— Нет, — мотнув отрицательно головой, сказал он и по-прежнему глядел на Анну то ли наивным, то ли лукавым взглядом, теперь уж и не поймешь, чего же в нем от этих качеств больше.
— Тогда зачем ты меня искал? Чтобы еще поиздеваться? Ты сказал «жди», а сам ни одного дня не ждал. Зачем я тебе хоть когда-нибудь была нужна?
В ответ он молча развел руками, опустил голову, шаркнул ногой по асфальту.
— Ну, вот что, товарищ дорогой, — поднялась мгновенно женщина и резко махнула рукой. — Вон из моей жизни! Чтоб я тебя больше не видела. Еще появишься в моей стране, я тебя уже в воздухе пристрелю! Ни тяти, ни мамы в России больше сказать не сможешь!
Как чепуху, как глупость, смущенно теребит она в руках ненужные розы и швыряет их на лавочку.
— А если ты появишься в моей стране, я тебя крокодилам скормлю! — выкрикнул в ответ Хади. — Я тоже устрою тебе… Прямо сейчас… Чтоб и не дышала больше.
— Ты мне?..
— Дура, я же тебя любил! Мне нужно было время, чтоб во всем разобраться. Меня, мальчишку, женили на родственнице. Вскоре я улетел в Москву. Как можно сразу отказаться от всех родственников, от мамы, которая мечтала видеть меня мужем своей племянницы, девочки, которая росла со мной в одном дворе?
— Разобрался? Только почему все осталось по-прежнему, а наши отношения раздавили лишь меня?
Они одновременно соскочили со скамейки, будто их в центрифуге прокрутило, будто каждого ударило башкой об асфальт, потом подкинуло к облаку. Но вот Анна махнула рукой, провались, мол, все пропадом, и как бешеная понеслась домой… На север. Хади размеренно и тяжело шел к гостинице «Пекин». На юг.
— Что ж ты творишь, я же с тобой всю жизнь разговариваю… — крикнул он ей на прощанье.
— Мне что с этого? — также громко, на всю улицу ответила она.
Как видим, звезды не только сводят, но и разводят. И они иногда так устают от людей, что тоже машут на все рукой. Да, Венера когда-то пообещала великую радость этим двоим, но жизнь, дерзкая и самовольная, отчего-то не исполнила ее обещаний. Хорошо хоть, что по-прежнему сияет на ночном небе эта заманчивая планета, заговаривая с каждым мужчиной и женщиной, не считаясь вовсе ни с их разноплеменностью, ни с разнотой воззрений. Только ее красота да игра, вероятно, еще и спасают от безнадежности мир.
Может, высота, которую задает Венера, нужна хотя бы для того, чтобы человек изо всех сил карабкался ввысь, а не копошился бы годами под гниющей листвой и черными корнями в злобе, мелочности и пустоте?
Жизнь отчего-то мало кому позволяет достичь обещанного… Впрочем, может, эта абсурдная недосягаемость и есть главная ее задача? Может быть, код, ухороненный плутовкой на дубах, секвойях и семи баобабах, рассчитан для Анны и Хади на более длительную разгадку во времени? Зачем же тогда она, женщина, поторопилась?
«А сон? К чему эта просьба ночной тени в белых платках, коли главный персонаж истории и не собирался что-то менять?».
— Ничего не хочу больше о нем знать! — еще раз твердо сказала себе Анна, взяла командировку и улетела из Москвы.
Машина из аэропорта мчится и мчится. Вдоль дороги — виноградники, дувалы, сберкассы, аллеи роз, планшеты с наглядной агитацией, школы, кинотеатры.
— Наконец-то приехали, — сказал водитель и показал рукой на вышедшего из конторы мужчину.
— Это Абиддин, агроном. Он тут хозяин и во всем поможет. Вам надо отдохнуть, вид у вас усталый.
В конторе совхоза никого. Все в поле, бухгалтерия — на обеде. Абиддин подошел к телефону, долго с кем-то разговаривал:
— Ключ у оконной рамы? Спасибо… Гостья у тебя только одну ночь будет. Не волнуйся, плов я приготовлю…
Лучи, падающие косячками сквозь плотные занавески, высветили жилище небольшое, метра три на четыре, скромное — стол, деревянная кровать и трюмо, но такое обжитое, понятное — шелковые платья под марлевой занавеской на стене, книги на тумбочке, будто обладательница их давно знакома, будто не раз тут пришлось бывать, говорить, волноваться.
— О, Мухтасар купила палас! — восхитился агроном, заметив под ногами мягкий светло-желтый ковер. — Хозяйственная девушка, ничего не скажешь.
Абиддин подошел к трюмо, на котором манила темным лаком пудреница, мерцал флакон с розовой водой, а из небольшого рога торчали женские заколки.
— Вот и похвалил, а тут столько всего уходит на ветер…
В доказательство своего агроном уже громко и насмешливо читал надпись на флаконе:
— Желе. Для ухода за кожей. Лицо и руки становятся мягкими, гладкими. Сделано в ГДР.
— Вай, что я говорил? — торжествующе поднял брови он. — Глядеть не хочется…
Сам же от трюмо не отходил, все разглядывал да разглядывал, и на его лице читалось иное: «Как же тут интересно, невозможно хотя бы чуть-чуть не потрогать».
— О, Мухтасар, о, легкомысленная! Она восточная пери или колхозный бригадир? Забыла, что ли?
Он передохнул и продолжил:
— У меня семь детей, из них четыре дочери, еще жена, и им все это тоже нужно? Вай…
— Конечно, нужно! Носить надо прямо сегодня. И ничего не прятать.
На пороге стояла девушка с золотыми сережками в ушах, однако в пыльном платье. Видно, что прямо с поля.
— Знакомьтесь, — представил Анне хозяйку комнаты Абиддин. — Бригадир Закирова. Окончила институт хлопководства. Завтра поведет комбайн — у нас уже начинается сбор хлопка.
Поскольку на Востоке плов готовят мужчины, он мгновенно ушел во двор и начал между кирпичами разжигать огонь.
Пока девушка переодевалась в яркое платье из хан-атласа, Анна листала тоненький сборник стихов Омара Хайяма, который лежал на столе, и натолкнулась на отмеченные его владелицей строки:
В мире временном, сущность которого — тлен,
Не сдавайся вещам несущественным в плен,
Сущим в мире считай только дух вездесущий,
Чуждый всяких вещественных перемен.
В открытую дверь видно было, как подошел к арыку старик, окопал приствольный круг росшего около него тутовника.
— Мухтасар, о наших женщинах расскажи! — крикнул агроном, закладывая в варево рис. — Какие они у нас красивые, добрые!
— Я их терпеть не могу! — ответила гневно девушка.
— Что? — выпрямился Абиддин. — Разве можно так? У них же много детей, они о них заботятся!
— Видела я, как они заботятся. В какой дом ни зайди, нет кроватей, дети спят на полу, вповалку, без простыней, укрываются одним одеялом. А стирают его через три-четыре года.
Мухтасар восторга своего начальника не разделяет и рассказывает о том, какие сельские женщины глупые и жадные.
— И ни одной книги в доме!
«Не преувеличено ли это?», — подумала Анна, но вслух спросила иное:
— Может в этих семьях каждая копейка на счету?
— Бывает, конечно, — вроде соглашается Мухтасар, но и возражает. — Я по ведомости вижу, сколько они получают. Нельзя сказать, что у населения нет денег. Машину у нас непременно купят, а вилку, ложку — нет. Женщины закупают десятками метров плюш. Платят за невесту большой калым, а купить себе пододеяльник, полотенце, простыню и не подумают.
Поварешка Абиддина уже минуту сердито моталась в воздухе, он пытался хоть как-то урезонить бригадира, но та закусила удила и выпалила:
— Я еще с твоей женой разберусь!
— Марьям не трогай! — выкрикнул нервно агроном. — Чем она тебе не пришлась?
— Мы недавно большую денежную премию давали, дарили колхозницам ночные рубашки, полотенца, домашние тапочки. Радуемся в правлении, что сделали доброе, захожу в дом к вам и что же?..
— Что? — сердито выпрямился мужчина.
— Марьям опять босиком по холодному полу ходит, опять во всем доме ни одного полотенца.
— Неправда, она в калошах ходит! — защитил свою жену агроном.
— На босую ногу, в резиновых, это же радикулит, — фыркнула девушка. — А вы спросите, почему она ходит без носков? Потому что все прячет в сундук. А сундук этот бездонный.
Уж тут Абиддин повеселел, вошел в комнату с подносом плова.
— Причем тут Марьям? Мы живем как все люди. Аллах так велел, чтоб был калым.
Но Мухтасар, видно, немало в своей жизни читала и знала, потому мгновенно возразила односельчанину.
— Я читала Коран. Нет там такой глупости. В Коране не написано, что во время свадьбы надо вывешивать на стене сто платьев, притом бельгийского производства, и выставлять на обозрение швейную машинку «Веритас». Авторы Корана не были сотрудниками «Внешпосылторга».
Мухтасар потянулась к полке, достала толстую книгу, поднесла к носу своего начальника и спросила:
— Покажи мне страницу, на которой написано, что отец парня должен дать отцу невесты японскую видеотехнику и целый универмаг барахла?
— Что ты ко мне прицепилась? — возмутился уже всерьез Абиддин.
— Вы с Марьям хорошему парню из моей бригады, который сватался к твоей дочери, жизнь ломаете, а я не имею права его защитить? Почему он должен принести тебе костюм… с английскими этикетками? Тебе Коран подсказал быть взяточником? Видите, как коварен Сундук? — повернулась хозяйка к гостье. — Вот и напишите об этом. Тогда я вас уважать буду.
До чего же она права, эта девушка, смелая и красивая, как восточная пери, подумалось тогда Анне. Сундук и впрямь воспитывает алчность, он полон мещанства и непорядочности. Дети из-за него спят на прохладном полу. Сундук убивает тонкие и нежные чувства между мужчиной и женщиной, превращает свадьбу в торг вымогателей. Он отнимает у детей фрукты: лучший виноград и гранаты идут на базар. Женщина из-за этой «сберкнижки» видит на своем столе только лепешку и чай. У Сундука не бывает дна. Он сжирает деньги, здоровье, ломает мечты, чьи-то планы, разоряет государство. Выдавливает людей в средневековье. Религия поклонения шмотке убирает с дороги честного, отнимает у человека современную жизнь, засовывает его в Сундук, как обезьяну в клетку.
— Они калым большой за невесту сдерут, — объяснила Мухтасар Анне, — потом парни со злости лупят своих жен. Вся жизнь потом у молодых идет наперекосяк. И женщины хороши. Когда убегают от своих домашних тиранов, знаете, о чем беспокоятся? У них душа не о детях болит. Не о том, что некому досмотреть стариков. А о том, кому теперь достанется Сундук?
Абиддин торопливо ел плов, украдкой и стыдливо поглядывал на свою подчиненную.
В старые времена пожелание гостя в восточном доме было таким: «Мир вашему дому. Здоровья хозяину. Здоровья хозяйке. Счастья и любви молодым. Пусть ребенок придет в этот мир со своей долей».
— Забыла? И прежде говорили: «со своей долей»! — покопавшись в памяти, обрадовался своей находке мужчина.
— «Со своей долей»… необходимого, — поправила агронома грамотная и шустрая Мухтасар. — Со своей долей здоровья, — терпеливо она объясняла Абиддину, — с образованием, со своей кроватью и простыней. Остальное тебе не обломится, понял? Иначе — в райком! Партбилет на стол положишь, взяточник поганый.
Односельчанин втянул в голову плечи от ужаса, повернулся к Мухтасар, да так, чтоб гостья не видела, как он грозит ей кулаком.
В дверь и окна едва проникала прохлада, в комнате было очень душно, выйти бы во двор, но Анне хотелось выслушать все, что могла произнести Мухтасар.
— Страна давно зовет жить иначе, — размышляла вслух девушка. — Она говорит своим гражданам: вот вам квартиры, училища, институты. Покупайте детям книги, отправляйте их в пионерские лагеря.