И скорее поверишь пыткам и избиениям не
тогда, когда следователь тебе грозит, а когда показывают сами люди.
От самих пострадавших ты узнаешь, что дают соленую клизму в горло и потом на сутки в бокс мучится от жажды (Карпунич). Или теркой стирают
спину до крови и потом мочат скипидаром. (Комбригу Рудольфу Пинцову досталось и то, и другое, и еще иголки загоняли под ногти, и водой наливали
до распирания - требовали, чтобы подписал протокол, что хотел на октябрьском параде двинуть бригаду танков на правительство.) <На самом же деле
он вел бригаду на параде, но почему-то же не двинул. Впрочем это не засчитывается. Однако, после своих универсальных пыток он получил... 10 лет
по ОСО. Настолько сами жандармы не верили в свои достижения.> А от Александрова, бывшего заведующего художественным отделом ВОЕС - с перебитым
позвоночником, клонящегося на бок, не могущего сдерживать слез, можно узнать, как БЬіТ (в 1948 году) сам Абакумов.
Да, да, сам министр госбезопасности Абакумов отнюдь не гнушается этой черной работы (Суворов на передовой!), он не прочь иногда взять
резиновую палку в руки. Тем более охотно бьет его заместитель Рюмин. Он делает это на Сухановке в "генеральском" следовательском кабинете.
Кабинет имеет по стенам панель под орех, шелковые портьеры на окнах и дверях, на полу большой персидский ковер. Чтобы не попортить этой красоты,
для избиваемого постилается сверх ковра грязная дорожка в пятнах крови. При побоях помогает Рюмину не простой надзиратель, а полковник. "Так, -
вежливо говорит Рюмин, поглаживая резиновую дубинку диаметром сантиметра в четыре, - испытание бессоницей вы выдержали с честью - (Ал-др Д.
хитростью сумел продержаться месяц без сна - он спал стоя) - Теперь попробуем дубинку. У нас больше двух-трех сеансов не выдерживают. Спустите
брюки, ложитесь на дорожку". Полковник садится избиваемому на спину. А. Д. собирается считать удары. Он еще не знает что такое удар резиновой
палкой по седалищному нерву, если ягодица опала от долгого голодания. Отдается не в место удара - раскалывается голова. После первого же удара
избиваемый безумеет от боли, ломает ногти о дорожку. Рюмин бьет, стараясь правильно попадать. Полковник давит своей тушей - как раз работа для
трех больших погонных звезд ассистировать всесильному Рюмину! (После сеанса избитый не может идти, его и не несут, конечно, отволакивают по
полу. Ягодица вскоре распухнет так, что невозможно брюки застегнуть, а рубцов почти не осталось. Разыгрывается дикий понос, и сидя на параше в
своей одиночке Д. хохочет. Ему предстоит еще и второй сеанс и третий, лопнет кожа, Рюмин остервенясь, примется бить его в живот, пробьет
брюшину, в виде огромной грыжи выкатятся кишки, арестанта увезут в Бутырскую больницу с перитонитом и временно прервутся попытки заставить его
сделать подлость.)
Вот как могут и тебя затязать! После этого просто лаской отеческой покажется, когда кишиневский следователь Данилов бьет священника Виктора
Шиповальникова кочергой по затылку и таскает за косы (священников удобно так таскать; а мирских можно - за бороду, и проволакивать из угла в
угол кабинета. А Рихарда Охолу - финского красногвардейца, участника ловли Сиднея Рейли и командира роты при подавлении Кронштадского восстания,
поднимали щипцами то за один то за другой большой его ус и держали по десять минут так, чтобы ноги не доставали пола.)
Но самое страшное, что с тобой могут сделать, это: раздеть ниже пояса, положить на спину на полу, ноги развести, на них сядут подручные
(славный сержантский состав), держа тебя за руки, а следователь - не гнушаются тем и женщины - становятся между твоих разведенных ног и, носком
своего ботинка (своей туфли) постепенно, умеренно и все сильней, прищемляя к полу то, что делало тебя когда-то мужчиной, смотрит тебе в глаза и
повторяет, повторяет свои вопросы или предложения предательства.
Если он не нажмет прежде времени чуть сильней, у тебя будет еще пятнадцать
секунд вскричать, что ты все признаешь, что ты готов посадить и тех двадцать человек, которых от тебя требуют, или оклеветать в печати свою
любую святыню...
И суди тебя Бог, а не люди...
- "Выхода нет! Надо во всем признаваться!" - шепчут подсаженные в камеру наседки.
- Простой расчет: сохранить здоровье! - говорят трезвые люди.
- Зубы потом не вставят, - кивают тебе, у кого их уже нет.
- Осудят все равно, хоть признавайся, хоть не признавайся, - заключают постигшие суть.
- Тех, кто не подписывают - расстреляют! - еще кто-то пророчит в углу. - Чтоб отомстить. Чтоб концов не осталось: как следствие велось.
- А умрешь в кабинете, объявят родственникам: лагерь без права переписки. И пусть ищут.
А если ты оротодокс, то к тебе подберется другой ортодокс, и враждебно оглядываясь, чтоб не подслушали непосвященные, станет горячо толкать
тебе в ухо:
- Наш долг - поддерживать советское следствие. Обстановка - боевая. Мы сами виноваты: мы были слишком мягкотелы, и вот развелась эта гниль
в стране. Идет жестокая тайная война. Вот и здесь вокруг нас - враги, слышишь, как высказываются? Не обязана же партия отчитываться перед каждым
из нас - зачем и почему. Раз требуют - значит, надо подписывать.
И еще один ортодокс подбирается:
- Я подписал на тридцать пять человек, на всех знакомых. И вам советую: как можно больше фамилий, как можно больше увлекайте за собой!
Тогда станет очевидным, что это нелепость, и всех выпустят.
А Органам именно это и нужно! Сознательность Ортодокса и цели НКВД естественно совпали. НКВД и нужен этот стрельчатый веер имен, это
расширенное воспроизводство их. Это - и признак качества их работы и колки для накидывания новых арканов. "Сообщников! Сообщников!
Единомышленников!" - напорно вытряхивали из всех. (Говорят, P. Pалов назвал своим сообщником кардинала Ришелье, внесли его в протоколы - и до
реабилитационного допроса 1956 года никто не удивился.)
Уж кстати об ортодоксах. Для такой ЧИСТКИ нужен был Сталин, да, но и партия же была нужна такая: большинство их, стоявших у власти, до
самого момента собственной посадки безжалостно сажали других, послушно уничтожали себе подобных по тем же самым инструкциям, отдавали на
расправу любого вчерашнего друга или соратника. И все крупные большевики, увенченные теперь ореолом мучеников, успели побыть и палачами других
большевиков (уж не считая, как прежде того, они все были палачами беспартийных). Может быть 37-й год и НУЖЕН был для того, чтобы показать, как
малого стоит все их МИРОВОЗЗРЕНИЕ, которым они так бодро хорохорились, разворашивая Россию, громя ее твердыни, топча ее святыни, - Россию, где
им самим ТАКАЯ расправа никогда не угрожала. Жертвы большевиков с 1918 по 1936 никогда не вели себя так ничтожно, как ведущие большевики, когда
пришла гроза на них. Если подробно рассматривать всю историю посадок и процессов 1936-38 годов, то главное отвращение испытываешь не к Сталину с
подручными, а к унизительно-гадким подсудимым - омерзение к душевной низости их после прежней гордости и непримиримости. ... И как же? как же
устоять тебе? - чувствующему боль, слабому, с живыми привязанностями, неподготовленному?..
Что надо, чтобы быть сильнее следователя и всего этого капкана?
Надо вступить в тюрьму, не трепеща за свою оставленную теплую жизнь.