй себе в небо!
– Ага, - согласился, - а оттуда все на тебя опять летит!
– А ты что ж, недоволен? - спросил Мишка.
– Доволен. Только делать нечего.
– Ох, смехотура! Делать нечего! Да вот, пожалуйста, бери лопату и ковыряйся с нами от зари до зари. Хочешь? - И Петька шутя протянул мне лопату.
– Спасибо, - сказал я. А что копать?
– Ну вот хоть яму под стояк: два метра на метр.
Я подошел к указанному месту и нажал ногой на лопату.
Парни непонимающе переглянулись.
В обед Петька и Мишка из принесенных из дому свинины и картошки сварили себе на костре гуляш. Вернее, варил его я: начистил картошки, нарезал свинины с луком и положил в кастрюлю с водой. Теперь у меня уже был опыт.
У ребят третьей ложки не оказалось, и я ел свой первый трудовой гуляш широкой щепкой с заостренным концом. Лопаточкой я подхватывал картошку, а на острие насаживал мясо.
Петька дал мне большой ломоть хлеба, но я его разделил на две части и одну половинку спрятал под бревна. А из трех широких лопухов, скрепленных между собой тоненькими щепочками, я соорудил плошку, и Петька наполнил ее густым гуляшом - для Владимира Сергеевича.
О нем я помнил все время. Как он там один? Как чувствует себя?
Когда мы, сидя по-турецки вокруг кастрюли, навалились на гуляш, Мишка случайно обернулся, посмотрел вдоль улицы и прошептал:
– Кажись, моя любовь идет! Коляскин!
– А кто, он у вас тут? - спросил я.
– Председатель колхоза, - ответил Петька и стал газеткой обтирать свою ложку.
К нам подходил высокий человек в синей сатиновой рубахе, подпоясанной узким кавказским ремешком. Лицо у него было морщинистое, черное от загара. Он шел быстро и тоненькой хворостинкой охлестывал свои пыльные сапоги.
Мишка и Петька встали. Я тоже.
Коляскин остановился около четырехугольной траншеи и молча осмотрел ее.
– Значит, на точке замерзания? - наконец сказал он.
– Нет, почему же, Иван Спиридонович, - ответил Петька. - Вон мы уж сколько заложили. Сегодня закончим забутовку, а завтра уж цоколь начнем гнать.
– Да что ты меня завтраками кормишь? - вдруг вскипел Коляскин и с силой хлестнул хворостинкой по сапогу. По договору уже клуб должен стоять, а у вас?
– И будет стоять! - сказал Мишка. - Людей вот не хватает.
– А ты что, не знаешь, где люди? В поле! Я вас специально освободил, а вы? То у тетки Евфросиньи на крыше подхалтурили, то у Тимофея сарайку поправили…
– Ну, просит же народ… Мы ведь после работы, - опустил голову Петька.
– Я видел, как после работы. Чуть председатель в район, так они уж пошли налево! И цемент бросили из баржи разгружать?
– Да ладно тебе, Иван Спиридоныч, - попытался улыбнуться Мишка. - Сделаем - сам похвалишь за ударный труд. Вот садитесь с нами обедать.
– Не буду! - сердито сказал Коляскин.
Петька огорченно бросил свою ложку в кастрюлю, и она черенком воткнулась в гуляш.
Председатель повернулся и быстро зашагал от нас.
– Товарищ Коляскин! Товарищ председатель! - крикнул я и побежал за ним.
Иван Спиридонович оглянулся.
– Здравствуйте, - вежливо сказал я. - Вот у вас людей не хватает, возьмите, пожалуйста, меня, а? И у меня еще двое приятелей есть! Они тоже могут!
– А ты сам-то откуда? - прищурив глаза, спросил председатель.