— Послушайте, представьте себе, что не существует этого дьявольского условия, которое позволяет мне получить практику. Или, скажем… — Тут он позволил себе легкую улыбку. — Что я уже женат. Женат на другой, и Персиваль Артур — мой сын. И что теперь Мы собираемся во Францию, и вы едете с нами просто продолжать работать. Вы понимаете, что я имею в виду?
— Вы имеете в виду, что я еду в качестве вашей секретарши.
— Совершенно верно. Ну, так же, как и здесь. Там мы будем представлять одну из многих маленьких колоний англичан, которые повсюду встречаются на Ривьере. И в этом качестве мы должны сблизиться — почти как семья. Мы должны подружиться — ну, как вы с мальчиком.
— Да, — согласилась Джой. Она произнесла лишь это слово, но мысленно добавила: «Но что же делать? Персиваль Артур — милый мальчик, а вы — зрелый мужчина того типа, который я нахожу несимпатичным. Мне нравится Персиваль Артур; когда он болел, я ухаживала за ним, как поступила бы любая женщина на моем месте, кто бы ни болел: мужчина, женщина, ребенок. Мы сближались с ним постепенно, уже много недель мы приятельствуем. Вы же — просто человек, за которого я должна выйти замуж, и я не понимаю, почему вы хотите другого к себе отношения?»
Рекс Траверс опять заговорил, легкими и решительными шагами расхаживая по тесной приемной. Два шага — поворот, два шага — поворот, и Джо подумала: «Лучше бы он сел! Заполняет собой комнату, и мне кажется, что меня заперли в одной конуре с датским догом».
— Да, вот что я хотел сказать. Воспринимайте это именно так, по крайней мере, когда мы вдвоем. За границей не будет так уж плохо! Многие англичане добровольно выбирают жизнь там. Может быть, нам посчастливится встретить людей более интересных, чем… пациенты. Вы умеете плавать?
— Да. И очень люблю.
— Хорошо! Там все условия для этого. — Ободрительные ноты в его голосе тяжело подействовали на Джой. Она подумала: «Он разговаривает со мной как со своими старыми глупыми пациентками. „А вы вообще любите возиться в саду, леди „Прошлый век“? Прекрасно! Занимайтесь своим садом и вообще всем, что заставляет вас находиться на свежем воздухе!“» — Вы обнаружите, что там есть чем заняться. Я слышал от матери, что вы не питаете отвращения к домашнему хозяйству, ведению дома и вещам такого рода.
— Да, я люблю заниматься домом.
— Отлично! — воскликнул он, не предполагая, что в ее душе опять проснулся разбивающий сердце голос: «Джеффри, „берлога мужчины“! Я хочу заниматься твоим домом, для тебя!»
Тогда все должно быть не столь уж неприятно, — закончил он.
Он из кожи вон лез, чтобы найти хоть какие-то зацепки для налаживания отношений. Он честно хотел завоевать ее доверие. Он старался — как с трудными пациентами. Как правило, ему удавалось заставить женщину поверить, будто он о ней заботится. Как правило, в конце концов они поддавались его речам.
И Джой вдруг тоже почувствовала, что готова поддаться. Он был, как и говорил Персиваль Артур, добрым!
Но сердце ее ожесточилось; она не позволит разговаривать с собой как с больной, она напомнит ему, что их брак — фиктивный! Внезапная волна ответного тепла схлынула, как не бывало. Ее сердце ожесточилось, когда он говорил, что «там» им будет не слишком плохо и, по крайней мере, они сохранят работу.
— Я буду работать по-прежнему с половины десятого до половины пятого? — спросила она.
— Нет. О, нет! Послушайте, не надо так…
— Лучше все же определить время моей ежедневной секретарской работы.
— Ну, мы можем сделать это позже, — ответил он, несколько упав духом. — Возможно, там будет меньше работы, чем на Харли-стрит. Мы поговорим об этом, как только приедем и устроимся.
— Хорошо. И мое жалованье…
— Конечно, — сказал он. Его попытка наладить дружеские отношения натолкнулась на вполне определенные напоминания о часах работы и заработной плате. Что она хочет сказать? Но он пойдет ей навстречу во всем, в чем только возможно. Он постарался вложить это в свой дружелюбный взгляд, но натолкнулся на ее суровые, отсутствующие глаза. — Ладно. А в остальном, Джой…
Ни малейшего намека на осознание того, что он впервые назвал ее по имени. (Два шага — поворот, два шага — поворот.) Он закончил:
— А в остальном я прошу вас видеть во мне друга, к которому вы, естественно, можете обращаться как к другу. Хорошо?
— Хорошо, — сказала Джой Харрисон.
Но, Боже, что за глаза у этой странной девушки! Они живут отдельной жизнью, и их выражение совершенно не соответствует этим полным покорности словам. А это замкнутое личико, эта напряженная гордая поза!
Если Рекс Траверс и почувствовал ее сопротивление, то не подал вида.
— И в знак этого мы пожмем друг другу руки, — мягко заключил он и протянул руку Джой.
Она подала свою.
Если взгляд порой говорит больше, чем слова, то прикосновение еще красноречивее. Ее рука ответила: «Нет! Я не обещаю быть твоим другом! Ни сегодня, ни через три недели — никогда!»
Глава двенадцатая
РАЗОЧАРОВАНИЕ
Сватовство — хорошо, да недолго длится.
Пословица
1
Тем не менее в романтической душе бабушки Траверс росло разочарование. Потому что при всей вежливости, нежности и любви к ней ее прекрасный Рекс и его маленькая Джой не были тем, что она называла счастливой парой.
Чем больше она думала об этом, тем меньше говорила. Одна из причин, почему она сохранила доверительные отношения со своими выросшими детьми, была та, что она никогда не лезла им в душу. Она была из тех редких женщин, для кого самым страшным было — оскорбить чьи-то чувства, поставить кого-то в неловкое положение, даже если этот кто-то входил в число ее родных и близких. Любое вмешательство она расценивала как надоедливость. Бабушка никому не надоедала. Она думала.
Что же все-таки произошло между Рексом и этой девочкой? Кажется, это не просто размолвка?
2
На второе утро пребывания бабушки на Харли-стрит Персиваль Артур вторгся на территорию кухни.
— Вон отсюда! — протестовала хозяйка этого района в переднике. — Ты прекрасно знаешь, что я не разрешаю никому заходить на кухню, пока ланч еще не готов!
— Ты насладишься тем, что я не буду заходить к тебе на кухню, через три недели. И тогда ты заплачешь, но будет поздно! Я буду уже во Франции, на кухне у французской кухарки, и буду делать там что мне заблагорассудится! Так что позволь мне снарядить поднос с бабушкиным завтраком; пока можешь! Я знаю, что она любит! Порридж, немного тостов, немного масла, немного мармелада. Так, готово! Пишите письма!
3
Бабушка Траверс имела обыкновение завтракать в постели. Во время завтрака она, откинувшись на подушки, вся розово-бело-серебристая, в кружевном чепце с атласными лентами и в розовом бархатном халате, отороченном лебяжьим пухом, давала аудиенцию всем своим домашним.
Ее внук нашел своего дядю Рекса уже сидящим на краешке ее кровати. Одеяло было завалено конвертами, — миссис Траверс принадлежала к быстро исчезающей породе людей, любящих и умеющих писать письма. В тот же день, когда она получала письмо, она отсылала на него ответ. Конверты, надписанные ее почерком, таким же ясным и приятным, как звук ее голоса, составляли неотъемлемую часть жизни обширного круга ее корреспондентов, столь же необходимую, как, к примеру, соль на столе. Ее письма, несущие добрый Дух дома, заполненные описанием семейных событий, летели в Индию, в Канаду, в Австралию; и по английским адресам ее детей… и издалека, из-за моря — из Австралии, Индии и Канады к ней летели ответы — бледные конверты, словно перелетные птицы.
Рекс Траверс читал одно из этих писем и слушал, как его мать вполголоса читает другое. Его лицо в полной мере выражало то, что он чувствовал, а именно горячее желание, чтобы учиться писать разрешали одному человеку на миллион. Ибо каждый научившийся держать перо так и норовил сунуть нос в чужие дела! Почему тетушка Ида убеждает его мать в том, что та должна быть счастлива видеть дорогого Рекса остепенившимся… какое, к черту, дело его кузине Хильде до того, как выглядит «эта девушка» (как раз подобное место читала миссис Траверс), и «понимает ли она, как ей повезло? Должна понимать, если она благоразумна».
— Ха! Благоразумна — это именно про Джой! — провозгласил Персиваль Артур Фитцрой, ставя поднос с завтраком на ночной столик. — Не то, что тетя Ида в свое время. Тетя Ида устраивала жуткие представления… (Да, конечно, могу, но я уже достаточно взрослый, чтобы помнить то, что мне следовало давно забыть.) Джой не позволяет себе ничего подобного! Если ничего не знать, можно подумать, что дядя Рекс — последний человек, за которого Джой вынуждена выйти замуж!
Рекс пронзительно взглянул на него. Что? — Глупо, милый, глупо, — запротестовала бабушка Траверс, но в глазах ее внезапно вспыхнуло волнение, и, чтобы скрыть его, она повелительно добавила: — Открой окно! Нет, снизу, так, чтобы воробьи могли залететь. Сядь-ка вот здесь, чтобы не спугнуть их, и не говори чепухи, Персиваль Артур. — Бросив горсть крошек от завтрака на натертый до блеска пол возле окна, она решительным жестом своей длинной руки как бы отмела мысль о том, что невеста ее сына «благоразумна».
— Но, бабушка! Ты только посмотри на нее! Она ведет себя совершенно так же, как тогда, когда просто работала на него!
— Это значит, — сурово объяснила миссис Траверс, — что Джой не из тех людей, у кого сердце нараспашку. И вовсе не означает, что она не любит. (В это короткое слово времен ее молодости она вкладывала смысл, для прояснения которого поколению фрейдистов понадобились многие тома по психоанализу, разным комплексам и сублимации.) Когда ты станешь взрослым, может быть, наконец, поймешь, что я имею в виду!
Изобразив на лице величайшее достоинство, она откинулась на подушки. Раздался серебристый звон индийских браслетов, которые всегда украшали ее запястья, и Рексу Траверсу вспомнилось — это было одно из первых его детских воспоминаний, — как она снимала эти браслеты и со звоном рассыпала их по ковру детской их старого дома, чтобы его сестра Марджи, тогда совсем малышка, учившаяся ползать, тянулась к ним пухлыми ручонками: «Надо собрать мамины браслеты…»
А теперь сын бедной Марджи запротестовал:
— Бабушка! Взрослые всегда почему-то думают, что если человеку не исполнилось еще двадцати лет, то он ничего не понимает! Я отлично знаю, что ты имеешь в виду! Ты думаешь, что Джой как та дама из одного лимерика — он совсем приличный, дядя Рекс! Один из немногих абсолютно приличных! — И он продекламировал:
Своей добродетельной рожей
Могла заморозить до дрожи.
В гостиной она
Была холодна,
Зато в будуаре… О Боже!
— Вот так, — откомментировал Рекс Траверс. — В Мьюборо все по-прежнему. Я услышал это там в самом первом семестре.
— А я — еще раньше, — слегка улыбнулась миссис Траверс. — Я слышала это еще от моего брата, твоего дяди Персиваля, когда он учился в Сэндхерсте.
— Прошу прощения, — извинился Персиваль Артур Фитцрой, вскочил, легконогий, и убежал, как всегда оставив на лицах взрослых улыбку.
4
И хотя Рекс Траверс был по горло занят предотъездными делами и пытался в три недели переделать столько работы, на которую в обычное время ушло бы не меньше трех лет, с каждым днем беспокойство его все росло.
Проклятая «помолвка» поставила его перед необходимостью переделать множество вещей, о которых он «не договаривался». Он никак не предполагал оказаться в ярком свете юпитеров, точно они с Джой кинозвезды и теперь выступали в паре на потеху почтеннейшей публике.
Девушка обещала играть лучше; он признавал, что она действительно играет лучше, но если даже мальчик заметил что-то, то вряд ли все же достаточно хорошо, чтобы кого-либо обмануть. И что же? Все вокруг начнут подозревать, что жена доктора несчастлива в браке?
Это ужасно.
Но, как он заметил, девушка и впрямь несчастна…
Он все сильнее сомневался в успехе этого безумного предприятия.
Может быть, спросить, не передумала ли девушка?
А если передумала, как быть — все дело зашло уже так далеко, все приготовления закончены, все определено, билеты заказаны, деньги заплачены.
Невозможно!
Так что же делать?
О Господи, чтобы все как следует обдумать, мужчине всегда требуется слишком много времени!