Возможно, кто-то откроет в себе Гомера, откроет в себе Джойса…
Ужасно. Мне казалось, я оскорбляю разум пациентов. Оставалось еще восемь-девять дюймов этой белиберды. Я оперся о кафедру на манер самых обаятельных преподавателей Кембриджа и встретился взглядом с гологрудым патриархом в спортивной куртке.
– Привет. Если память не изменяет мне, вас зовут Чарльз Мэннинг.
– Это очень хорошо, – согласился он.
– Огоньку не найдется, Чарльз?
Я знал, что огонек у него найдется. Чарльз Мэннинг встал и протянул мне зажигалку. Заодно он предложил сигареты, но я отказался. Я щелкнул колпачком зажигалки, выпуская на волю маленькое синее пламя, и поднес к огню листы с текстом Линсейда. Бумага занялась, полоска пламени быстро расширялась, обожгла мне пальцы. Я посмотрел на слушателей и улыбнулся – как я надеялся, озорной улыбкой. Мне казалось, что я вышел победителем из этого представления, продемонстрировал, что могу отступить от заготовленного сценария и поговорить с ними как нормальный человек, но, как выяснилось, я вообще не смог с ними разговаривать.
Санитары ожили, возбужденно подскочили к кафедре и принялись топтать горящую бумагу. Хотя действовали они энергично, к потолку успело уплыть вполне достаточное количество дыма, чтобы сработали детекторы и включилась сигнализация. Шум поднялся адский. Оглушительный вой резанул по ушам. Этот звук и меня-то всполошил – не то что больных. И они, конечно же, не преминули выразить свои эмоции – но не на благотворной бумаге, а воплями, хохотом, хлопками и гиканьем, а Черити – так и вовсе танцем со стриптизом. Два-три человека действительно испугались – не столько воя сирены, сколько буйной реакции санитаров. Остальные же попросту веселились. Веселье это было чуть напоказ, чуть на публику.
В дальнем конце комнаты оставался небольшой островок спокойствия: Алисия Кроу. Она взирала на буйство так, словно находилась от него за миллионы миль. Алисия ничего не предпринимала, не пыталась взять ситуацию под контроль. Стояла у стены, утомленно теребя волосы, будто не раз видела такую картину, которая казалась ей не то чтобы скучной, а скорее приевшейся. Похоже, Алисия знала, что последует дальше.
В комнату ворвался доктор Линсейд – стареющий, но энергичный и благородный супермен, всегда готовый прийти на помощь. Трюк сработал. Как только он вошел, все тут же утихомирились, – казалось, еще до того, как успели осознать его присутствие. Санитары перестали шваркать ногами, замолкла даже сигнализация – трудно сказать, случайно или кто-то позаботился об этом.
– Болезнь роста, мистер Коллинз? – спросил Линсейд.
Я не знал, как лучше поступить: сделать вид, что текст лекции непонятным образом загорелся (эта версия выглядела несколько сомнительной при наличии стольких свидетелей), или признаться, что я поступил так намеренно – своего рода литературная критика, замаскированный протест против плохого обращения со мной в день приезда. В итоге я не произнес ни слова. Лишь одновременно кивнул и пожал плечами, и Линсейд не пожелал осведомиться, что я имею в виду. Он посмотрел на горелые обрывки, разбросанные по полу подобно сатанинскому конфетти, и сказал:
– Позже вы захотите подробно обсудить этот эпизод.
Это вряд ли. Линсейд глубоко вздохнул и расправил плечи – полное впечатление, будто он внезапно раздулся, – после чего заговорил спокойным, властным голосом:
– Должен признаться, я по-настоящему сердит. Сейчас вы уйдете. И напишете сочинение для нас с мистером Коллинзом. Тема сочинения… – Он помешкал, но не дольше секунды – этот человек привык быстро принимать решения. – Тема сочинения – “Луна и грош”. Когда закончите писать, сдайте сочинения мистеру Коллинзу. Потом продолжим.
Задумчиво и обиженно больные потянулись к выходу, и у них были все основания для обиды. Первое задание оказалось наказанием – исключительно по моей вине. Я полагал, что и меня ждет какое-то наказание. В конце концов, это я поджег лекцию своего босса; конечно, не то же самое, что ударить босса, но ясно, что я ошибся с дебютом. Хоть убейте, я не понимал, какого черта так поступил. Не свидетельство ли это моей несдержанной и разрушительной натуры? Господи, какие жалкие мысли. Я знал, что заслуживаю хорошей взбучки, и даже жаждал ее.
Была еще одна причина для тревоги: Алисия. Я подвел ее. Если она раньше разговаривала со мной холодным тоном, то сейчас имела все основания сменить его на ледяной. Ведь это Алисия меня рекомендовала, а я в первый же день не оправдал ожиданий. Она вышла из лекционного зала вслед за больными и санитарами, а я остался наедине с Линсейдом. Подходящий момент, чтобы устроить мне нагоняй, но Линсейд только глянул на горелую бумагу и сказал:
– По счастью, это всего лишь копия.
8
Я вернулся к себе в хижину. Придвинул ветхий стул к такому же ветхому столу и сел перед бесполезной пишущей машинкой. Мне нечего было делать за этим столом, нечего писать, нечего читать, и я понимал, что вскоре мне придется тяжко. Наверное, я принадлежу к тем, кого обычно называют одержимыми, если не сказать запойными, читателями. Я всегда таким был. В университете я знал людей, читавших больше моего, но таких было совсем немного. Я становлюсь жутко несчастным, если не читаю запоем одновременно штук пять книг. Для меня путешествие в поезде без книги – адская мука; я не понимаю, как люди могут просто сидеть и смотреть в окно или слушать плейер, пусть плейеров в те годы еще и не было.
Вы можете сказать, что потребность в чтении – не что иное, как страх остаться наедине со своими мыслями, и пусть я не согласен с таким утверждением, в то время компания собственных мыслей казалась мне невыносимой, и я решил отыскать хоть какое-то чтение.
Я направился к главному входу в клинику, в приемную, где, как я смутно припоминал, валялись какие-то газеты. Они и в самом деле там валялись, я жадно схватил их, но тут меня постигло горькое разочарование. Газеты были безжалостно искромсаны. Не уцелело ни одной заметки, ни одной статьи, ни одного текста. Зачем вообще в клинике понадобились газеты?
Сварливая медсестра, нахамившая мне накануне, все также восседала за конторкой. Она наблюдала, как я воюю с разлетевшимися газетными обрывками, и хотя физиономия у нее была слишком кислой для человека, умеющего посмеяться в свое удовольствие, я чувствовал, что она наслаждается моими страданиями.
– Я просто ищу что-нибудь почитать, – объяснил я и тут же пожалел. Какого черта я оправдываюсь перед этой женщиной?
– Может, вам стоит заглянуть в библиотеку? – сказала она.
– А здесь есть библиотека?
– Разумеется. Наверху. В восточном флигеле.
Никаких флигелей я не заметил и сомневался, что таковые вообще существуют, но медсестра медленно и подробно, так, что понял бы даже законченный идиот, объяснила мне, как пройти в библиотеку. Я в точности выполнил ее указания и вскоре стоял перед дверью с надписью “Библиотека”. Помещение оказалось размером не больше обычной гостиной. Комната была довольно уютной, из эркерного окна открывался вид на парк клиники, вдоль стен от пола до потолка высились полки, способные вместить несколько тысяч книг. Но не вмещали. На полках ничего не было. Они зияли абсолютной, холодной пустотой: одни голые и пыльные деревянные доски, лишенные книг. Меня охватили гнев, обида и горькое изумление. Как все это жалко, как ужасно и в то же время как типично для клиники Линсейда.
В тревоге и отчаянии я пошел прогуляться вокруг главного корпуса.