Она заговорила порывами, шквал слов.
– А как вам здесь в комнате? Не нравится? Разве так плохо?.. Бедно, правда… Но зато чисто. Вполне у нас чисто, – разгонялась она все больше.
У нас – значило у нее вместе с той самой Галиной, тоже матерью. Они вдвоем и снимали комнатушку.
– А кровать одна?
– Мы спим валетом… Зато постель чистая.
Как только бедная поняла, что я и впрямь что-то попытаюсь для ее сына сделать, она захотела мне понравиться. Изо всех сил… Изо всех каких-никаких женских чар… Лицо засветилось. Но оно так и оставалось лицом солдатской матери, нахлебавшейся бед… Вздыхала… Хотела! Изо всех сил хотела подластиться ко мне и не знала, как… Захочу ли я ее такую? После чичей?.. Говорят, на войне даже козой не брезгуют… О, господи. Помоги нашим победить… Победить… Победить, – бормотала она слова. Неостановимая и уже ничем не стесняющаяся скороговорка!
По причине войны ее сын (если был еще жив) сидел сейчас безвылазно и кашлял в глубине сырой четырехметровой ямы. С переломанным носом… Сидел бок о бок со своим зловонным ведром. А она (с ума сойти) хотела этой войны еще и еще.
Уголок одеяла на постели был отогнут, возможно, чтобы я видел белизну свежей простыни.
– Нет-нет, дорогая, – успокоил я ее как мог ласковее. – Я по делу. Я только по делу. Напиши свое имя… и как найти… и как дать тебе знать. Если дело выгорит.
Ее звали Анютой.
Я впервые высмотрел ее в предприемной какого-то полковника, где Анюта рвалась к высокому начальству, кричала, требовала, бранилась… а еще минут через десять стал слышен ее вой. Я их навидался. Достаточно. Этих несчастных женщин… Солдатская матерь!
Другой раз я видел ее на улице. Она, еще с одной матерью, возможно, как раз со своей напарницей по несчастью Галиной, шла куда-то на прием… Женщины вперебой говорили, спорили – и передавали из рук в руки какую-то потертую казенную бумаженцию.
И еще однажды я видел Анюту в полуразрушенном магазинчике, где она ела хлеб. Полбатона… Так прямо и откусывала, отрывала зубами. Жуя некрасиво, давясь… И прихлебывая молоком из дырявого пакета… Из пакета и текло, и капало, и женщина едва успевала перехватывать ртом белую вкусную струйку.
ХВОРЬ РАНЕН… Мы с Гусарцевым подъезжали к Грозному, когда позвонил Руслан и выдал мне эту пугающую новость – Хворь в госпитале.
Руслан хотел дать отбой, он явно торопился:
– Сейчас же звоню майору Гусарцеву.
– Он здесь. Рядом сидит.
– А!
Я сказал:
– Подскочи ты хоть на минутку… Мы только что переехали Сунжу.
– Ладно.
Через пять минут “жигуленок” Руслана был уже виден. Стоял на обочине, ожидая.
Руслан знал подробности вчерашнего боя лишь в общих чертах. Хворостинин колонну провел… Как всегда!.. Но какая-то случайная пуля… Может быть, снайпер… Хворь ехал не в танке, а в джипе. Если бы он в БМДэшке, в своей танкетке!.. И все же Хворь не просто провел колонну, а еще и разгромил засаду. Говорят, изрешетил всю левую сторону ущелья… Как это ему удается!.. И вовсе не в джипе! Хворь поймал пулю, как раз когда пересаживался из танка в джип. Выпрыгнул из танка…
Ранение вряд ли легкое. Если прицельная пуля.
Известие нас оглушило. Слишком неожиданно!.. Все трое мы смолкли. Долго молчим. Просто курим. Притихшее трио, как говорит Коля Гусарцев… Ранить могут каждого, война! Но ведь у Хворя все ранения легкие – ведь он как заговоренный! Основной проводник колонн в сторону Шали-Ведено. Наш выручальщик и наш любимчик славы. Заодно любимчик медсестер, герой и немного хвастун!
Что дальше?.
Заодно любимчик медсестер, герой и немного хвастун!
Что дальше?.. Все трое думаем, не знак ли будущих потерь… Мелких… Крупных… Теперь открывай ворота!.. Моя жена как раз звонила, что зашла вчера в церковь и молилась. В городишке (что у большой реки) нашлась маленькая церковь. Но холодная… Жена мерзла, долго сидела там на стульчике.
– Ну-ну, мужики! – прикрикиваю я на них, на себя и на нашу длящуюся тишину… – Ну-ну!
Молчат.
– Есть же и другие неплохие проводники. Жизнь продолжается, – повторяю я им пожестче, по-деловому.
Я не хотел при них звонить насчет Хворя в госпиталь. Двоякое осторожное чувство. Мало ли что там!.. Не хотел дополнительной плохой информации… К тому же у меня дрожали руки. Я даже сунул руки в карманы… Дружба с Хворем была для меня даром небес. Даром – и задаром. Ни за что… Настоящая дружба! Хотя общались мы с ним мимоходом. Пять-шесть слов.
Когда-то я помог капитану Хворостинину по мелочи, кажется, с соляркой. Пустяк… Но этого хватило. Настоящая дружба всегда задаром. С тех пор сотню раз я пристраивал свою горючку в его разномастные колонны. Я и видел-то Хворя обычно на дороге… в основном на дороге… в эти пыльные, грязные, крикливые минуты. Когда в его колонну пристраивается мой бензовоз. Мои грузовики… Издалека его видел. В джипе… Или стоит на дороге, орет на БТРы… Никто ни фига не слышит. Рев машин. Крики… Диалог сказочный!.. Только рукой помашем друг другу – вот вся дружба. Издалека…
Щупловатый! Тонкокостный!.. Капитанишка!.. Ах, нет, он уже майор. Но как же долго его придерживали. Ревновали… Смелый и знаменитый должен быть нелюбим начальством. Логика войны… Ну, прямо Чапаев или Чкалов, – а зачем Чапаеву или Чкалову лишняя звездочка, если у него слава!.. Всегда в камуфляже. Голосок, конечно, у него мог быть погуще… Для большинства так и остался капитаном Хворостининым. Чеченцы его звали просто Хворь.
И не берут его прицельные пули, и облетают его осколки! Интуитивный проводник колонн!.. Сталкер!.. Гениальный хозяин чеченских ущелий!.. Сгусток героизма!.. Как только не писали о нем в армейских газетенках. Но для меня это ничто. Просто шумливая болтовня… Впрочем, приятный привкус нашей дружбы. И я эту издалекую дружбу ел, что называется, большой ложкой.
Хворь мне помогал, не зная (или делая вид, что не зная) про
– Звони, Александр Сергеич… Звони, – говорит негромко Руслан.
И Гусарцев со вздохом:
– Звони, Саша.
Однако меня все еще тормозило. Парадокс: мне приятно, что мне больно. Вот ранили Хворостинина – и мне по-настоящему больно. Только так и чувствуешь, что там, в госпитале, – друг. Боль завораживает. Боль остра и сладка.
Ага! И Руслан переживает за раненого Хворя. (А не только за очевидный уже сейчас убыток наших денег.) За врага, в сущности, переживает – за удачливого вояку-врага… за федерала!
И когда я вынимаю мобильник, а Коля Гусарцев кричит с удивлением: “Са-аша!.. У тебя дрожат руки”, – Руслан вскипает благородством и признается:
– У меня бы, Коля, тоже дрожали.
Поколебавшись, с кого – с штабистов или с врачей – начать горький опрос, я вдруг звоню напрямик Хворостинину – и чудо! – слышу его голос.