– Может, потащим его по очереди… – нерешительно сказал Дани и смущенно потер свои худенькие плечи.
– Ах, какой ты у нас остроумный! Нет уж, мой мальчик, каждый потащит свой собственный груз.
– Ладно, как-нибудь дотащу, – сказал Дани с легкой обидой.
Он ждал утешения, ободряющих слов, но Жолт безучастно молчал.
Наконец поезд тронулся.
Дани вынул путеводитель по Зебегени и стал листать, надеясь привлечь внимание друга. Но Жолт смотрел в окно на пробегающий мимо пейзаж, на встречные поезда, на вереницу «шкод», выстроившихся на открытых платформах товарного поезда, и молча злился. Для чего он хитрил с самим собой дома, не взял почти никаких вещей, даже куртки не взял, только бы идти налегке! Для чего? Чтобы сделаться вьючным ослом у этого несчастного лилипута! Тащить на себе его чертов рюкзак! Ну и кретин же Дани! Целыми днями бренчит на гитаре и запоем читает книги. А от родителей все равно ему достается.
Не выдержав длительного молчания, Дани стал объяснять:
– Понимаешь ли, я торговался как мог. Я старался избавиться от пуловера, одеяла, половины консервов, коробки с едой… Но спорить с мамой – гиблое дело. Все-таки она настояла…
Жолт в ответ что-то буркнул.
– Зато у нас вдоволь вкуснейших мясных консервов.
– В этом твоя беда, – сказал Жолт.
– В чем?
– В том, что ты препираешься! Язык не держишь на привязи.
– Беда вовсе не в этом.
– Не надо болтать языком! Разумные существа языком не болтают. Разумные существа запихивают лишний скарб в шкаф и говорят на прощанье: адьё.
– Тут, старик, дело в другом. Главное заключалось не в этом. Меня попросту не хотели пускать.
– Из-за меня?
– Из-за тебя. Стоит только назвать твое имя, как всех начинает трясти.
– Маму тоже?
– Конечно! И еще как! Знаешь, что она говорит? Жолт мальчик хороший, но у него один недостаток: он ненормальный.
Жолт хотел что-то сказать, но передумал и отвернулся к окну. Поезд мчался мимо бесконечных скошенных желтых полей, после ливня блестевших, как лакированные, мимо высившихся шпалерами вдоль шоссе исполинских пирамидальных тополей.
– Они еще не забыли прошлогодний взрыв, – сказал Дани.
– Подумаешь, взрыв! Жалкая дырка в земле.
– А ограда?! Ограда частично тоже ведь обвалилась. Слушай, старик, дома меня чуть не связали. Мама уверена, что именно ты вечно втягиваешь меня во всякую пакость.
Жолт молчал. В глазах его промелькнули темно-синие тени.
– Конечно, она не совсем так сказала, – поправился Дани.
– Все равно. Ты бы слышал, что говорит про меня мой отец.
– Что?
– Это неважно. Знать о себе можно много всего, но, если очень захочется, можно про это забыть, и конец. Скажем, так: ночью во сне ты видишь какую-то ерунду. Правда?
– Да!
– Вот мне недавно приснилось, что зовут меня Повер, и во сне все меня так и звали: Повер. Понимаешь? Это было ужасно, страшная чертовщина, потому что я никак не мог вспомнить свое настоящее имя. Зато утром я совершенно забыл про Повера и знал только одно: меня зовут Жолт.
– Как же ты вспомнил его сейчас?
– Кого?
– Да Повера же.
– Не знаю. Простая случайность. Ну ладно. Мы уже в Ваце. А с твоим рюкзаком что-нибудь да придумаем, – прибавил он неожиданно.
– Но ведь все, что я взял, мне придется тащить назад. А дома увидят, – сказал Дани уныло.
– Беда твоя в том, что ты трусишь, как заяц. Есть у тебя какое-нибудь свежее чтиво?
У Дани заблестели глаза.
– Есть. Папина книга. Про любовь. Я ее свистнул. Один субъект в ней выражается так: девушка – будто наглый лепесток цветка.
– Наглый лепесток цветка?
– Ага. Ты когда-нибудь видел, чтобы лепесток вел себя нагло?
– Старик, я ломаю над этой проблемой голову. Это, видишь ли, поэтично.
– А по-моему, психопатично.
В это время к купе подошел невысокий человечек с румяными щеками и седыми усами.
– Младенец с усами, – прошептал Жолт.
После долгих раздумий человечек вошел в купе и скромно сел в уголок.
– Не хотите ли сесть к окну? – спросил его Жолт.
– Да нет, мне и здесь хорошо, – приятно удивленный, сказал старичок.
– У окна лучше, виден пейзаж, – настаивал Жолт.
– Сиди на месте, не беспокойся, сынок. Вы куда едете?
– В Кереченалмади.
– Куда?
– В Кереченалмади.
Старичок был озадачен.
– Я такой деревни не знаю! – сказал он сокрушенно.
– До нее еще далеко, – сказал в утешение Жолт.
Старичок затих, и казалось, будто он роется в памяти, отыскивая там деревню под этим названием.
Дани тихонько хохотнул. Жолт строго взглянул на него, и Дани сделал гримасу, как будто его поймали с поличным.
– Отдыхать? – спросил старичок.
Поезд стоял, в купе витали скука и тишина.
– Мы едем к бабушке, – сказал Жолт.
– Стало быть, едете в гости к бабушке.
– Переезжаем, – обронил Жолт.
– Навсегда?
– Нас, знаете, распихали по родственникам. Я и младший братишка попали к бабушке.
– Как же зовут братишку?
– Йожо… Веди себя прилично и не хихикай, как дурачок!
Дани гримасничал, фыркал, и старичок смотрел на него неприязненно.
– Ты, как я вижу, за ним следишь, и правильно делаешь: за ним, конечно, надо следить.
– Да с ним ничего особенного, просто он очень веселый. Он всегда очень веселый, а почему, неизвестно. Даже на похоронах он два раза смеялся.
– Неправда, – сказал Дани и показал язык.
– Я же сам это видел, – сказал Жолт.
– У вас кто-нибудь умер?.. – спросил старичок.
– Папа, – не дрогнув ни одним мускулом на лице и глядя спокойно в глаза старику, мрачно ответил Жолт.
Тут Дани вскочил и выбежал в коридор.
– Бедные мальчики! – участливо сказал старичок. – Сколько же у тебя братьев, сестер? – спросил он затем.
– Восемь, – ответил Жолт, внимательно вглядываясь в розовое старческое лицо и пытаясь прочесть на нем признаки недоверия.
Но он ничего не прочел, кроме кроткого изумления и неподдельного сострадания, затопившего светящиеся среди морщин голубые глаза. И продолжать в том же духе у него пропала охота.
– Пойду посмотрю, куда девался мой дурачок. Вдруг он вывалится из поезда, а виноват буду я, – сказал Жолт.
– Бедные мальчики! – со вздохом повторил старичок.
Жолт искоса взглянул на доверчивого человечка и пошел искать Дани. Он нашел его в третьем купе. Дани старчески сгорбился, очки у него на носу подпрыгивали, и он демонстративно смотрел в окно.
Стиснув зубы, Жолт с минуту стоял молча.
– Еще я хотел наврать старику, – наконец сказал он, – что дома нас столько, сколько муравьев в муравейнике, что мы едим один хлеб и спим все вместе в одной постели.
Дани и на это не проронил ни звука.
– И что нет у нас ни туалета, ни ванной. И только крохотный гномик ходит-бродит ночами по нашему саду. Клянусь, старик с жадностью проглотил бы и это.
Тут Дани встал, сунул руки в карманы и с необычной серьезностью, хотя и понизив немного голос, словно опасаясь ухмылки и темного взгляда Жолта, сказал:
– Скверная была шутка, Жолт…
– Но ты же сам чуть не загнулся от смеха.
– Я иначе не мог. Удержаться не мог. Но ты-то как мог… зачем ты похоронил своего отца?
– Кого? Твоего отца.
– И твоего, Йожо.
– Это тоже подлость. Я-то тебе не брат.
– Ты просто дурак, Дани! Никто ведь не умер. Умер тот, кого и на свете нет!
– Придумал бы что-нибудь другое.
Они замолчали. Дани смотрел на Дунай, кативший зеленые, мшистого цвета воды. В вагон ворвалось вдруг дыхание воды: запах дождя, горького болиголова, сладковатый запах болот, волны теплых испарений и холодных брызг. По реке, задрав нос, мчалась моторная лодка, на корме ее, как изваяние, застыл человек.
– Ты бы мог там стоять? – вдруг спросил Дани.
– Мог бы.