Отец, тяжело вздохнув, кивнул:
— Я согласен, моя маленькая птичка.
Она благодарно прильнула к нему.
— Большая птичка, папа, большая.
* * *
Дядя Чарли похоронил бабушку в мраморном мавзолее на частном кладбище Коулбруков. Артемас произнес прощальную речь и отрешенно зашагал прочь, скользнув взглядом по надгробиям отца и матери, едва заметных в тусклом свете подле склепа бабушки.
Мать, напившись, врезалась в дерево годом ранее. Молодой человек, сидящий с ней рядом, тоже скончался. По словам жены несчастного миссис Коулбрук убила его в порыве ревности.
Джеймс и остальные дети как-то незаметно взрослели. Артемас своим примером вселял в них уверенность, что стыд будет искуплен упорной работой и чистой совестью. Он приучал братьев и сестер к дисциплине, настойчивости в достижении поставленной цели, взаимовыручке, воспитывал мужество и честность. Старший брат с отличием окончил колледж и получил квалификацию инженера; он и представить не мог, что младшие Коулбруки останутся неучами.
Джеймс специализировался в бизнесе, его каждый семестр зачисляли в почетный деканский список. Конечно, он безумно любил бейсбол, играл в университетской команде, и Артемас знал, что парнишка мечтает стать профессионалом. Но старший брат, выслушав Джеймса, с сожалением констатировал, что он никогда не станет спортсменом высокого класса, а бейсбольный игрок не нужен в семейном бизнесе. Джеймс мучительно размышлял некоторое время, но выбрал учебу.
Касс с отличием окончила Эвертайд, сбросила лишний вес и поступила в колледж, где занялась изучением искусства. Майкл, Элизабет и Джулия тоже были круглыми отличниками и мечтали о будущем, связанном с Артемасом и «Коулбрук чайна». Каждый примерно представлял свое призвание.
Он сообщил Лили о смерти бабушки, считая неизменными две вещи в жизни — свою семью и свои воспоминания о маленькой девочке, которую он видел девять лет назад. Артемас держал свое странное хобби в секрете, получая истинное наслаждение от того, что он, уже взрослый, мрачноватый с виду мужчина, пишет письма ребенку! Он не мог представить ее взрослой, а она никогда не присылала своей фотографии.
Артемас получил от нее опрятную маленькую коробочку с чеком на двадцать пять долларов.
«Пожалуйста, пожертвуй эту малость твоей любимой бабушке. По словам родителей, она была благородной и необычайно доброй. Я расчистила местечко в старом саду, за домом, и посадила иву в память о ней».
Лили теперь писала аккуратным, уверенным почерком, вряд ли его можно было назвать детским.
Дядя Чарли никогда не скрывал своих намерений выставить Голубую Иву на продажу в тот самый день, как только она станет его собственностью.
Бабушка оставила как старое поместье в Джорджии, так и ее контрольный пакет «Коулбрук чайна» своему любимому внуку. Дядя Чарли поклялся отстоять свое в суде.
— Этого никогда не будет, — спокойно возразил Ар-темас. — Как только у меня появятся деньги, я выкуплю твою долю. — И отдал дядюшке конверт с фотографиями его жены и ее двух нагих и пьяных подруг из бридж-клуба. Бабушка считала эти документы козырем Артемаса в тяжбе с дядюшкой.
Внук торжествовал, с презрительной улыбкой глядя на своего апоплексического дядюшку.
— Я отвечаю за будущее этой семьи, не вмешивайся в наши дела, иначе я тебя уничтожу.
Он перевез братьев и сестер в Нью-Йорк в старый кирпичный дом неподалеку от бывшего офиса компании.
Артемас вместе с Тамберлайном и Ламье изучил дела компании. Банкротства можно было избежать, только учитывая каждый доллар и посвящая делу каждую минуту своей жизни.
Никакого очарования, никакой роскоши, никакой кичливости своим стилем жизни. Все разваливалось, бизнес казался респектабельным лишь благодаря известному, старомодному китайскому дизайну, который, впрочем, не пользовался спросом у молодых покупателей. Масса состоятельных молодых людей не поскупилась бы, приобретая фарфор современных форм, но дядя Чарли и думать не думал об этом.
Менеджмент был дезорганизован, неэффективен и апатичен, фабрики, рассеянные от Нью-Йорка до Каролины, полуразрушены, работа низко оплачивалась. Требовалась глобальная перестройка компании путем рабского упорного труда. Артемас твердо знал, что выполнит задуманное независимо от исхода борьбы.
Он сообщил Лили, что теперь владеет Голубой Ивой и заправляет семейным бизнесом.
«Здорово, — ответила она. — Ты достиг того, чего хотел. Но, став важным и влиятельным, не превращайся в петуха и не забывай нас. А не то пришлю тебе моченых яблок!»
Лили была в своем амплуа. Теперь, став полноправным хозяином своей судьбы, он обязательно найдет способ увидеться с ней.
* * *
Лили сажала очередную бегонию в пластиковый горшок и переживала по поводу завтрашней контрольной по алгебре, к которой она в общем-то слабовато подготовилась. Она устало оглядела рассаду на длинных деревянных столах. Руки ее гудели. После полудня и каждый уик-энд она пропадала в оранжереях Фридмана, где лето, казалось, уже в полном разгаре, несмотря на декабрьское солнце за окном.
Мать никогда уже не поправит здоровье настолько, чтобы работать на заводе. Она даже вставала с трудом и коротала время за изготовлением стеганых одеял на продажу туристам.
Одеяла семью не обеспечивали.
Лили, машинально сунув руку в горшок с рассадой, гнала мысли об аттестате, о стипендии, которая полагается только лучшим.
— Привет, красавица, — услышала она. Мимо проходил Энди Хоулком с мешком удобрения на плече. — Ты, я вижу, закончила?
— Да.
Она невольно улыбнулась этому высокому блондину, сыну местного министра. Он носил прекрасные брюки-хаки и толстый свитер, поверх которого болтался золотой крест на золотой цепочке; крест сверкал почти так же сильно, как скобы на его зубах Энди и Лили зачастую закрывали дом на ночь по просьбе Фридмана. Кроме того, Хоулком иногда подвозил девушку на своем «камаро».
Лили вымыла руки и надела кадетский сюртук Артемаса поверх свитера. Знаки отличия хранились в чайнике Коулбрука, а этот форменный пиджак она носила так часто, что локти уже протерлись.
Закинув за плечи тряпичный рюкзак с брошюрами, девушка терпеливо поджидала Энди. Он выключил свет, надел кожанку и запер дверь. Ночь выдалась ясной, сквозь прозрачный воздух свет от луны вырисовывал контуры строений.
— Замечательная ночь, — заметил Энди, выруливая на дорогу. — Я, пожалуй, заскучаю, когда отвезу тебя домой.
Внезапно смутившись, Лили пробормотала что-то невнятное и вцепилась в ремни на сиденье. Улицы города были уже безлюдны, окна магазинов темны, освещались лишь некоторые маленькие ресторанчики.
Они свернули по направлению к Голубой Иве. Успокоившись, Лили задумалась об одиноких башенных часах на перекрестке. Эти часы принадлежали Коулбрукам и в лунном сиянии очень смахивали на готический шпиль. Часы были разбиты, и теперь стрелки всегда показывали четверть третьего. Правда, отец еще помнил то время, когда они отбивали каждый час; поместье начиналось отсюда.
Проехав через реку Току по железному мосту, они попали в сумрачный лес, затем миновали остатки главных ворот поместья, закрытых на тяжеленную цепь толщиной в руку. Рядом с воротами находился каменный дом сторожа с разбитыми окнами.
Далее дорога разветвлялась. Большой почтовый ящик на шпале указывал дорогу к Маккензи, теперь лес чернел по обеим сторонам. Энди остановил машину, но не выключил радио. Лили искоса взглянула на него в темно-зеленом свете приемника.
— Эх, была бы ты старше, — с сожалением вздохнул Энди. — Ты такая хорошенькая, жаль, что тебе только пятнадцать.
Сердце Лили готово было выпрыгнуть из груди.
— Похоже, ты наелся удобрений.
Он весело засмеялся.
— А ты бегала когда-нибудь на свидания?
— Не-е-е-т. Но меня приглашали на вечеринки после футбола.
— А как насчет настоящего свидания? Ты хотела бы этого?
Сердце Лили екнуло: ее спрашивает уважаемый и симпатичный парень, такой же высокий, как она, да к тому же взрослый.
— Конечно.
— Давай проверим!
— Как это?
— Можешь меня поцеловать?
Она была не из робкого десятка и не привыкла отступать, и, потянувшись к нему, поцеловала в губы. Очень волнующе, не считая некоторой неловкости от удара о его пластину на зубах.
— Нет, не так.
Он привлек ее к себе и присосался своими губами. Вначале это здорово возбуждало, затем стало больно, поскольку он сильно надавил своими пластинами на нижнюю губу.
Она пыталась отстраниться, но тут Энди сунул ей в рот свой язык, противный, как мокрая рыба.
«Не глупи», — осадила она себя.
Кроме полной Мирны Симпсон и пары других изгоев, она была, вероятно, единственной взрослой девочкой в школе, которая никогда не целовалась. Большинство школьниц позволяли себе много больше.
Он уже обхватил ее руками за шею, рот начал неприятно гореть. Стоило ей только высвободить свои губы, как он тотчас вновь настойчиво впивался и начинал елозить слюнявым ртом. Губы ее горели, возбуждение перешло в разочарование.