О-ох, зря… Грядут времена страшные, кровавые… Нутром чую. А нутро у меня, внуча, чуткое, девять детей выносило, как ты думаешь, милая моя…
Элси осторожно сняла ножом с заготовки лишнее. Снова принялась водить ручкой, заполировывая возникшую неровность.
– Нергал, – повторила она. – Хорошо, назову этого Нергал-Убийца.
И, отставив фаллос, залюбовалась.
Бабушка снова скрылась в ванной, откуда вскоре понеслось:
Откуда кровь на ногах твоих, Нергал?
Я топтал поверженных, вот откуда кровь.
Откуда кровь на бедрах твоих, Нергал?
Я насиловал девушек, вот откуда кровь.
Откуда кровь на руках твоих, Нергал?
Я убивал мужчин моими мечами, вот откуда кровь.
Откуда кровь в волосах твоих, Нергал?
Пить хотел, к водам рек наклонился, волосы в воду опустил, тысячи тысяч убитых мною по рекам тем плыли, вот откуда кровь.
Велик ты, Нергал!
Идет Нергал, за ним кровавый след.
Идет Нергал, перед ним трепет и смятение.
О! Идет Нергал!
– Идет Нергал, – повторила Элси. И вдруг ей стало не по себе. Даже поежилась. А вдруг и впрямь идет?
На кухне появилась Тилли. Заспанная, встрепанная. Сунулась в чайник, плеснула в первую попавшуюся чашку жидкого чая, с вечера оставшегося.
В первые дни житья у сироток бабушка пыталась было мыть посуду, но куда там! Сумасшедшее чаепитие на то и сумасшедшее, что никогда не прекращается, так что и перемыть все чашки никак невозможно. И не пытайся, бабушка, сказала ей Лэсси (та попробовала было Лэсси на свою сторону перетащить: «Эти-то, сестры твои, дуры пропащие, но ты-то…») Вычерпай ручей ложкой. Выпей море. Постигни замыслы богов. Но только не мой посуду в Мармеладном Колодце. И на небо показала, на звезды, что над колодцем скупо рассыпаны (на все скуден колодец и на звезды тоже).
– Что наверху, то и внизу, – сказала Лэсси. – Что на небе, то и на земле. А что мы имеем на небе?
Бабушка задрала голову, очки на звезды нацелила. Небесный Шляпа приподнял шляпу. Вселенская Чайная Соня звучно храпела в чайнике. И не надейся, Алиса, что тебе удастся перемыть здесь посуду или хотя бы навести порядок. Это же су-ма-сшед-шее чаепитие. Что наверху, то и внизу. Внизу даже, пожалуй что, даже поприличнее.
Увидев, что и звезды небесные девиц-нерях поддерживают, бабушка рукой махнула. Спорить с волей богов она привычки не имела. Но стирку все же затеяла неугомонная бабка. И заплатки, где надо, поставила.
– Ты что встала такую рань? – спросила Элси у Тилли, которая откровенно не выспалась и потому а) тормозила; б) пребывала в осатанении.
– Уснешь тут, когда гимны воспевают, – прошипела Тилли. Выпила чаю. Еще налила. Снова выпила. Поглядела на новый фаллос, об имени спросила. Услышав «Нергал», зашипела.
– Лэсси говорит, «харигата может быть грубым», – процитировала Элси. – Пусть этот будет грубым.
Тилли подсела за стол, повозила пальцем в чайной лужице. Элси торопливо отодвинула в сторону почти готовую работу.
– Не раствори мне «продукцию», – сказала она. – Из мармелада, чай, не из железа.
– Послушай, Элси, – сказала Тилли, внезапно забыв и о Нергале, и о том, что благодаря бабкиному пению не выспалась.
– А ты с Марком…
Элси мгновенно ощетинилась.
– Что – я с Марком?
– Как он – ничего?..
Элси окрысилась:
– Ничего – был твой этот, как его… А Марк… он…
И в кротких глазах Элси проступили от обиды слезы.
Тилли сжала ее руку своими крепкими шершавыми пальцами.
– Я вовсе не хотела тебя обидеть, – сказала она. – Просто подумалось тут… А что, если вместо того, съеденного бабкой, новый сделать… В общем, увековечить… В мармеладе…
Элси вскочила, побагровела.
– Не смей! – крикнула она. – Все вы… вы по многу раз!.. У вас много!.. А у меня… раз в жизни… и то отнять норовите, сучки…
И понесла, понесла – тихая, нежная Элси, вечно грезившая, вечно бродившая сонной своей душой по неведомым мирам – да так понесла, что возрадовался в храме Эмешлам, что в городе Кута, Нергал, покровитель хамов и матершинников, а небесный Шляпа поскорей закрыл Чайную Соню крышкой, чтобы не слышала.
Тилли допила чай, извинилась перед возмущенно пыхтящей Элси и скрылась в комнате. Там царила тишина, нарушаемая лишь слабым сопением. Марк спал, разметавшись на матрасе – радовался, что толстая Элси, с которой ночевал, обнявшись, на одном матрасе, ушла, оставив ему одному просторное лежбище. Тилли осторожно сняла с него одеяло. Марк не пошевелился.
Рядом ожила Лэсси, которой Тилли нечаянно наступила на руку.
– Тишш… – зашипела Тилли.
Лэсси приподнялась на локте, чтобы лучше видеть, что еще задумала Тилли. Та, прикусив губу, осторожно расстегивала на Марке джинсы (чертова привычка спать в одежде!)
– Помоги мне, – шепнула она Лэсси.
Пока Тилли, обхватив Марка за талию, приподнимала его, Лэсси ловко сдернула с него джинсы. Марк застонал во сне и вдруг улыбнулся.
– Порядок, – пропыхтела Тилли. Еще осторожнее потянула трусы и едва не охнула в голос.
– Что? – с любопытством спросила Лэсси, вытягивая шею.
– Что? – восхищенно отозвалась Тилли. – Да это уже почти что КТО. Глянь сама.
Лэсси подползла поближе, сунула нос.
– Мамочка, – восхитилась она.
Тилли провела по дивному видению пальцами, желая получше изучить фактуру. Отпуская трусы и натягивая на улыбающегося во сне Марка джинсы, Тилли заметила подруге:
– Что ты хочешь… Мужик молодой, непорченый…
И, заботливо укрыв Марка одеялом, поцеловала его в щеку.
Не иссякал рог изобилия. Седмицу не иссякал, другую не иссякал, так что уж казаться стало, будто нет дна у него, будто бесконечен поток изливающихся из него благ: тут тебе и пряники печатные для девичьих зубов, и яблоки с виноградом для изнемогающих от любви, и селедка с водочкой для настоящих мужчин… чего только не было в роге том изобильном.
Третья седмица на исходе была, когда иссяк вдруг источник жизни.
Шарила Лэсси, по локоть руку засунув, в роге том неизобильном – пусто. Искала Элси, и так и эдак пальцами по рогу возя, – пусто. Тилли чуть сама в рог неизобильный залезла, – а ничего не поделаешь, все равно пусто.