Он проворно, большими кусками, покромсал хлеб и колбасу на поднятом с пола листе бумаги, пробку выдернул огромным штопором так проворно, что Савельев и глазом моргнуть не успел. Разлил по стопкам (размером не менее привычных Савельеву стаканов его времен). Свою тут же осушил залпом, покривился, нюхнул кусочек хлеба, чем в видах закуски и ограничился. Оглянулся на плотно притворенную дверь, понизил голос:
— Чего тут церемонии разводить… Вот кто мы с тобой, Аркаша? Ежели начистоту — нищеброды, голь перекатная. Начнем с меня, благородного дворянина. Двадцать пять лет грязь месил, пыль глотал, железом пырял да старался, чтобы меня не запыряли до смерти. И что ж? А капитанский чин в захолустнейшем полку со столь убогой казной, что даже наш полковник, прохвост старый, из нее брезгует грошики таскать… Выше мне уже не подняться, да и годы… пара медалек есть, в торжественный день прицепить можно и ходить, как дурень. Ну, вот почему так? — воскликнул он с пьяным надрывом. — Ведь не то что дворяне, а людишки самого подлого сословия, сколько раз таких видел, взлетали так, что не углядишь в поднебесье, дай шапка свалится… Алексаша Меньшиков в двух шагах от меня стоял, вот как ты сейчас — господин генералиссимус и князь Римской империи, брильянтов полпуда, кавалерии на груди сияют… А ведь пирогами с тухлятиной по Москве торговал…
— Плохо кончил, — сказал Савельев, неспешно прихлебывая вино.
— Зато пожил! И как пожил! И не он один из грязи в князи. Сколько было таких… А у меня то ли везения нет напрочь, то ли случай не подвернулся… Знаешь, сколько у меня душ обоего пола? Двадцать четыре. Аж пять семейств. И к тому клочку землицы, что остался от батюшки, нимало не прибавилось. И подходящей военной добычи как-то не попадалось, и состояния не собрал… Теперь о тебе речь, Аркаша. Выучился на медные грошики, купечествуешь помаленьку, но до солидности тебе ох как далеко… И ты уж не обижайся, только подпоил я в кабаке твоего лакея, да послушал про твое житье-бытье. Не лобызает тебя пока что Фортуна… Одним словом, мы с тобой — два сапога пара…
— Но теперь-то вроде по-другому пошло? — сказал Савельев.
— Вроде Володи, на манер Кузьмы… Я в церковь не особенный ходок, но аж пять свечек поставил, да самых толстых, когда судьба меня с князем свела. Жутко, конечно, было в первый раз в грядущие времена прыгать, да потом приобвыкся. Людишки — они, если подумать, те же. Ничего в них самих такого уж особенно нового… Эх… Думал, золотое дно?
— А что такое? — спросил Савельев, изображая озабоченность. — Что тут может не так идти? И алмазов там можно брать ведрами, и все прочее, о чем ты говорил, очень даже выполнимо, если постараться…
— Ох, Аркаша… Ты к Федюне присмотрелся как следует?
— Да вроде.
— Интересное сегодня представление он закатил?
— Весьма, — сказал Савельев.
— Вот только толку от этого представления никакого. Позабавил князюшка свою красавицу разными чудесными зрелищами — и все тут. А между прочим, еще две недели назад у нас с ним было решено, что весь этот вечер я буду смотреть те самые алмазные россыпи, да примечать, где именно, по каким землям будут потом класть железную дорогу — чтобы эту землицу за копейки скупить, как уже говорилось… А следующий раз выпадет дня через три, не раньше — от этого чертова зелья девка будет сутки спать без просыпу, да еще потом пару дней отходить, потому что каждый день его потреблять нельзя — сдохнешь… А то и дольше придется ждать — кто его знает, как соплюшка в первый раз зелье перенесет.
Стешка неделю валялась, как бревно… Одним словом, сиятельство наше подкузьмило нашей коммерции — да и своей собственной в первую очередь — так, как и вражина не подкузьмит… Зато Таньку повеселил и сам вдосыть налюбовался будущими достижениями науки. А мне на эти достижения знаешь что бы положить? Я человек простой и незамысловатый, мне б вместо красивых картинок деньгами взять… А тебе? Интересует тебя грядущая наука и ее великие достижения?
— Да как-то не особенно, — пожал плечами Савельев. — Мне бы в Африку, в те самые места, где алмазы можно ведром черпать…
— О! — воскликнул Тягунов, наполняя стопки. — Дельно и трезво мыслишь, Аркаша. Не то что наш Федюня… Ты хоть знаешь, каков у него конечный замысел? Хотя откуда тебе… Так вот… Желает сокол наш, собрав нашими трудами немалый капитал, сбежать отсюда навсегда, поселиться прочно в каком-нибудь грядущем времени, где поспокойнее, и уж там со всем пылом заняться науками — а денежки, соответственно, нужны, чтобы покупать самые лучшие научные приспособления, или как их там зовут… Только даже я, науками не отягощенный, а всего лишь уменьем читать, писать и арифметические действия производить, вижу, что ученый из него — как из собачьего хвоста сито. Натуральнейший пустоцвет, верно тебе говорю. Он же сам ничегошеньки не придумал. Все благодаря Брюсовым бумагам и батюшкиным расчетам — вот батюшка, говорят, и в самом деле был ученая голова… Так что ничего у него не выйдет, профукает все состояние без никакой пользы… Ученый, в квасе моченый… Ты прикидываешь, какие деньжищи он зря ухнет?
— Немаленькие…
— Миллионы! — сказал Тягунов. — Натуральнейшие многие миллионы. Я же знаю, сколько этих миллионов мы с тобой для него заработаем, сам чуть ли не все задумывал, считал… И получим мы с тобой… ну, пусть даже по паре пригоршней червонцев за верную службу. И помашет нам ручкой князинька, и исчезнет в грядущем, чтобы нашими трудами заработанные миллионы бездарно промотать… Или, думаешь, он нам это, — Тягунов вытащил из распахнутого ворота две половинки золотистого яйца на цепочке — оставит пользоваться? Держи карман шире! Да к тому ж это, как бы понятнее выразиться, вещичка вспомогательная. Без главной штукенции от нее толку нет.
— А что за главная штукенция такая? — спросил Савельев.
— А я, думаешь, знаю? Я ж не Колычев, меня за дверь ни разу не пускали. Я скотинка рабочая, мое дело — деньги в торбе приносить, да поболее… Там, в правом крыле, за хитрым замком, вся премудрость и собрана, оттуда только и можно в башню попасть, где тоже, бают, немало интересного… И даже если я или ты туда все же проникнем, ни с чем там мы, точно говорю, управиться не сможем. Образования не хватит, его у нас с тобой вообще нету. А Федьку как-никак и батюшка учил, и сам Брюс успел уроки дать.
— И к чему ж ты клонишь, Фаддеич?
— А ты не понял? — Тягунов понизил голос до шепота. — Или понял, да притворяешься? А если б этим миллионам попасть в другие руки? Которые их к большой коммерции приспособят — понятное дело, не здесь, а вот хотя бы в твоих временах. А? Коли уж все будет проходить через наши мозолистые ручонки…
— По приказчичьему обычаю подворовывать?
— Аркаша, ну неужели ж ты такой мелкий? — укоризненно покачал головой Тягунов. — Не подворовывать, а в подходящий момент взять все. Ты только представь: ведро ограненных брильянтов… Или золото американское? Я ж почти выяснил, где самое богатое лежит, и сегодня знал бы точно, не вздумай наше сиятельство перед Танькой хвост павлиний распускать… Ну, понял? Да все ты понял, свет Аркашенька… С твоим-то проворством… Все карты на столе, в рукаве ни одной нету. Делиться будем честно. Тебя я и пальцем не трону — не из особенного благородства души, а оттого, что лучше иметь толкового компаньона, чем в одиночку горбатиться… Ну, что скажешь?
— А что тут сказать… — медленно произнес Савельев. — Князь мне не сват, не брат и даже не добрый знакомый… Заманчиво все это выглядит… А ну как он потом за нами погоню пошлет? Я бы на его месте не успокоился, пока не вернул бы алмазы-золото да вдобавок нам обоим глотки перехватил…
— Правильно рассуждаешь, — кивнул Тягунов. — В корень зришь. Конечно, может отправить по наши души хоть целую шайку головорезов… Значит, что? Значит, надо предварительно принять все меры, чтобы не было у него такой возможности.
— Это как?
Тягунов поморщился:
— Ну что ты мне тут невинную девку изображаешь, которую первый раз за всю ее жизнь в стог тянут… Все ты понимаешь, а? Не можешь не понимать… По глазам вижу, все сообразил… Ах, вон оно что… Тебе не приходилось… Уж конечно, не было у тебя случая кого-нибудь… того… Так я и не требую, чтобы ты помогал в этом. Я, Аркашенька, за двадцать пять годочков столько народу отправил то ли туда, — он ткнул пальцем в потолок, — то ли туда, — показал пальцем в пол. — И чужеземных, и своих, и на войне, и по-всякому бывало… Так что мне от тебя нужно одно: чтобы мы с тобой стали верными компаньонами и держались друг за друга до самого конца — которому лучше бы быть благостным, посреди роскошества… Ну что? Федьке ты меня не выдашь — какой тебе от этого прок? Разве что червончик к жалованью прибавит… если вообще поверит. А, поразмыслив, поймешь, что я тебе предлагаю та-а-акую фортуну… Вот нет у меня под рукой другого, столь же подходящего — а искать уж поздно, ты подходишь. Оказался ты в нужном месте в нужный час, Аркашенька…
— Не выдам я тебя, Фаддеич, — спокойно сказал Савельев. — На князя мне плевать с колокольни, а миллионов я хочу… Надеюсь, жутких клятв ты с меня брать не будешь?
— Ох ты господи… — махнул рукой Тягунов. — Чему эти клятвы помогут? Человечишко их, самых жутких, может дать сотню, а после продать за ломаный грош… Просто я тебя, Аркаша, понимаю насквозь. Нужно тебе от жизни, ну, буквально то же самое, что и мне. А потому тебе и можно верить…
— Значит, все у него — под хитрым замком… — задумчиво сказал Савельев.