— Да ради бога, мы же с вами без церемоний. А хоть и совсем снимите, как я, вольнее будет.
— Нет, спасибо, расстегнуть будет достаточно, — сказал Савельев самым непринужденным тоном.
И кобура под мышкой, и пистолет, доставленные в наше время из грядущего, могли удивить не только Аболина, но и массу коренных, так сказать, обитателей этого года и столетия…
Аболин вновь наполнил стаканы, уже из другой бутылки, так что вино оказалось золотистым. На сей раз он отхлебнул пару глотков и с видимым сожалением отставил стакан. Савельев последовал его примеру, чувствуя, что настает время деловой беседы. Вежливо испросив разрешения хозяина, извлек портсигар — а Аболин вынул короткую черную трубочку и черный бархатный кисет.
Дымок поплыл к потолку. Они сидели, молча переглядываясь.
— Ну что ж… — сказал Аболин с примечательной смесью осторожности и нетерпения. — Давайте уж быка за рога, Аркадий Петрович, а? Я — человек простой, да и вы не из ученых профессоров, наше дело нехитрое: продай-купи-оберни, отсчитай денежки да постарайся не прогадать…
— Давайте, — сказал Савельев.
— Я тут к вам присмотрелся, Аркадий Петрович, даже, простите великодушно, человека вашего сводил в трактир да поспрошал о вашей персоне… Да-с, откровенно признаюсь, было… Пришлось. Потому что намерен я, Аркадий Петрович, предложить вам хорошее место. Человек вы вроде бы на свой манер честный и прямой, ум и торговая дерзость в вас чувствуются… Любите сорвать деньгу, да кто ж этого не любит, если разобраться… На воровство, душа мне подсказывает, уж никак не пойдете…
— Да уж не пойду, милейший, — сказал Савельев, гордо напыжась.
— Бога ради, не обижайтесь, я ж не плохое о вас говорю, а наоборот, самым положительным образом оцениваю… Так вот, Аркадий Петрович… Есть торговая компания… серьезная, с большими оборотами… Не буду врать, что я там хозяин — я что-то вроде главного управляющего. А вам хочу предложить место… даже не знаю, как и назвать. Доверенного лица, что ли… Долю с негоции вы будете иметь серьезную, без дураков вам говорю — десятками тысяч рублей пахнет, а там, как развернемся, так и поболе, ох, как поболе… Вы ведь, простите за прямоту, на большие дела пока что не вышли, как мне доподлинно известно, скорее уж младшеньким при Николае Флегонтыче Самолетове состоите, и капитала у вас не хватает пока что, чтобы пускаться, как на флоте выражаются, в самостоятельное плаванье… Вы уж только не обижайтесь, право…
— А что ж тут обижаться? — вполне благодушно спросил Савельев, пуская дым в потолок. — Вы ж меня не оскорбляете, а настоящее положение дел обрисовываете. Какие ж тут обиды? Действительно, так и есть. Не хватает у меня пока что капиталов, чтобы размахнуться по-настоящему…
— Ну, вот такое у меня мнение, еще раз простите: капиталы набрать вам будет тяжеленько, компаньонствуя с Николаем Флегонтычем. Недолго я с ним говорил, но сдается мне, робок ваш Флегонтыч для серьезных дел. По зернышку клюет, тем и доволен. Или я не прав?
Изобразив на лице крайнюю досаду и раздражение, Савельев размашистым движением схватил свой едва початый стакан, одним духом осушил до краев, стукнул им о стол и сердито воскликнул:
— Да в том и беда, что правы… Кругом правы… Лихости в Кольке нет ни на грош, осторожничать будет до седых волос, по зернышку клевать…
— Вот видите… — вкрадчиво протянул Аболин. — А у нас, сударь мой, вы быстренько сколотите неплохое состояние. Вы только не подумайте дурного… Совершенно ничем противозаконным наша компания не занимается. Вот только она, должен наконец перейти к сути дела, не вполне обычная… Очень даже необычная…
— И что же в ней такого необычного? — спокойно поинтересовался Савельев.
Аболин больше не улыбался, его лицо стало чрезвычайно серьезным. Наклонившись вперед, прямо-таки сверля Савельева пытливым взглядом, он произнес:
— Душевно вас прошу, Аркадий Петрович, отнеситесь к моим словам со всей серьезностью и умалишенным меня не считайте… Вот вы со мной уж двести рублей золотом заработали. Похожи эти червонцы, что сейчас у вас в кошельке позвякивают, на произведение рук умалишенного?
— Да никоим образом, — сказал Савельев. — Настоящая полновесная монета, тут уж меня не проведешь…
— Вот видите… — он заговорил тише. — Вся необычность в том, дражайший Аркадий Петрович, что происхожу я не отсюда. Не из вашего времени, точнее говоря. Родился я в тысяча семьсот пятом году от Рождества Христова, а к вам сюда прибыл на жительство из семьсот сорок четвертого. Именно так и обстоит.
Душа Савельева пела, фанфары гремели у него на душе, марши громыхали — раскрылся, стервец, раскрылся! В сообщники зовет!!! Однако служба требовала сделать совсем иное выражение лица…
— Не верите, — убежденно сказал Аболин.
— Не верю, простите, — сказал Савельев. — Не верю я, что можно вот как-то так, — он изобразил обеими руками замысловатые жесты, — из одного столетия в другое сигать…
Аболин усмехался:
— Аркадий Петрович, Аркадий Петрович… Вы ж на сто лет после обитаете, и науки у вас развиты несказанно более, и пароходы с паровозами, и электричество светит, и депеши по проволоке шмыгают, и все такое прочее… И образование вы некоторое получили… А дерзости ума все ж не хватает. Хотя у вас, как это… прогресс…
— Не могу я в такое поверить, — сказал Савельев. — Семьсот сорок четвертый год… Вы ж, простите, должны быть давно померши…
— Оставайся я сиднем в своем времени, помер бы, конечно, — серьезно сказал Аболин. — Только так уж мне свезло, что могу путешествовать по столетиям.
— Заклинания такие знаете, — саркастически усмехнулся Савельев. — Петушиное слово…
— И вовсе даже ничего подобного, — серьезно сказал Аболин. — Нет здесь никакого колдовства — один, как выражались ученые люди уже в мои времена, материализм. Вот, не угодно ли глянуть?
Расстегнув верхние пуговицы рубашки, он полез за пазуху и извлек тот самый предмет, похожий на продолговатое золотистое яйцо, висевший на солидной серебряной цепочке — только сейчас он был разъят на две половинки (в торцах обоих виднелись затейливые пазы и выступы).
— Вот… — сказал Аболин. — Вот эта невидная вроде бы штучка из одного столетия в другое и переносит…
Скрипнула дверь — вошел тот самый здоровенный бородатый мужик, служивший у Аболина в качестве прислуги за все. Привалился плечом к косяку, зорко сторожа каждое движение Савельева. Поручик только сейчас сообразил, что Аболин расположился меж ним и окном — блокировали, выражаясь военными терминами…
— Аркадий Петрович, душа моя, не бойтесь, — сказал Аболин. — Я вам зла не желаю, наоборот, со всем радушием на службу зову к немалой вашей выгоде… А Мокей там для того поместился, чтобы вы, паче чаяния, не вздумали убежать со всех ног. Никак я этого не могу допустить, вы мне крайне надобны… Так что вы уж ничего такого не откалывайте, ладно? Мокеюшка очень даже ловок и проворен, да и силой не обижен. Я, скромный, тоже не из слабеньких, перехватим, ежели что… Значит, не верите?
— Черт знает что… — с сердитым видом сказал Савельев, внутренне ликуя. — На сумасшедшего вы не похожи что-то… Однако поверить вам душа не поворачивается… Экая штука…
Аболин смотрел на него, улыбаясь как-то странно.
— А вот знаете что? — сказал он весело. — Чтобы воду в ступе не толочь, давайте-ка на минутку ко мне заглянем? Тогда уж, и гадать не надо, поверите совершенно и моментально…
— Что вы имеете в виду? — спросил Савельев, изображая некоторую ошарашенность.
— Да то и имею. Вы сейчас со мной на одну минуточку пропутешествуете в семьсот сорок четвертый, только и делов. Глянете из окошка на окружающее — и враз поверите… И тут же назад вернемся. Ежели я умалишенный, то ничего ведь не произойдет, не будет никакого осьмнадцатого столетия вокруг. А если я правду говорю, вы в этом моментально убедитесь. Ну что ж вы, Аркадий Петрович? Вроде бы такой дерзкий молодой человек…
Тщательно изобразив на лице смену самых разнообразных чувств, Савельев вскочил, азартно махнул рукой:
— А ну-ка, давайте! Черт вас знает, золото-то у вас настоящее… Но на минутку.
— Как прикажете…
— Что делать нужно?
— Подойдите ко мне и станьте бок о бок, — деловито распорядился Аболин, держа половинки близко друг к другу. — Всего-то…
— Ну, смотрите, если тут какой обман… — сказал Савельев, становясь с ним рядом.
Ничего не ответив, Аболин с сосредоточенным лицом сблизил половинки, тщательно примерившись, соединил их совсем, повернул, еще повернул…
То самое бледно-синее сияние куполом взмыло вокруг, закрыло окружающий мир. Ощущения на сей раз оказались совершенно другими, не теми, к каким Савельев привык, путешествуя на «каретах» — тело от пяток до макушки прошило мгновенное сотрясение, зубы лязгнули, каждая косточка словно бы звякнула о соседнюю — и все кончилось, голубоватое сияние исчезло.