Но она вдруг фыркнула, покраснела и в тот же миг повернулась ко мне спиной.
Я поняла по этому движению девочки, что она сердится на меня за что-то, и решила оставить ее в покое.
6. Горбунья. - Новый враг
Когда мы вошли в столовую, над длинным обеденным столом горела люстра, ярко освещая комнату.
Вся семья уже сидела за обедом. Тетя Нелли указала мне место около Матильды Францевны, которая, таким образом, очутилась между мною и Ниночкой, приютившейся около матери. Напротив нас сидели дядя Мишель и оба мальчика.
Подле меня оказался еще один незанятый прибор. Этот прибор невольно привлек мое внимание.
"Разве в семье Икониных есть еще кто-нибудь?" - подумала я.
И как бы в подтверждение моих мыслей дядя взглянул на пустой прибор недовольными глазами и спросил у тети:
- Опять наказана? Да?
- Должно быть! - пожала та плечами.
Дядя хотел еще спросить что-то, но не успел, потому что как раз в это время в передней прозвенел такой оглушительный звонок, что тетя Нелли невольно зажала себе уши, а Матильда Францевна на целые пол-аршина подпрыгнула на стуле.
- Отвратительная девчонка! Сколько раз ей сказано не трезвонить так! - произнесла тетя сердитым голосом и обернулась к дверям.
Я посмотрела туда же. На пороге столовой стояла маленькая безобразная фигурка с приподнятыми плечами и длинным бледным лицом. Лицо было такое же безобразное, как и фигурка. Длинный крючковатый нос, тонкие бледные губы, нездоровый цвет кожи и густые черные брови на низком, упрямом лбу. Единственно, что было красиво в этом недетски суровом и недобром старообразном личике, - так это одни глаза. Большие, черные, умные и проницательные, они горели, как два драгоценных камня, и сверкали, как звезды, на худеньком бледном лице.
Когда девочка повернулась немного, я тотчас заметила огромный горб за ее плечами.
Бедная, бедная девочка! Так вот почему у нее такое измученное бледное личико, такая жалкая обезображенная фигурка!
Мне стало до слез жалко ее. Покойная мамочка учила меня постоянно любить и жалеть калек, обиженных судьбою. Но, очевидно, никто, кроме меня, не жалел маленькую горбунью. По крайней мере, Матильда Францевна окинула ее с головы до ног сердитым взглядом и спросила, ехидно поджимая свои синие губы:
- Опять изволили быть наказаны?
А тетя Нелли вскользь взглянула на горбунью и бросила мимоходом:
- Сегодня опять без пирожного. И в последний раз запрещаю тебе так трезвонить. Нечего на ни в чем не повинных вещах показывать свой прелестный характер. Когда-нибудь оборвешь звонок. Злючка!
Я взглянула на горбунью. Я была уверена, что она покраснеет, смутится, что на глаза ее набегут слезы. Но ничуть не бывало! Она с самым равнодушным видом подошла к матери и поцеловала у нее руку, потом направилась к отцу и чмокнула его кое-как в щеку. С братьями, сестрой и гувернанткой она и не думала здороваться. Меня как бы не заметила совсем.
- Жюли! - обратился к горбатой девочке дядя, как только она уселась на незанятое место по соседству со мною. - Разве ты не видишь, что у нас гостья? Поздоровайся же с Леной. Она твоя кузина.
Маленькая горбунья подняла глаза от тарелки с супом, за который она принялась было с большою жадностью, и посмотрела на меня как-то боком, вскользь.
Господи! Что за глаза это были! Злые, ненавидящие, угрожающие, суровые, как у голодного волчонка, которого затравили охотники... Точно я была ее давнишним и злейшим врагом, которого она ненавидела всей душой. Вот что выражали черные глаза горбатой девочки...
Когда подали сладкое - что-то красивое, розовое и пышное, в виде башенки, на большом фарфоровом блюде, - тетя Нелли повернула к лакею свое холодное красивое лицо и проговорила строго:
- Старшая барышня сегодня без пирожного.
Я взглянула на горбунью.
Ее глаза загорелись злыми огоньками, и без того бледное лицо побледнело еще больше.
Матильда Францевна положила мне на тарелку кусочек пышной розовой башенки, но есть сладкое я не могла, потому что в упор на меня с завистью и злобой смотрели два жадных черных глаза.
Мне показалось невозможным есть свою порцию, когда моя соседка была лишена сладкого, и я решительно отодвинула от себя тарелку и тихо шепнула, наклонившись в сторону Жюли:
- Не волнуйтесь, пожалуйста, я тоже не буду кушать.
- Отвяжитесь! - буркнула она чуть слышно, но с еще большим выражением злобы и ненависти в глазах.
Когда обед кончился, все вышли из-за стола. Дядя и тетя тотчас же поехали куда-то, а нас, детей, отправили в классную - огромную комнату подле детской.
Жорж тотчас же исчез куда-то, сказав мимоходом Матильде Францевне, что идет учить уроки. Жюли последовала его примеру. Нина и Толя затеяли какую-то шумную игру, не обращая никакого внимания на мое присутствие.
- Елена, - услышала я за собою знакомый мне неприятный голос, - ступай в твою комнату и разбери твои вещи. Вечером будет поздно. Ты сегодня раньше должна лечь спать: завтра пойдешь в гимназию.
В гимназию?
Полно, не ослышалась ли я? Меня отдадут в гимназию? Я готова была запрыгать от радости. Хотя мне пришлось всего только два часа провести в семье дяди, но я уже поняла всю тяжесть предстоящей мне жизни в этом большом, холодном доме в обществе сердитой гувернантки и злых двоюродных братьев и сестриц. Немудрено поэтому, что я так обрадовалась известию о поступлении в гимназию, где, наверное, меня не встретят так, как здесь. Ведь там было не две, а может быть, тридцать две девочки-сверстницы, между которыми, конечно, найдутся и хорошие, милые дети, которые не будут меня так обижать, как эта надутая, капризная Ниночка и злая, угрюмая и грубая Жюли. И потом, там, наверное, не будет такой сердитой клетчатой дамы, как Матильда Францевна...
Мне даже на душе веселее как-то стало от этого известия, и я побежала разбирать свои вещи, исполняя приказание гувернантки. Я даже не обратила особенного внимания на брошенное мне вслед замечание Ниночки, обращенное к брату:
- Смотри, смотри, Толя, наша Мокрица - уже не Мокрица больше, а настоящая коза в сарафане.
На что Толя заметил:
- Верно, она в платье своей мамаши. Точно мешок!
Стараясь не слушать, что они говорят, я поторопилась уйти от них.
Миновав коридор и какие-то две-три не такие большие и не такие светлые комнаты, из которых одна, должно быть, была спальня, а другая уборная, я вбежала в детскую, в ту самую комнату, куда Ниночка водила меня мыть руки перед обедом.
- Где мой чемоданчик, не можете ли вы сказать? - вежливо обратилась я с вопросом к молоденькой горничной, стлавшей на ночь постели.
У нее было доброе румяное лицо, которое приветливо мне улыбалось.
- Нет, нет, барышня, вы не здесь спать будете, - сказала горничная, - у вас комнатка совсем особенная будет; генеральша так приказала.
Я не сразу сообразила, что генеральша - это тетя Нелли, но тем не менее попросила горничную показать мою комнату.
- Третья дверь направо по коридору, в самом конце, - охотно пояснила она, и мне показалось, что глаза девушки с ласкою и грустью остановились на мне, когда она сказала: - Жаль мне вас, барышня, трудно вам у нас будет. Дети у нас злючки, прости Господи! - И она сокрушенно вздохнула и махнула рукой.
Я выбежала из спальни с сильно бьющимся сердцем.
Первая... вторая... третья... считала я двери, выходившие в коридор. Вот она - третья дверь, о которой говорила девушка. Я не без волнения толкаю ее... и передо мною маленькая, крошечная комнатка в одно окно. У стены узкая кроватка, простой рукомойник и комод. Но не это обратило мое внимание.