Дмитрий носил фамилию матери и требовал, чтобы его называли всегда
концертным именем -- Дим Шебеко. Он считал политику "дрисней", но, конечно
же, был полнейшим диссидентом, если подразумевать под этим словом
инакомыслие. Марлену Михайловичу иногда казалось, что Дим Шебеко стыдится
родства с такой шишкой, как он, и утаивает это от своих "френдов". Впрочем,
и у Марлена Михайловича было мало оснований гордиться таким сыночком перед
товарищами по "этажу". Их отношения всю жизнь были изломанными, окрашенными
не утихающей с годами яростью брошенной жены, то есть матери Дима Шебеко. В
последнее время, правда, музыкант весьма как-то огрубел, отделил себя от
обожаемой мамы, шлялся по столице с великолепной наплевательской улыбкой на
наглой красивой физиономии, а с отцом установил естественные, то есть
потребительские, отношения: то деньжат попросит, то бутылку хорошей
"негородской" водки из пайка. В этот раз он интересовался, когда приедет
крымский кореш Андрей, ибо тот обещал ему в следующий приезд привезти
последние пластинки Джона Кламмера и Китса Джеррета, а также группу "Секс
пистолс", которая, по мнению Дима Шебеко, малоперспективна, как и вся
культура "панк", но тем не менее нуждается в изучении.
Поговорив с сыном, Марлен Михайлович снова вернулся к "любопытному
эпизоду", подумал о том, что на месте того длинноволосого мог бы свободно
оказаться и Дим Шебеко. Впрочем, у Дима Шебеко такая рожа, что даже
бдительный дядя Коля побоялся бы подступиться. "Давить таких надо, дад, --
сказал бы Дим Шебеко. -- Я на твоем месте задавил бы старую жабу".
В конце концов Марлен Михайлович отодвинулся от пишущей машинки и стал
тупо ждать, когда закончится проклятая "Гвоздика". Телевизионные страсти
отполыхали только в начале двенадцатого. Он слышал, как Вера Павловна
провожала в спальню детей, и ждал желанного мига встречи с женой. У них уже
приближался серебряный юбилей, но чувства отнюдь не остыли. Напротив, едва
ли не каждый вечер, несмотря на усталость, Марлен Михайлович сладостно
предвкушал встречу с мягким, нежнейшим телом вечно благоухающей Веры
Павловны.
-- Что это, лапик, Дим Шебеко звонил? -- спросила жена, отдышавшись
после встречи.
Голова Марлена Михайловича лежала на верном ее плече. Вот мир и милый,
и мирный, понятный в каждом квадратном сантиметре кожи -- мир его жены,
пригожие холмы и долины. Так бы и жил в нем, так бы и не выходил никогда в
смутные пространства внешней политики.
-- Знаешь, моя кисонька, сегодня со мной в городе случился любопытный
эпизод, -- еле слышно прошептал он, и она, поняв, что речь идет о важном, не
повторила своего вопроса о звонке, а приготовилась слушать.
-- Что ж, Марлен, -- сказала она, когда рассказ, вернее, весьма
обстоятельный разбор кузенковских ощущений, цепляющихся за внешнюю
пустяковость событий, был закончен. -- Вот что я думаю, Марлен. А, -- она
загнула мизинец левой руки. и ему, как всегда, показалось, что это не
мизинец левой руки, но вот именно весьма серьезный А, за которым последует
Б, В, Г... родные, конкретные и умные. -- А: тебе не нужно было влезать в
эту потасовку, то есть не следовало обращать на нее внимания; Б: раз уж ты
обратил на это внимание, то тебе следовало вступиться, и ты правильно
сделал, что вступился: В: вступившись, лапик, ты вел себя идеально, как
человек с высоким нравственным потенциалом, и вопрос только в том, правильно
ли ты закончил этот любопытный эпизод, то есть нужно ли было называть
старика "грязным стукачом". И, наконец, Г: темный страх, который ты испытал
под взглядом дяди Коли, -- вот что мне представляется самым существенным,
ведь мы-то знаем с тобой, Марлуша, какой прозрачный этот страх и где его
корни.
И, наконец, Г: темный страх, который ты испытал
под взглядом дяди Коли, -- вот что мне представляется самым существенным,
ведь мы-то знаем с тобой, Марлуша, какой прозрачный этот страх и где его
корни. Если хочешь, мне вся эта история представляется как б
Бесплатный ознакомительный фрагмент закончился, если хотите читать дальше, купите полную версию