Перевести разговор на другую тему, получить время на размышление… вот и сейчас, вспомнив, он вернулся к беседе: – Да, помню. Отличный офицер и поэт великолепный. Если он и смог понять что-то… сверх положенного, так будет молчать.
– Безусловно, – согласился Великий князь. – Но мне фон Коттен сказал, что Гумилев подал прошение о длительном отпуске. В Африку собирается.
– И?
– Ну, не гоже такого хорошего офицера на свой счет отправлять. Пусть в командировку съездит. Его Абиссиния влечет, и отлично. Нам она тоже интересна, заодно попросим заехать в Ливан.
– По следам этого их дела?
– Ну да. Все-таки героином тоже не хорошо торговать. А у нас все есть, адреса, пароли, приметы.
Гумилев действительно рвался в Африку. Так уж наложилось все – и самоубийство Рейли, вызванное, как он считал, в том числе и его стихотворением, и причастность к смерти Великого князя, и чувство некоторого опустошения и разочарования, после того как он узнал, что в распространении фальшивых денег и убийстве замешана жена брата императора. Пусть не равнородная, отвергнутая Династией, но… Да и надоело ему ловить, выявлять, вербовать агентов, прокручивать хитрые… да чего уж – подлые, наедине с собой он мог называть вещи своими именами, оперативные комбинации. Да, на благо отечества. Но отечество сейчас волнуют не проблемы терактов большевиков или «Объединенных эсеров», а любовные игры жены Великого князя с английским шпионом. Хотелось в Африку. Бродить по Эфиопскому нагорью, спать в шатре, исследовать таинственные, сказочные земли… И Николай Степанович подал прошение об отпуске. Длительном, в Абиссинии он планировал пробыть около года. Но слова генерала о командировке насторожили.
– Поясните? – спросил Гумилев.
– Тут надо начинать издалека. Дело Коттоне не забыли?
– Нет, разумеется.
– Ну вот. Фальшивые деньги – это для него так, случайный приработок, по сути. Главное – наркотики.
– Я помню, Торопов из погранстражи Сиволапову рассказывал.
– Да. Так вот, вы ведь в Африку собрались?
– Точно так, в Абиссинию.
– Будет такая возможность, даже за казенный счет. Про негуса эфиопского с Разведчастью пообщаетесь, а вот у нас другая мысль есть. Вы могли бы поехать туда через Ливан?
– Химики? – мгновенно вспомнил подполковник. – Которые из опиума героин делают?
– В общем, да. Ливан – это французский мандат. У вас неплохие связи в Париже, верно? Ну, а у разведки есть люди в Ливане. Было бы неплохо, если бы кто-нибудь скоординировал действия. Лаборатории желательно уничтожить, причем в строго оговоренное время.
– Почему так важно время?
– Турки привезут опиум на переработку. Отдадут его в Ливане, а деньги должны будут получить в Турции. И если в это время лабораторию и запасы наркотика уничтожат, сицилийцы потеряют деньги. И с оплатой у них возникнут проблемы. Это последняя операция в той разработке, по которой разведка Рейли брала. Прощальная, можно сказать.
29.10.1930. «The Times».
Кровавое убийство в Ливане!
Вчерашний налет неизвестных преступников на виллу гражданина Италии Чезаре Руссо, в окрестностях Бейрута, еще раз продемонстрировал, что ситуация в этой стране далека от стабильности. Нападавшие взорвали виллу, убили семерых граждан Италии, включая хозяина имения, и четырнадцать человек из числа охраны и слуг поместья.
Французские власти не проявляют большого рвения в расследовании…
Дамиетта, Бейрут, Харрар…
Ощущаю огонь внутри я,
Не дающий покоя жар.
Все не то, – города и горы,
Гибралтар, Африканский Рог.
Это призрачные узоры
В паутине моих дорог.
В мире странствуя без опаски
Сорок пять бесконечных лет,
Я свободно меняю маски:
Путешественник и поэт,
Казанова, глава охранки,
Ясновидец и чародей…
Я беспечен, но бдит Архангел,
Отводя череду смертей.
Значит, путь мой не бесполезен,
Значит, правильно я иду,
Значит, в сонме стихов и песен
Я Поэму свою найду.
Значит, скоро в краю суровом
Я на деле, а не в бреду
Обуздаю пространство словом
И страну свою обрету.
«Ох, Степаныч, – подумал чуждый тонким переживаниям подполковник. – Стих-то отменный, но вот Бейрут ты зря помянул. Хотя, с другой стороны, все равно посторонний никто не поймет. А вот кому положено – поймут и порадуются. Торопов с Ежевским те же, они его поэзии большие поклонники, помнится. А про главу охранки, это ты загнул! Хотя… чего в жизни не бывает».
С этими мыслями Сиволапов аккуратно сложил письмо и спрятал его в ящик.
«Потом еще перечитаю, – решил он. – Все ж стихи, вот не отнять у него, цепляют за душу…»
После удачной, давно лелеемой в мечтах поездки, где почти отрешившемуся от служебных забот Гумилеву удалось пройти с юга на север лежащую между Абиссинией и Красным морем Данакильскую пустыню и исследовать нижнее течение реки Гаваша, еще месяц он любовно обрабатывал привезенный материал. Отчеты ушли в два адреса. Один – в Академию наук, немедленно опубликованный сразу двумя журналами, и второй, секретный, но от того отнюдь не менее обширный – в Разведчасть Жандармского корпуса.
Вкупе с благодарностью коллег из разведки Николай Степанович получил по выходу из отпуска императорское благоволение, связанное, как он подозревал, не столько с его африканскими трудами, сколько с предыдущей разработкой, вспоминать о которой не рекомендовалось, да и не хотелось. И являясь по начальству, полковник предполагал неспешное вхождение в курс происшедшего за год, непременные африканские байки сослуживцам и уж только потом неизбежный вихрь должностных забот.