Он опустил голову, выдавил неохотно:
— Уже в могиле. Лишь год назад я впервые был в России.
— Почему тогда вы ее с собой не взяли?
— У нее же были маленькие дети… — дал он какое-то странное, инфантильное объяснение.
— Почему только у нее были дети? Это же ваши братья, ваша мать… Каково ей потом жилось с детьми в русской деревне, когда все знали, что она… жена и мать ушедших с фашистами? Ее же бабы, потерявшие в войну мужиков, сыновей, отцов, заклевывали… Когда она умерла?
— В 1948 году.
— Значит, ваши братья росли в детдоме?
Дмитрий Иванович в фильме-самопале, который сделала его дочь, с гордостью поведал о том, как он в Апеннинах расстреливал итальянских партизан, в отрядах которых были и советские люди. Не от его ли пули погиб в Италии знаменитый могучий русский красавец Федор Полетаев, волею военной судьбы оказавшийся в итальянских горах?
В ту минуту, когда я сидела во дворе матерого в прошлом фашиста, я не догадывалась, что из Советского Союза в Канаду, как правило, после войны подваливали только диссиденты, только подонки нашего общества, с местечковым плохоньким умом, ангажированные лишь на скверные рассказы о нашей жизни. По этой причине Дмитрий Иванович, приняв меня за «человека из своих, хоть и оттуда», сразу же раскрыл все, чем жил и дышал прежде. А дыхание это, несмотря на Нюрнбергский процесс, по-прежнему было скверным. Рядом же все еще поигрывала доской его жена. С таким же омерзительным настроением.
Что там «Смерш» в биографии этой женщины? Бойцы «Смерша» рядом с нею просто бездельничали в войну. Она переиграла все разведки мира, когда сбежала от немецкого бауэра и, виляя между полями и деревнями, между фашистами, которые в конце войны развешивали дезертиров на деревьях, как бельевые прищепки, между русскими частями, которые якобы сразу отправляли в Сибирь обнаруженных советских пленных, тайком, имея компас лишь в голове, добралась-таки до своей родной деревни на Западной Украине. Но прожила там не более суток. Увидев, насколько разрушена вокруг вся жизнь, поняв, сколько еще придется дома работать и нуждаться, чтобы все восстановить, эта очень ловкая женщина, опять меж боями, в гнезде яростных мировых заварушек, невидимой тенью пролетела между всеми штирлицами мира и опять вернулась к… бауэру. Затем совершила драп-марш в Италию, откуда перебралась в Канаду уже вместе с Журавлевым.
И я, гость с ненавистной, по их меркам, советской стороны, конечно же, в эту минуту им не нравилась. Мне эти люди, стрелявшие в собственный народ, тоже не нравились. Поняв это, мой провожатый спохватился, спешно начал прощаться.
Господа создатели лютых антисоветских агиток! Вы начали раскапывать могилы… Но в них может оказаться совсем не то…
Когда досконально, дотошно все будет изучено, а главное, честно, неторопко описано, вдруг окажется, что многие родственники диссидентов, сидевшие в сталинские времена, были не теми героями, за каких их нынче выдают.
Самым неожиданным образом могут обернуться дела «отцов и детей Арбата». Тут найдутся, подобно Рябушинским, сомкнувшиеся с германским фашизмом, недобитые красновцы, опустившиеся до расстрелов из-за бутылки вина своих же простых советских людей…
Александр Косухин, начальник «золотого эшелона», который Колчак хотел вывезти из России, пять вагонов с золотом — 1236 ящиков — вернул в освобожденную Казань. Через десяток лет на Печоре его столкнули с палубы парохода в ледяную могилу. Сотворить это мог только один из «отцов Арбата».
Герой романа Льва Смоленцева «Последний скит», в основе которого — «остроконфликтные ситуации времен исследования Печорского края», Пермяков Перфил Гордеевич, бывший председатель облисполкома Коми, тоже попал за колючую проволоку, но прекрасно знал, кто отправил его в лагерь, и через много лет потомку банкира говорит в романе об этом прямо в лицо:
«Твой папаша (Рябушинский Павел Павлович) с бывшим шеф-жандармом в наше ОГПУ не только на них „разоблачиловки“ подсунули. Выкашивали геологов, покушавшихся-де на „их“ Печорский край, поголовно. Начали еще при царе с Журавского. И меня не миновали. А за что?»
«…Ефремово злато… Зеленовское злато… уносил племянник Королевского Пингвина в лагеря для спасения нужных Рябушинскому и Чалову заключенных, попавших в лагеря помимо Чалова, но по его дьявольскому навету через тайные разведки европейских государств, заметенных повальной сталинской метлой. Зеленов, запущенный в геологоразведку Печерских лагерей, не скрывал от Иадора цель выноса частями золота Рябушинских:
— Во спасение Сталиным обреченных… Им дотерпеть до скорой войны надо».
Значит, рассчитывали, что в войну, уничтожив миллионы советских людей, вернут-таки свое барахло.
Как видим, во Вторую Отечественную советскому народу пришлось вести две войны: с Гитлером, а также с Красновыми и с рябушинскими, которые мгновенно примчались на кровавую тризну…
«Не дал мне Калинин такую сволоту к стенке ставить! Но ничего, дети мои поставят!
Сыч аж икнул, захлебнулся дымом от спокойной убежденности обреченного, выплюнул окурок и сжал побелевшими пальцами винтовку.
— К стенке! Ты? Меня?! — вскочил он с пня, целясь Пере в переносицу.
— Не я, так дети, — повторил спокойно Красный Пера, отирая рукавом реденькую предзимнюю мошку со лба, не поднимая глаз на смертоносный ствол. — Так будет, Шнырь. Скажем, вернут тебе твои полсотни десятин, мельницы… Чего там у тебя еще было?
— Маслобойка, коровы, кони, дом с низом кирпичным… — быстро стал перечислять Якуня, как будто и вправду бывший член ВЦИК волен вернуть ему „раскулаченное“, — лабаз, кошара…
— Ладно, — встал с колен Пермяков, подвигал плечами, корпусом, будя мышцы, поигрывая ими под ватником. — Хватит и того… Так вот, Сычев. У меня — ни шиша. Гол как сокол. Куда мне прикажешь деваться с детьми, с женой? К тебе в батраки? — смотрел в глаза Якуне Пера Пермяк и раскачивался корпусом, делая незаметные подвижки огромными „ЧТЗ“.
— Спокон веков так, — понял мысль Пермякова Шнырь. — На хозяевах землица-мати держится. На меня потопаешь — у меня и полопаешь. Но ты так не станешь. Ты из горла вырвешь!
— Возьму свое, Сычев. Возьму вырванное твоими отцами у моих отцов. Ты, сучий сын, за что своего директора анонимкой под расстрел подвел?! — крикнул Пермяков.
Якуню от внезапного разоблачения сковал мороз…
— На! — сунул патроны в карман куцей шинели охранника Пермяков. — К стенке тебя, гада, все одно поставят. Не я, так дети мои».
Вот этими словами из романа Льва Смоленцева и будет поставлена точка во вновь разгоревшемся споре между общенародной и частной собственностью на территории России. И прямым доказательством неправоты диктатуры частной собственности, неправоты «отцов, матерей, детей и внуков Арбата», их неостановимой, как и в царской России, алчности, являются обобранные нынче до последней нитки пенсионеры. А еще они из этой крошечной пенсии уже платят за медицину, вскоре и за ремонт домов вместе с подземными коммуникациями придется раскошеливаться, и скоро у них уровень жизни будет как у узников фашистских концлагерей.
Конечно, «дети и внуки Арбата» могут возмутиться: ведь наших отцов держали в лагерях, расстреливали, почему мы не можем заявить в истории о своей правоте?
Я искренне оплакиваю тех, кого за отличную работу во благо социализма засадили в концлагеря чужие разведки, кого оболгала глубоко законспирированная внутри страны агентура, кого посадили из зависти, кто случайно совершил политическую и человеческую ошибку.
Человечество — странный род. Когда ученые расшифровали архивы египетского царя Эхнатона, то схватились за голову: в них на восемьдесят процентов были анонимки и доносы. Сталина и большевиков тогда не было.
— Не можете вы отстаивать свою правоту! — возразят люди тем, кто сознательно корежил наладившуюся жизнь 180 народов, поджигал пшеницу, валил скот, подносил факелы к городским зданиям, не отдавал церковное золото государству, чтобы на него купить хлеб голодающим. Кому было не по душе, что к высшему образованию прорвались сыновья и дочери кухарок, значит, вакантных служебных постов стало меньше. Кто во время боя ушел к врагу, выдавал подпольщиков, выслеживал даже в концлагерях советских офицеров, чтобы подвести их под расстрел, и не только на немецкой чужбине. Кто делал все, чтобы рассорить и расчленить наши народы. Кто организовывал конфликты и резню в Армении, Карабахе, Азербайджане, Приднестровье, в республиках Центральной Азии.
Другие поколения будут точно знать, кто из нынешних демократов, правопреемников вчерашних белогвардейцев и власовцев, усердно служит иностранным разведкам, сдает наши ракеты Западу, кто столкнул нас в ледяную купель лишь ради того, чтобы легче жилось другим цивилизациям, чтоб косточками наших стариков и парней заполонить от угла до угла российские кладбища.
Это ли не репрессии? Уже целого народа… Без колючей проволоки. Когда в аптеке цена на лекарство не подлинная, а репрессивная. Когда в больнице нет тазов, простыней, шприцов. Почему же в Великую Отечественную хватало бинтов, лекарств, пенсий, пособий, госпиталей?
И цена на тепло в квартире нынче бесчеловечная. Да еще не смейте, мол, помнить советское прошлое, не смейте им восхищаться! Эти преследования памяти — тоже репрессии, изуверство в духовной сфере, когда и душа твоя обязана им во всем поддакивать. Так что «дети и внуки Арбата» буквально загрызли свой народ.
Детишки арбатские, остановитесь! Даже от ваших могил потом будет нести алчностью. И в будущем люди сотню лет будут обходить память о вас, как обходят квартал и кладбище прокаженных! А правда о ваших деяниях все равно прорвется в большой мир.
Недавно мой знакомый, вспоминая свое детство, жаловался, что шел он как-то мальчишкой по Арбату, плохо одетый, голодный, после войны мать одна двоих детей поднимала, отец как троцкист был арестован. Два милиционера на перекрестке, глядя на худого, плохо одетого, ребенка, толкнули друг друга в бок и рассмеялись, гляди, мол, вон быдло идет!
Николай Владимирович, нынче руководитель большого предприятия, нынче — активный демократ, хотя он и сын получили блестящее бесплатное высшее образование в Советском Союзе. «Лампочками Ильича» мой знакомый руководит неплохо, а вот не получилось сообразить, что там, на Арбате, сказали ему эту гадость проникшие в советскую милицию арбатовцы, потомки Рябушинских, отцы будущих реформаторов России по шкурному варианту.
Что могла я возразить Николаю Владимировичу, чем утишить его ненависть к советской власти? И вспомнилось, как на митинге, увидев меня с газетой «За СССР» в руках, из оцепления вышел красивый голубоглазый мужчина в форме высшего чина МВД, козырнул мне, наклонился и тихо прошипел: «А что у вас, у быдла, кроме высшего образования есть? Запомни, мы все у вас отнимем. Я из дворянских кровей, запомни!».
После этого красивый стройный мужчина, которому к женщинам бы на свидания бегать, а не говорить им гадости, спокойно вернулся к цепочке солдат и встал в ряду начальников.
Это тоже арбатовец: с его презрением к простому человеку, с его острым желанием задушить тех, кто не был лакеем, но кто, с его точки зрения, слугой на полусогнутых еще непременно будет.