Мир, отражаясь в глазах Кристины, изменялся, и Владимир чувствовал, что ему нравится этот мир — пусть искаженный, обманчивый, но это было как раз то, в чем именно сейчас он так остро нуждался. Дождь, падающий на землю сплошной серой стеной, казался ему неодолимой преградой, отделяющей его от живого мира. «Островок безопасности», на котором он замер, высоко подняв воротник куртки, с каждой минутой все больше и больше напоминал ему пристань безысходности: с одной стороны был серый дождь, с другой — что-то еще более страшное, о чем невыносимо было думать…
Кристина появилась внезапно, не скрипнув дверью, шагнула под козырек и, прищурившись, стала смотреть на дождь. Она будто и не замечала Владимира, прижавшегося к стене в двух шагах от нее.
— Кристина, — окликнул он, — как она?
Кристина молчала — слишком долго, и он подумал, что шум дождя помешал ей расслышать его вопрос.
— Как Саша? — повторил он, и она, наконец обернувшись, прямо посмотрела ему в глаза.
— Знаешь, я много раз замечала… Так часто случается, что человек, задавая вопрос, хочет лишь одного: успокоиться. Хочет обрести опору, получить подтверждение того, в чем настойчиво пытается себя убедить. Я знаю, что ты сейчас хочешь услышать. Только… Дождь так сильно шумит. Ты ведь можешь просто не расслышать моего ответа.
Она смотрела ему прямо в глаза, и Владимир вдруг почувствовал, насколько тяжело сейчас этой девушке, которую он, сам того не подозревая, так эгоистично выбрал на роль собственного утешителя. Как плохой режиссер, не понимающий и не видящий, что актер совершенно не годится для этой роли.
Расправив зонт, он снова открыл его, но порыв налетевшего ветра сразу же вывернул спицы вверх. Владимир неловко и немного смущенно попробовал повторить попытку, но и она оказалась безрезультатной. Он совершенно растерялся, не зная, что делать, напрочь забыв о том, что у Кристины есть свой зонт, и они могли бы попытаться прорваться сквозь стену дождя, укрывшись под одним зонтом. Рядом раздался хлопок, Владимир поднял глаза и увидел, что Кристина открыла зонт… Открыла и тут же закрыла.
— Чуть не улетела, — улыбнулась Кристина, — вместе с зонтом. Как воздушный шарик… Знаешь, что? Пойдем!
С легкой, немного грустной улыбкой на губах она шагнула с крыльца вниз, сделала еще один шаг и, обернувшись, посмотрела на Владимира.
— Ну, что ты стоишь? Идем!
Он шагнул вслед за ней, в глубине души удивляясь новому чувству, медленно и робко заполнявшему пространство души, в которой до последней минуты безраздельно властвовали тревога и страх — чувству тихой радости и зарождающейся надежды.
Саша долго лежала без движения, рассматривая облупившуюся на потолке штукатурку и механически пытаясь сложить трещинки в какое-то подобие узора или рисунка. Это был старый, испытанный временем способ отвлечься от тяжелых мыслей, заставить себе не думать о том, о чем не думать невозможно. Но теперь и этот способ не срабатывал. Облупившаяся штукатурка была всего лишь штукатуркой, никаких птиц, кораблей и фантастических животных, которых раньше она всегда так легко угадывала в самых бессмысленных и замысловатых линиях, теперь не возникало. В палате было тихо, шум дождя за окном казался нереальным, существуя как будто отдельно от воцарившейся тяжелой тишины, словно обрамляя ее в траурную рамку. Приподнявшись на локтях, она снова взглянула на книгу, оставленную Кристиной на тумбочке, задумалась на минуту, протянула руку и тут же ее опустила. Она уже читала эту книгу раньше, несколько лет назад, и прекрасно понимала, почему именно этот роман Кристина как будто случайно, не выбирая, сняла с книжной полки и принесла Саше, чтобы та коротала время. На самом деле, конечно, это было отнюдь не случайно. Роман «На восток от Эдема» Кристина принесла специально для того, чтобы напомнить Саше значение забытого слова «тимшел».
— Тимшел, — тихо произнесла Саша, прикрыв глаза, и попыталась воскресить в душе те чувства, которые волновали ее при этих звуках несколько лет назад. Пожилой китаец Ли, которого стареющий Стейнбек сделал проводником собственных чувств и измышлений, медленно стал вырисовываться в сознании, принимать осязаемый образ. Лукавый прищур умных глаз, улыбка, создающая ореол спокойствия, мудрости и примирения. Саша напряженно ждала, словно поверив в то, что сейчас он заговорит с ней, напомнит о том, что же на самом деле означает это слово, донесет глубинный смысл, поможет постичь то, что кажется сейчас непостижимым.
Саша не могла отнести себя к числу глубоко верующих людей. О Боге она вспоминала, как и большинство, только в самые тяжелый минуты жизни, когда помощи больше ждать было не от кого. Книга, лежащая сейчас на тумбочке, когда-то давно чуть ли не заменила им с Кристиной Библию, а слово «тимшел» было самой главной молитвой, спасительной палочкой-выручалочкой, безотказно действующей именно в те моменты, когда опускались руки. «Тимшел» значило — «ты можешь». Только почему-то с годами это забылось.
Она все-таки взяла книгу в руки. Взяла, зажмурила глаза и раскрыла на первой попавшейся странице, успев загадать, что если страница будет не та, она не станет искать нужное место, не будет больше требовать у мудрого китайца, чтобы он подарил ей надежду, успокоение и силы. Если страница будет не та, она просто отпустит его с миром, искренне и беззлобно позавидовав ему в том, что он открыл для себя единственную истину и смог обрести свободу духа. В конце концов, он пытался постигнуть великий смысл этого загадочного слова не один год, и у него были мудрые помощники…
Загадала — и тут же испугалась, осознав, насколько ничтожны ее шансы. Из шестисот с лишним страниц наугад, вслепую, открыть ту, единственную — наверное, это было практически не осуществимо.
«Адам все утро пробродил в задумчивости по дому, а в полдень вышел на огород к Ли», — с грустной улыбкой на лице прочитала Саша ничего не значащие, совсем не те слова. Хотя даже грустной эту улыбку было назвать нельзя, потому что глаза были грустными, а улыбки — того самого изгиба губ, который люди обычно принимают за улыбку, не всматриваясь в выражение глаз, этой улыбки как раз не было. Ощущение стянутой кожи стало привычным сигналом подстерегающей боли, заставляющим удерживаться от лишних движений. Изображать улыбку было ни к чему, а грусть в глазах скрыть было невозможно, несмотря на то, что она заранее знала, что загадала напрасно и надеяться было бы глупо. Хотя…
Саша вздохнула. К чему притворяться. Несмотря на прошедшие годы, она прекрасно помнила эти слова. Может быть, не дословно, но зрительная память с раннего детства у нее была развита потрясающе, она-то и позволяла ей, всем на удивление, запоминать стихи после первого же прочтения на долгие годы. Она помнила эти слова…
«Древнееврейское слово „тимшел“ — „можешь господствовать“ — дает человеку выбор. Быть может, это самое важное слово на свете. Оно говорит человеку, что путь открыт — решать предоставляется ему самому…» — почти без малейших усилий Саша практически слово в слово воскресила в памяти те самые слова.