Я посчитал сие достаточным, чтобы рапортовать о готовности присоединиться к действующим войскам. Нельзя было ждать. Не только мое — царское терпение кончилось. Суровость государя имела бесспорный резон: фортуна дважды миловала Россию, третий раз рассчитывать на чудо не приходилось. После первой Нарвы победоносный враг ушел, чтобы отнять у Августа польскую корону. После блокады Гродно он удовольствовался отступлением русских (которое посчитал за бегство) и вновь поворотился на запад, чтобы добить несчастного курфюрста и обобрать его саксонские земли на небывалые двадцать два миллиона талеров. Теперь, когда поверженный Август изъявил полную покорность Карлу, у беспощадного воина не осталось других противников, кроме презираемых русских с их упрямым царем. Шведы ясно выказали готовность вести войну на уничтожение, запятнав свою честь убийством русских пленных, взятых во Фрауштадтской баталии. Сдавшиеся саксонцы были приняты в шведскую службу, русские же — перебиты холодным оружием, для упражнения войск. Главные силы Карла неумолимо наступали через Литву, и Петр готовился встречать их в России. Двадцать тысяч работников строили укрепления вокруг Москвы.
ДОБРОЕ НАЧАЛО
— Обещанного три года ждут: ты, капитан, поговорку в точности исполняешь! — ответствовал на мой рапорт Михаил Голицын, уже генерал-майор, когда я доложил о прибытии в его команду. После ротного учения со стрельбой ирония князя смягчилась:
— По деревяшкам вы лихо палите, посмотрим — как по неприятелю… Ладно, бой покажет.
Я не обнаруживал ничем, что грядущий бой меня сколько-нибудь волнует. Однако едва ли пятая часть моих солдат бывала в настоящей баталии, а вместо четырех положенных по штату офицеров нас было двое с подпоручиком Викентьевым. Сие возмещалось избытком отлично подготовленных сержантов и капралов, давно уже годных к производству. В то счастливое время чины получали от государя на поле брани, так что подчиненные «засиделись» по моей вине на один-два ранга, чем имели право быть недовольны. Меня посещало странное чувство, как будто происходящее уже отчасти было со мной: снова в строю, снова во главе роты, только прежде я замещал умершего от раны "папашу Огюста", теперь же стал полноправным капитаном. Не слишком блестящее продвижение за пять лет. А если считать время не по солнцу, а по умственным и волевым усилиям — каждый год стоил, самое меньшее, трех лет обыкновенных: как знать, сколь высоко бы я взлетел, будь эта сила приложена в правильном направлении и в нужной точке. Наверно, мой путь к вершинам был не самым лучшим — и уж точно не из легких. Но он был мой. Не существовало другого человека, способного по нему идти.
Семеновцы стояли около Бешенковичей — там, где Двина, текущая от Витебска к юго-западу, выполняет поворот направо, как солдат на плацу, и устремляется к Риге. За время недавнего отступления через всю Литву полк перенес много нужды. Красивые голубые мундиры обтрепались и выцвели. Половина пожалованных государем лошадей пала от весенней бескормицы и дурного обращения. Солдаты ходили угрюмые, офицеры — злые. Чтобы добыть квартиры, моей роте пришлось бы вместо знакомства выдержать рукопашную со своими, и я предпочел расположиться в палатках, несмотря на сырость. Лето выдалось необыкновенно дождливым: с конца мая до августа с прохудившегося неба беспрерывно лилась вода, сделавшая дороги труднопроходимыми. Ночевавшие под крышей недолго пользовались сей привилегией, потому что шведы возобновили наступление и ясно стало, что они идут не на Великие Луки, как одно время опасались. Восприяв марш на северо-восток, Карл мог бы отрезать от России новозавоеванные земли, однако он двинулся в сторону Москвы. Прямой дороге на Оршу и Смоленск, хорошо подготовленной нашей армией к обороне, король предпочел путь через Могилев, и Шереметев вынужден был подчиниться выбору противника.
Государь предписал генерал-фельдмаршалу, избегая генерального сражения в литовских землях, засекать лесные дороги, вступать в малые бои и причинять потери неприятелю на переправах и в дефиле между нескончаемыми болотами. Позиция у Головчина, на берегу речки Вабич, текущей параллельно Днепру верстах в тридцати западнее, казалась подходящей для наших целей: удобные переправы немногочисленны и узки, их прикрыли полевыми укреплениями. Дальний обход или серьезные инженерные работы со стороны шведов дали бы нам время сосредоточить войска, посему никто из генералов не видел беды в некоторой их растянутости вдоль речной поймы. Дивизия Алларта на правом фланге и вовсе стояла более чем в двадцати верстах от центра позиции, на случай если движение к Могилеву окажется обманным и Карл попытается броситься на Оршу, оставив русскую армию выбираться из болот за его спиной. Гвардия находилась между Аллартом и Шереметевым в готовности поддержать того, кто будет атакован, и шансы на участие в бою расценивались мной высоко. Однако коварный супостат не дал подраться. Перейдя ночью реку и считавшееся непроходимым болото, король вклинился в предрассветных сумерках между фельдмаршалом и дивизией Репнина, занимавшей левый фланг. Солдаты Аникиты Ивановича после упорного, хотя нестройного боя отступили в лес. Заняв их место, шведы разделили наши войска надвое и вынудили отступать к Днепру разными дорогами, соединившись только на другом его берегу. Неприятель занял Могилев и получил разом квартиры для отдыха, запас провианта и удобную переправу через Днепр.
Это был урок! Ни стремительный Меншиков, ни многоопытный Шереметев не смогли ничего противопоставить решительной и остроумной тактике Карла. А я — смог бы? Меня как-то особенно уязвляло, что нагнавший страху на пол-Европы швед несколькими годами младше меня. Трезво рассмотрев все обстоятельства баталии, я ответил — да. Смог бы. Не только на месте фельдмаршала, но и на собственном. Более того — обязан был.
Нельзя рассчитывать, что противник станет переправляться именно там, где жду его я со своей ротой. Но шведский король, верхом, со шпагой в руке предводительствующий солдатами и увязший в трясине по лошадиное брюхо, представлял цель столь завидную и легкую, что целая рота на него не нужна: хватило бы двух-трех стрелков, чтобы изрешетить его вместе с драбантами.
Если бы моих солдат заранее разделили мелкими группами по разным полкам — где бы король ни решил атаковать, всюду он получал хорошие шансы нарваться на пулю. Причем с такой дистанции, что шведы ни помешать, ни ответить не могли, разве что артиллерией.
Учитывая, что минувшая баталия — не последняя, а привычка Карла выставлять напоказ свою храбрость перед солдатами неизменна, я счел необходимым поделиться этими соображениями с князем Голицыным и был удивлен неожиданно суровой отповедью с его стороны.
— Ежели пустим солдат вольно бродить вдоль всего фрунта, дабы пальнуть в чужого короля, вместо регулярного войска у нас будет черт знает что! Такого непорядка даже в казачьем таборе не дозволяют! Ты во французской армии служил или в ватаге разбойников? Если у Людовика так принято — не удивительно, что цесарцы с англичанами его бьют!
— Господин генерал, я же не предлагаю всем…
— Понятно, что не всем — одному себе привилегию получить желаешь! Другие — черная кость, а тебе в общем строю стать невместно! Сначала докажи на деле, что ты можешь вровень с ними биться, прежде чем об особых применениях говорить. Да и со стороны чести твоя пропозиция не без изъяна будет…
— Вы полагаете меня бесчестным?
— Не толкуй мои слова криво, успокойся. Просто — это не то, что бой на равных, лицом к лицу.
— В таком случае и артиллерию применять бесчестно, когда у противника ее нет?
— Ну, артиллерия это другое… Ты лучше бы, чем диспуты о чести разводить, строевой экзерцицией занялся, да роту в исправность привел! Спрашивать буду — невзирая на ученость! Скоро государь приедет, ты мне полк не позорь. Стрелять твои молодцы умеют, а в строю — смотреть противно!
В моем чине не полагалось спорить с генералом, тем более когда он прав. Да, не хватало четкости движений, и вообще по красоте строя рота не могла равняться с другими: обычно солдат в гвардейские полки выбирают по росту, выправке и бравому виду, я же предпочитал грамотность, расторопность и меткость, пусть даже в ущерб иным качествам. Лишь горстка старослужащих имела мундиры, положенные гвардейцам по указу, прочие в ожидании вещевого довольствия ходили в простых, пошитых из дешевого некрашеного сукна. Честно говоря, на протяжении почти всей кампании семеновцы не очень-то считали нас за своих, трактуя скорее как приданных полку на время. За мной не числилось поступков, способных придать авторитет в глазах гвардейских офицеров. Пока человек не показал, каков он в сражении, боевым товарищем его никто не назовет.
Экзерцируя роту, я размышлял о новом circulus vitiosus, в коем отныне обречен был метаться, как мышь по дну кастрюли. Завоевать особое положение и получить дозволение на отличную от обыкновенной тактику можно было, лишь доказав на деле свои возможности; а как их докажешь, будучи прикован к месту в пехотной линии подобно Прометею, распятому на скале? Атака начинается чаще всего с трехсот шагов до противника, рота занимает по фрунту около тридцати. Поле боя — не плац, войска движутся не по линейке. Результаты нашего более действенного огня могут быть размыты, если пули рассеются на целый батальон шведов. Вдобавок Карл не любит долгой перестрелки: один-два залпа, багинеты примкнуть — и вперед, med Guds hjдlp! Русская армия часто действует так же. Окажется ли преимущество в стрельбе достаточно заметным при этом способе боя — пока вопрос. Стать наравне с остальной гвардией — предел мечтаний для любого другого капитана — для меня было бы катастрофой. Чтобы оправдать сделанные расходы, надо показать двойное или тройное превосходство — не меньше, чем я когда-то насчитал перед государем в нарвском замке.
В середине июля Петр, еще не оправившийся от болезни, прибыл к армии. Шереметев получил выговор за расстроенное состояние полков, Репнина судили и разжаловали в солдаты за неудачные распоряжения в головчинской баталии. Пополнение войск, снабжение и обучение рванулись вперед, как пришпоренная лошадь. Дисциплина ужесточилась до последней крайности: солдатам запретили отходить от лагеря дальше версты, офицеры то и дело проверяли роты, каждое утро войско поднимали чуть свет и строили на молебен, пароли менялись ежедневно и ради вящей секретности передавались изустно. Капитана князя Алексея Хованского едва не застрелили наши собственные часовые: сержант, обязанный доставить пароль, заглянул по пути в заветную рощицу, где прятались фургоны шинкарей, и вместо "Со святым духом" — «Уповаем» передал "Со святыми" — "Упокой".
Вопреки ожиданиям, Карл не стал сразу наступать на восток от Днепра, а надолго задержался в Могилеве. Похоже, он опасался трудностей с провиантом: на сотни верст по приказу царя разорили землю, равно свою и литовскую. Крестьянам велели прятать хлеб и уходить в леса, со всеми домочадцами и скотиной. Деревни сжигались нашей татарской и калмыцкой кавалерией, чтобы не оставить пристанища шведам. Такой беспощадный к собственным подданным способ войны вызывал у меня оторопь, пока солдаты из мужиков не объяснили: променять курную избу на землянку в лесу — разница небольшая, новый дом поставить нетрудно. Страшно остаться без хлеба после шведских фуражиров: тогда или по миру идти, или смерть, — если всю округу дочиста обобрали, и подать некому.