Достаточно было
одного взгляда, чтобы вспомнить о пятнадцатилетних "отношениях", обо всем
этом: медленное, размеренное раздевание, притрагивание к соскам и к
косточкам на бедрах, нарастающий с каждой минутой зажим, дрожь его
сокрушительной похоти и свою собственную мерзейшую сладость. Пятнадцать лет,
день за днем, и больше ему ничего не надо.
-- Вот такие дела, Танька, вот такие, Татьяна, дела, -- говорил он по
дороге из аэропорта, вроде бы рассказывая о чем-то, что произошло в ее
отсутствие, сбиваясь, повторяя, чепуху какую-то нес, весь сосредоточенный на
предвкушении.
В Москве, конечно, шел дождь. Солнце, ставшее здесь в последние годы
редким явлением природы, бледным пятачком висело в мутной баланде над
черными тучами, наваливавшимися на башни жилквартала, на огромные буквы,
шагающие с крыши на крышу: "Партия -- ум, честь и совесть нашей эпохи! "
Тане хотелось отвернуться от всего этого сразу -- столь быстрые перемены в
жизни, столь нелепые скачки! -- но она не смогла отвернуться и смотрела на
тучи, на грязь, летящую из-под колес грузовиков, на бледный пятак и огненные
буквы, на быковатый наклон головы смущенного своим бесконечным предвкушением
супруга и с тоской думала о том, как быстро оседает поднятая Лучниковым
сердечная смута, как улетает в прошлое, то есть в тартарары, вечный карнавал
Крыма, как начинает уже и в ней самой пошевеливаться пятнадцатилетнее
привычное "предвкушение".
Он хотел было начать свое дело чуть ли не в лифте, потом на площадке и
в дверях и, конечно, дальше прихожей он бы ее не пропустил, но вдруг она
вспомнила Лучникова, сидящего напротив нес в постели, освещенного луной и
протягивающего к ней руку, вспомнила и окаменела, зажалась, дернулась,
рванулась к дверям. Вот идиотка, забыла, вот ужас, забыла сдать, нет-нет,
придется подождать, милейший супруг, да нет же, мне нужно бежать, я забыла
сдать, да подожди же в самом деле, пусти же в самом деле, ну как ты не
понимаешь, забыла сдать ВАЛЮТНЫЕ ДОКУМЕНТЫ! Какая хитрость, какой инстинкт
-- в позорнейшей возне, в диком супружеском зажиме сообразила все-таки, чем
его можно пронять, только лини, этим, каким-нибудь священным понятием:
валютные документы. Он тут же ее отпустил. Татьяна выскочила, помчалась, не
дав ему опомниться, скакнула и лифт, ухнула вниз, вырвалась из подъезда,
перебежали улицу и, уже плюхаясь в такси, заметила им балконе полную немого
отчаяния фигуру супруги, статуя Титана с острова Пасхи.
В Комитете ей сегодня совершенно нечего было делить, но она ходили но
коридорам очень деловито, даже торопливо, как и полагалось тут ходить. Все
на нее глазели: среди рутинного служилого люда, свыкшегося уже с
застоявщейся погодой, она, загорелая и синеглазая, в белых брюках и в белой
же рубашке из плотного полотна -- костюм, который ей вчера купил Андрей и
самом стильном магазине Феодосии, -- они выглядела существом иного мира,
что, впрочем. частично так и было: ведь вчера еще вечером неслась в "питере"
под сверкающими небесами, вчера еще ночью и "Хилтоне" мучил ее любимый
мужик, вчера еще ужинали но французском ресторане на набережной, смотрели на
круизные суда и яхты со всех концов мира, а над ними каждые четверть часа
пролетали и темном небе "боинги" на Сингапур, Сидней, Дели... и обратно.
Вот так дохожусь я тут в Комитете проклятом до беды, подумала она, и
действительно доходилась. Из первого отдела вышла близкая подруга секретарша
Веруля с круглыми глазами.
--- Татьяна, "телега" на тебя, ну поздравляю, такую раньше и не читала.
-- Да когда же успели?
---- Успели.
-- Да когда же успели?
---- Успели...
-- А кто?
-- Не догадываешься?
Она догадывалась, да впрочем, это и не имело значения, кто автор
"телеги". Она и не сомневалась ни на минуту, что после встречи с Лучниковым
явится ни свет "телега". Поразила ее лишь оперативность -- сразу, значит, с
самолета стукач помчался в первый отдел.
-- Ой, мамочка, там написано, деточка-лапочка, будто ты две ночи с
белогвардейцем в отеле жила. Врут, конечно?
Они устроились в закутке, за машбюро, куда никто не заходил, и там
курили припеченные Татьяной сигареты "Саратога". Веруля, запойная
курильщица, готова были за одну такую сигарету продать любую государственную
тайну.
-- Не врут? Ну, поздравляю, Танька. Да я не за две, а за одну такую
ночь, за полночи, за четвертиночку всю эту шарашку со всеми стукачами на фиг
бы послала.
"Дела, -- подумали Татьяна Лунина, так и подумала в манере своего мужа,
-- ну и дела". Кик ни странно, атмосфера Комитета со снующими по коридорам
бывшими чемпионами успокаивала и бодрила. Все эти деятели спортивного
ведомства сами были либо героями киких-либо "телег", либо сочинителями, а
часто и тем и другим одновременно. То и дело кто-нибудь становился
"невыездным" на год -- на два -- на три, но сели за это время не опускался,
не спивался, не "выпадал в осадок", в конце концов его снова начинали
посылать сначала в соц-, а потом и в капстраны. Так что иначе, как словом
"дела", об атом и не подумаешь, да и думать не стоит. Мысль об Андрее в этот
момент Татьяну не посетила. Они подарила Веруле всю парфюмерию, которая у
нее оказалась в сумке, и рассказала о белом костюме, который вроде вот и не
глядится здесь, в Москве, а между тем куплен в феодосийском "Мюр-Мерилизе"
за 600 тичей, и там-то он глядится, любой западный человек с первого взгляда
понимает, где такая штука куплена. Тут до нее в закуток стало иногда
долетать ее собственное имя. "Лунину не видели? " "Говорят, Таня Лунина
здесь", "Сергей Палыч спрашивал -- не здесь ли товарищ Лунина? " Она поняла,
что нужно побыстрее смыться.
-- Какая странная жизнь, -- вздохнула прыщеватая лупоглазенькая Веруля,
-- Ведь здесь за такой костюм и двадцатника не дадут, а джинсовка идет за
двести. Сколько стоит, Танька, в Крыму джинсовый сарафан с кофточкой?
-- Тридцать пять тичей, -- с полной осведомленностью сказала Татьяна.
-- А на "сейле" можно и за двадцать.
-- Ах, как странно, как странно... -- прошептала Веруля. Тут прошел по
близкому коридору какой-то массовый топот, голоса, стук дверей, и сразу все
затихло: началось собрание. Татьяна тогда быстро расцеловала погруженную в
размышления Верулю, выскочила в коридор, прошлепала вниз по лестнице,
распахнула двери в переулок и увидела напротив зеленую "Волгу" и за рулем
истомившегося ожиданием супруга. "Ну, ничего не поделаешь", -- подумала
тогда она и направилась к машине. Наличие "телеги" и секретном отделе как бы
приблизило к ней мужа и в предстоящем совокуплении уже не виделось ей ничего
противоестественного.
И все-таки опять сорвались у "супруга" сокровенные планы. Какие-то злые
силы держали его сегодня за конец на вечном взводе. Эдакие сверхнагрузки,
перегрузки не всякий и выдержит без соответствующей подготовки. Едва они
подъехали к своему кооперативу на бетонных лапах -- "чертог любви", так его
застенчиво называл в тайниках души бывший десятиборец, -- как тут же у него
сердце екнуло: у подъезда стоял "рафик" с надписью "телевидение", а на
крыльце валандались фрайера из программы "Время" -- явно по Танькину душу.