Хотите получить приглашение на следующую?
Я подумал, что ответ вполне разумный, хотя, естественно, я не питал иллюзий, будто он имеет какое-то значение. Карла рассмеялась собственным словам, и я вдруг поймал себя на том, что тоже смеюсь, – хотя, подозреваю, смеялись мы над разными вещами. Линсейд и Алисия не поддержали наше веселье, а Линсейду похоже, и вовсе надоели мои вопросы.
– Я вижу, вы стараетесь, Грегори, и я не могу вас осуждать, – сказал он. – Понимаете, для описания состояния Карлы у нас имеется еще одно слово. Аггравация. Иначе говоря, Карла имитирует отклонения, которых у нее нет. Если хотите, копирует чужую болезнь. И я думаю, вы согласитесь, что ее состояние имеет прямое отношение к тому, чем мы занимаемся в клинике Линсейда. Карла не просто видит много образов, она видит слишком много образов безумия.
Мне хотелось сказать: постойте, постойте, где это она видит образы? В клинике, что ли? Но Линсейд не дал мне открыть рот.
– Думаю, нам всем полезно немножко посидеть в темноте.
Я ушам своим не поверил. А Линсейд встал, опустил жалюзи и выключил свет. Мы молча сидели в темноте – как мне показалось, до нелепости долго. Это что, методика Линсейда в действии? Неужели на этих сеансах больше ничего не происходит? Вот так спокойно сидят в темноте, и все? Наконец Линсейд решил, что с нас хватит, и отпустил всех восвояси.
Карла отправилась паясничать, а мы с Алисией направились по коридору к ее кабинету.
– Ну зачем вы задали ей такой вопрос? – спросила Алисия. – По поводу оргий.
– Не знаю, – честно признался я.
– Ведь больных может возбудить самая малость.
– Я вовсе не хотел ее возбуждать.
– Тогда зачем спросили?
– Наверно, я бунтарь от природы. Знаете, творческим людям это свойственно.
– И вы так одержимы сексом?
– Ну…
– И что у вас за пунктик насчет оргий? Что вы хотите делать? Смотреть? Участвовать? Или хотите смотреть, как я принимаю участие?
– Что?
Я уже привык, что у Алисии гораздо более живое сексуальное воображение, нежели у меня, но на какой-то краткий миг перед моими глазами мелькнула до ужаса возбуждающая картинка: Алисия в самой гуще похотливого месива, ее тискают, обжимают, сношают голые сумасшедшие.
– Нет, этого я не хочу, – сказал я.
– Знаете, есть врачи, в основном в Америке, точнее даже – в Калифорнии, которые утверждают, что настоящие только те психотерапевты, кто совокупляется со своими пациентами.
– Вряд ли мне захочется принимать в этом участие.
– Правда?
– Правда.
– Даже в фантазиях?
Интересно, не побеседовал ли с ней Чарльз Мэннинг.
– Ну, фантазии – это всего лишь фантазии, – ответил я, – но все равно – нет.
– Я думаю, ради меня вы сумеете вызвать одну маленькую фантазию, Грегори?
Мы подошли к ее кабинету, и Алисия затащила меня внутрь, захлопнула дверь, но я отметил, что запирать ее она не стала, затем опустила жалюзи – как несколько минут назад сделал Линсейд. Пусть это была не та непроглядная тьма, которая сопровождала наши с Алисией сексуальные опыты, но все-таки достаточно темно.
– Вот так, – сказала Алисия. – Выеби меня. Выеби меня, как неистовый слюнявый псих, своим неистовым, слюнявым, психованным хуем.
– Ну ладно, – сказал я.
И я постарался ей угодить, хотя по большей части я был немым, неистовым, слюнявым психом. На этот раз Алисия, похоже, не возражала против моего молчания. Ее собственного многословия хватало на двоих. И когда все закончилось, когда мы лежали рядом на полу ее кабинета, а ножка стула впивалась мне в бок, Алисия сказала:
– Очень хорошо. Вы очень убедительно сыграли психа. Гораздо более убедительно, чем многие пациенты.
Это что, намек? Пытается ли Алисия сказать мне, что в клинике Линсейда происходит что-то не то? И это “не то” следует из поведения Карлы? Я с самого начала догадывался, что никто из пациентов клиники не является тем, кем кажется. Может, некоторые, выражаясь языком Линсейда, симулировали. Преувеличивали или даже придумывали симптомы. Хотели выглядеть безумнее, чем на самом деле. Но я прекрасно понимал, что из этого вовсе не следует, будто они совершенно здоровы. Если кто-то из них утверждает, что он облекся в причуды, это вовсе не означает, что он в самом деле чудак Другие уверяют в своем душевном здоровье, но так, что скорее подтверждают свое безумие. Когда они рассказывают мне свои истории, когда делают свои признания, когда называют себя безумцами или здоровыми – неужели они и правда надеются, что я им поверю? И хотят ли они этого?
И еще одна мысль пришла мне в голову. Я вспомнил ту внезапную перемену, что случилась в лекционном зале в конце второй недели – незадолго до того, как я пригрозил уйти из клиники, незадолго до “новой сделки”. Я со смущением вспомнил свою тогдашнюю реакцию, непреднамеренную, непроизвольную реакцию – как я набросился на пациентов и заявил им, что они все чокнутые. Но им мои слова понравились, – возможно, в этом-то и состояла суть. Как только я назвал их безумными, они вдруг обрадовались, словно победили, словно сумели меня уверить, словно их игра в безумие сработала. И сейчас я чувствовал себя таким глупым, таким наивным.
Я поразмыслил и над другой возможностью. Попытался представить, какие можно сделать выводы, если все пациенты на самом деле абсолютно здоровы. Что, если они вовсе не сумасшедшие, но по какой-то причине решили притвориться таковыми, чтобы попасть в клинику Линсейда? Причины могут быть какие угодно, – например, желание укрыться в безопасном месте, стремление сбежать из реального мира, который оказался слишком трудным. Довольно эксцентричный поступок, но он вовсе не обязательно свидетельствует о безумии. Пациенты убедили Линсейда в своем сумасшествии, забронировали себе местечко в клинике и успокоились, но время от времени все-таки нужно демонстрировать безумие, чтобы их не дай бог не объявили здоровыми и не отправили по домам. Особенно хорошо подобная тактика прослеживается в сочинениях.
Такой взгляд имел весьма серьезные последствия для методики Линсейда. Во-первых, в этом случае “безумие” пациентов не имеет ничего общего с переизбытком визуальных образов. Если безумие – просто имитация, то отсечение пациентов от потока образов и возведение мифической лингвистической перегородки – абсолютная потеря времени. И сочинения не улучшают их состояние, а дают им возможность покрасоваться.
Мне хотелось обсудить с кем-нибудь свои соображения. Спрашивать Алисию напрямую, конечно же, было нельзя, поскольку я был почти уверен, что она тотчас взбесится, и все-таки я собрался с духом и осторожно сказал:
– Если бы я хотел доказать вам, что я полностью душевно здоров, как я мог бы это сделать?
– Никак, – ответила Алисия. – И вам это не нужно. Только слабоумные доказывают всем, что они нормальные.
Да, слова эти звучали разумно, но все же они не полностью меня удовлетворили. Наверное, я искал более простой и более красивый ответ. Мне хотелось, чтобы все пациенты были либо полностью безумны, либо полностью здоровы. Или – или, да или нет. И я вспомнил упражнение, на которое наткнулся в одном из учебников, исчезнувших вместе с сумкой. Учитель предлагает написать ученикам пять истинных утверждений о себе и одно ложное – анонимно. И все остальные пытаются определить, кому какой листок принадлежит. Смысл упражнения – показать, как легко можно смешать факт и вымысел.