— Как поживает Мак? — спросила Анна, чтобы уйти от этой вечно бередящей ее душу темы — гибели собственной страны. Ни за что, ни про что… Без бомб и нападения извне. Когда восстали сундучники, упрекая страну в том, что в их бездонных емкостях, видите ли, пусто, хотя крышки и без того закрывались с трудом.
— Как поживает Мак? — спросила она еще раз.
— Умер, — опечалено проговорил он. — От сахарного диабета. Вскоре, как уехал из Москвы.
— А Халим?
— Умер. Четыре года назад. У нас сухой закон: я пиво двадцать лет не пил. Но Халим дома тайком гнал спиртное. От этого и умер. Очень увлекся. Можно сказать, спился.
— Да, — удивилась Анна. — У вас и такое бывает? Тайком, чтоб никто не видел? Зачем тогда в мусульманском мире сухой закон? Коль его легко обойти…
— У нас многие так и делают.
— Как поживает твоя подруга Ольга? — спросил теперь гость.
— Умерла. Двадцать лет назад. Поэт Осман что нового написал?
— Писал много. Сам я не читал. Говорят, что у него были прекрасные стихи, и недавно в университете прошел вечер памяти поэта. Кстати, открыли и памятную доску. Осман года два назад умер. На открытии барельефа была русская жена, преподавательница русского языка в Хартумском университете, и их сын. Хасан, преподаватель английского языка, прилетел из Саудовской Аравии и много хорошего рассказывал об отце.
Анна едва не поперхнулась… Она впервые услышала, что у Османа была жена, притом русская. Ведь когда-то начинающий поэт упорно не хотел жениться на Гале, хотя она родила ему сына. Гера был красивым и умным мальчиком, и все не понимали, отчего это суданец не хочет вести свою женщину под венец?
Осман редко приезжал к малышу, чаще всего без гостинцев, но почти всегда у него было веселое лицо, а вокруг — запах винного парфюма. Жила Галя с сыном около метро Фрунзенская в квартире с соседями. Хотя комната была большой, а соседи добрыми. Они и помогали ей с ребенком как могли. Галя училась и перебивалась уроками, заработок был ненадежным, а когда тяжело заболела, отдала мальчика в интернат. Конечно, она постоянно навещала сына, на выходные и праздники брала его домой. В интернате по тем временам было отличное питание, и Гера всегда припрятывал для мамы апельсин.
На толкового мальчишку обратили внимание и хотели было забрать его в школу разведчиков. Там он получил бы отличное образование и знание несколько языков. Но мать отказалась. Она готовила ему другую фортуну. Какую?
Вот такая разная судьба выпала двум сыновьям одного поэта. И лишь потому Гере в детстве выпало так мало хорошего, как нынче внезапно догадалась Анна, что мать его была… еврейкой.
Ох уж эти религии! Они жизни людские выворачивают как туши кроликов, и отрезает в их судьбах мечты, как головы баранам.
Почему Галя не устраивалась на постоянную работу? Очень подводили ее антисоветские настроения, каковыми болели тогда почти все евреи в стране. И только потом, вкусив лиха в других странах, узнав, каково это жить на земле без социальных прав, которых в СССР было в избытке, многие из них стали другими.
Позднее эта маленькая семья, кажется, уехала в Израиль. Возможно, Галя надеялась, что Гера, сын еврейки, будет пользоваться в Иерусалиме большими правами.
Как сложилась в маленьком, с одну российскую область, беспокойном еврейском государстве судьба темнокожего мальчика? Узнать Анне об этом не довелось. Но если придется в жизни встретиться двум сыновьям этого арабского поэта, да еще на какой-либо войне, каковыми и нынче богата История, то будут они на этом фронте наверняка врагами. Тут их опять по разным сторонам баррикад разведет религия.
Эта встреча, скорее всего, будет походить на свидание муллы с раввином, на котором каждый будет помнить главные постулаты своих вероисповеданий, один из которых говорит, что только иудеи люди, остальные — животные, а другой не забудет о святой обязанности вечного джихада, диктующего установку: «убей неверного»!
И у каждого из них, скорее всего, будет щемить сердце от этой крутой дележки: когда один «правоверный», а другой — кошерный.
— У меня, как видишь, своя память о поэте, — промолвила Анна, обдумывая мысль о том, что одно дело жить, а другое писать. Второе — порою легче. Стихи — это переписанный набело черновик собственной жизни, из которого вымараны проступки и промахи. Это рукопись без ошибок. Поэтому они так нравятся людям. В них бард — всегда герой! Всегда — идеал. А в этом сложном мире люди так нуждаются в прекрасном. Но всегда ли реальные персонажи Истории заслуживают поклонения?
— Об этой стороне жизни нашего поэта у нас никто не знает. Я об этом впервые слышу.
— И не надо никому рассказывать, — подытожила Анна. — Если когда-нибудь и случится встреча двух братьев, она будет горькой. Лучше будет, если она не произойдет.
— Как поживает наш философ? — спросила она, вспоминая далее общих знакомых. — После измены Фатхии он еще раз женился?
— Умер. После того, как получил от братьев-мусульман фетву. В Лондоне умер. От инсульта.
— Выходит, что в живых из тех, кого мы с тобой знали, теперь лишь ты и я?
Мужчина и женщина с испугом уставились друг на друга. На их глазах время упорно уводило целое поколение в мир иной. И оно, это время, возможно, неумолимо приближается также к их жизням. И такого коварного врага, как всегда тикающий будильник, еще никто в мире не одолел. Можно все-таки перебороть фашизм, расизм, бедность и даже болезни (хотя бы ненадолго), но время… сильнее любого гладиатора.
— Как твой брат, который в детстве ел на уроках под партой селедку?
С глубоким вздохом Анна произнесла, что и братишка, которого она когда-то нянчила, золотоволосый в детстве, нежный мальчишка, умер. И тоже от инсульта. Ему нельзя было с больным сердцем таскать тяжелые вещи во время переезда из Узбекистана в Россию, однако не таскать же их семидесятипятилетной матери? После приезда в подмосковный городок Володя сел на стул и… умер. Прямо на работе.
Хади замер на своем стуле.
Мир перевернулся, для многих знакомых эпоха уже кончилась, а они все еще в ней. Наверно, это странно, зачем так надолго застревают на земле некоторые, да и вообще, что они еще хотят там, где им уже вроде как-то неловко и пребывать? На какой планете им жить, если они живые, да еще хотят любить, не только внуков, но и целую жизнь: науку, книги, свои вопросы к политике, а также друг к другу?
Гость опять уставился в стол и не поднимал глаз. Походил по комнате, погладил свою седую голову обеими руками, как это делал прежде, подошел к зеркалу.
— Красив, красив еще, — усмехнулась Анна и добавила с юмором: — Но почему-то думаешь, что старела за это время только я.
Хади смущенно и как-то искоса глянул на нее.
— Угадала? Тебе хотелось встретить меня такой, какой я была, когда ты впервые меня увидел, а нынче вроде как разочарован. Мужчина — царь природы, он же, как сфинкс, никогда не меняется, не так ли?
Изумлению на лице гостя не было предела. Он погладил обеими руками свою поседевшую шапочку волос и удивленно спросил:
— Как ты догадалась?
— Я же тебя знаю, возможно, лучше, чем даже себя. Я с тобою всю жизнь разговариваю…
— И ты со мною?..
В этот момент Хади перешагнул время. Он вновь шагнул в ее судьбу, будто с горы Монблан через Эверест, через континенты и моря, через годы, вроде как через горы. Он поднялся со стула, схватил Анну, крепко обнял.
— Ты для меня все такая же!
— Да, я нынче не Софи Лорен, — как бы жалуясь, проговорила женщина.
— Ты лучше Софи Лорен, — ответил он. — Ты меня столько лет ждала!
И после этих слов он взгляда своего не отвел от нее — ни влево, ни вправо.
Вот ведь диво! Всю жизнь они искали друг друга, но встретились лишь тогда, когда и жизни у обоих уже почти не осталось. И даже мира, который когда-то много лет назад позволил им, людям с разных континентов, встретиться, уже не было. Когда-то Хади не покинул свой прайд, не поступил вопреки воле родственников, за длинную жизнь они почти не жили вместе, но что изменилось в их отношении друг, к другу из-за этого? Как им быть нынче, когда за окном иной пласт цивилизации, хотя многочисленный арабский род у него прежний, и отношение у мужчины к нему такое же, коль целый час уже то и дело кто-то звонит по сотовому?
— Дети беспокоятся, не потерялся ли я, добрался ли без приключений?
— Думаю, что это жена, — оборвала его Анна, не желая больше давать ему возможности говорить неправду даже во имя их обоих.
— Она не может звонить.
— Почему?
— Умерла.
— Что случилось?
— Сахарный диабет. Он истерзал ее всю. Отнялись ноги. Я не мог ее оставить. Ты знаешь, что такое наши войны? В Африке теперь, где нефть, там и война. И на юге, и на западе. Люди отовсюду шли потоками. Потом рекой. Много сирот. Даже семилетние, чтобы выжить, становились солдатами в бандах. Женщины и девочки нигде не могли упрятаться от насилия. Да и какая охрана в палаточных городах в жару, в песчаную бурю и в муссонные дожди? И такое почти тридцать лет. Я обязан был каждый день спасать семью. Кому, кроме меня, нужны были мои дети?
И только сейчас, будто молнией озарило, увидела Анна, как жил Хади эти годы: ее любил, а другую женщину не мог оставить. Вот и летал в Москву в поисках любимой, и какие же муки терпел, когда не мог найти ее, а когда нашел-таки много лет назад, натолкнулся тогда вдруг на ее резкое, как молния, непонимание.
— Выходит, что у тебя фактически и личной жизни не было?
Хади промолчал и вымолвил другое:
— Когда-то я не сказал тебе сразу о том, что женат, и сломал тебе этим жизнь. Прости. Я не хотел тебя терять.
— Я когда-то сказала неправду, что жив наш малыш. Я тоже не хотела тебя терять. Совсем. И мне так какое-то время легче было. И ты меня прости, — произнесла с болью в голосе Анна.
Совместны ли их отношения нынче, когда за окном все иное? Что им теперь оставлено? Каждая ли любовь имеет право на жизнь? Да и к чему опять спешно хватать за горло прежние проблемы? Может, в эту минуту просто выйти из дома, в светлый и солнечный день. Где свежий ветерок, цветут у подъездов мальвы и спят под кленовыми кронами малыши в колясках.
У входа в метро чернокожий юноша раздавал рекламные, на плохонькой бумаге, листочки, приглашающие прохожих посетить парикмахерскую. Видимо, нужда выгнала студента на улицу заработать кусок хлеба хотя бы таким незатейливым способом.
— Какое счастье, что мы были избавлены от такого, — вдруг понял Хади неоценимость и уникальность советской эпохи, в которой они когда-то учились в Москве, и проговорил с радостью. — Нашей стипендии хватало на все… Мы не видели нищих на улицах. И не думали, где найти деньги, чтобы пойти к врачу. Мы были счастливыми, только не понимали этого! — добавил он, оценив таким образом тот период жизни, который был связан с Анной. Но тут же заметил и другое:
— Это не очень понятно, совсем не понятно, почему исчез Советский Союз? Вдруг раз… и нет… Кто бы мне это объяснил?
Кто бы объяснил… Над этим задумывались многие. Честные и порядочные люди, которые не поменяли мгновенно, как в цирке, свою физиономию и сущность.